Слово об Учителе. Биографический очерк

академика В.А. Трапезникова, предельно занятого и важного человека, чиновника высшего ранга, у которого были дела посерьёзней, чем с нами, молокососами, нянчиться.
В назначенное время преподаватели гурьбой вошли в аудиторию, выстроились рядком вдоль доски, поздоровались и огляделись; после чего стали зорко и заинтересованно всматриваться в лица притихших парней и девчат, изучать своих новых учеников, будущих вероятных коллег по профессии. Было преподавателей человек 8-10, повторим. Были среди них и взрослые, умудрённые жизнью люди, и достаточно ещё молодые, ассистенты кафедры, державшиеся заметно скромней…

После предварительного осмотра молодых загорелых 3-курсников, сгрудившиеся преподаватели дружно отошли к окну, а у доски остался самый старый и самый солидный и важный из них - Константин Иванович Бабенко, - открывать собрание. На вид ему было под шестьдесят; на столько же он и выглядел, и не тяготился этим, добро-молодца из себя не строил. И хорошо! Потому что я никогда не любил таких - до пенсии всё егозящих и молодящихся.
Откашлявшись, он дежурно поблагодарил присутствовавших за то, что выбрали именно кафедру общих проблем управления, молодую, но перспективную, на его взгляд. После чего, не спеша, стал рассказывать уже про себя и свою работу. Понимай: делать положенную по протоколу саморекламу. Однако по его уставшему и напряжённому лицу было видно, что ему всё происходящее не очень-то и нравится, что и студенты для него - обуза, лишняя головная боль или неприятная обязанность, которая отнимает время и силы, а удовольствия не доставляет ничуть. И будь на то его воля - он их и совсем бы не брал: потому что по натуре был домоседом, тихоней и одиночкой.
После него к доске поочерёдно выходили на представление молодые мехматовские доктора и профессора В.М.Алексеев и В.М.Тихомиров. Оба также были люди неласковые и неприветливые на вид. И тоже, похоже, не сильно-то жаловали студентов-учеников, как к дополнительной и неприятной нагрузке к ним относились - к научной “барщине” или “оброку”. Особенно сильно и явно это было заметно по Владимиру Михайловичу Алексееву - низкорослому, нервному, усталому человеку в очках, подбородок которого украшала аккуратно-подстриженная эспаньолка. Замечу, что он был больше всех похож на профессора из всех присутствующих коллег. На кафедре даже ходили слухи, что он якобы был выходцем из старинного купеческого сословия и чуть ли не родственником приходился К.С.Станиславскому (Алексееву в девичестве); выглядел заметно старше своих 45-ти лет из-за бороды и лысины; к тому же выглядел москвичом-барином, не плебеем… Выйдя на подиум, он быстро начал и быстро закончил свой торопливый рассказ, не заботясь ни сколько о впечатлении, что он произвёл на аудиторию. Отбарабанив положенное, будто в туалет сходив, он с облегчением уступил место своему товарищу по ремеслу и полному тёзке - Владимиру Михайловичу Тихомирову, смуглому поджарому красавцу-мужчине среднего роста, хорошо одетому и ухоженному, в те годы больше похожему на голливудского высокооплачиваемого актёра, чем на профессора МГУ. Тот был помягче и поспокойнее, и подобрей - но тоже весь в себе: о чём-то о своём постоянно думал, не о студентах.
И тут надо честно признаться, что неприязненное отношение к В.М.Алексееву у меня сохранялось до конца учёбы. Точнее - до 1 декабря 1980 года, когда я с удивлением узнал от сокурсников, что мой бывший торопыга и бука-профессор скоропостижно скончался от рака, которым долгие годы болел. И тогда я всё понял - и нервозность его всегдашнюю, и суетливость, и холодность к окружающим. Понял, как тяжело ему было в последние годы жить, выступать и работать, общаться с нами, молодыми розовощёкими мехматовцами, здоровьем и силой пышущими через край… И устыдился своей неприязни, попросил прощения у Господа за неё. Но осенью 1977 года профессоров и докторов Бабенко, Алексеева и Тихомирова как потенциальных научных руководителей я от себя отринул. И никогда не жалел о том…

2

И только четвёртым по счёту на представление и саморекламу вышел Юрий Михайлович Свирежев. И понятно почему только четвёртым, а не первым или вторым. В 1977 году он, хотя и был уже доктором физико-математических наук (1972), хотя и заведовал лабораторией экологии в ВЦ АН СССР (с сентября 1976 года), - однако же, к нам на кафедру работать пришёл гораздо позже описанной выше троицы, верховодившей на ОПУ. Поэтому и профессором ещё не был, и иерархию строго соблюдал - “не лез наперёд батьки в пекло”.
Было ему тогда 39 лет (родился 22 сентября 1938 года), вид он имел самый бравый и бодрый, одухотворённый, лучезарный и привлекательный. Перед нами, как сейчас помню, в тот день предстал широкоплечий среднего роста крепыш с густой шевелюрой тёмных коротко-стриженных волос, здоровых, ухоженных и блестящих, рассыпанных по голове мелким барашком. От всего его облика веяло спокойной уверенностью и благодушием, душевной простотой, широтой и добротой - и природной глубинной русскостью, которую невозможно было не разглядеть, которая лично меня всегда подкупала в людях и как магнитом притягивала... А ещё было заметно и невооружённым глазом, что он внимавшим ему студентам несказанно рад, что хочет и будет работать с ними по-настоящему, а не кое-как, не лишь бы только отделаться, что они для него не в тягость, как остальным, а именно в радость. И, главное, что он может многому их научить - потому что многое уже узнал, многое понял. Его высокие звания и должности в АН СССР были убедительным тому свидетельством…

3

Выйдя к доске, Юрий Михайлович принялся неторопливо и с достоинством, но без снобистского высокомерия и скуки рассказывать нам про себя и своё Дело в науке, чему он посвятил жизнь. Про математические проблемы в генетике, биологии и экологии рассказал, решением которых он начал активно заниматься с 1964 года, после успешной защиты кандидатской диссертации в Физтехе под руководством академика Н.Н.Моисеева. Именно с этого времени, по его словам, он, выпускник Московского физико-технического института, начал регулярно посещать лекции на биологическом факультете МГУ им. Ломоносова и, одновременно, плодотворно сотрудничать с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским (Институт медицинской радиологии АН СССР, г. Обнинск). 
«В этот период ими был выполнен ряд ставших классическими работ по популяционной генетике (в области математического моделирования саморегулирующихся популяционно-генетических и радиационно-экологических процессов), результаты которых были опубликованы в ежегодниках “Проблемы кибернетики” и журналах “Генетика”, “Biologisches Zentralblatt” и др… Особенностью  некоторых работ этого периода <…> была тесная связь с имеющимися натурно-полевыми данными, что привносило позитивное отношение классических экологов, ранее скептически настроенных к моделированию…»
Всё это он нам подробно стоял и рассказывал у доски, а я слушал, разинув рот, восторженно смотрел на него - и понимал тогда только одно, но главное: что этот человек чистокровный славянин-русич, что очень и очень добр, надёжен и очень покладист. И что если я попаду к нему - за ним как за каменной стеною буду.
При этом мне почему-то сразу же вспоминались напутственные советы товарищей-старшекурсников, с которыми я в стройотряд ежегодно ездил и на досуге беседовал с ними про будущего научного руководителя: как и по какому признаку его выбирать? «Выбирай мужика сердцем, как ту же жену, - хором советовали они. - И тогда не будет у тебя, Сань, проблем ни с курсовыми, ни с дипломом, ни с практикой. А ошибёшься - замучаешься “пыль на старших курсах глотать”: всю душу из тебя твой зануда-наставник вытянет, изведёт мелочными придирками и капризами»... А сердце мне как раз и подсказывало настойчиво всё то время, пока Свирежев выступал у доски: «Надо идти к нему и только к нему одному. Однозначно это. Он тут самый из всех простой, самый приветливый, отзывчивый и надёжный. Не барчук, не бука и не небожитель, как те же Бабенко, Алексеев и Тихомиров, рядом с которыми, скорее всего, мне будет одиноко, тоскливо и холодно… А биология и генетика… да Бог с ними, в конце-то концов!… Потом решу: моё это - не моё; нравится - не нравится. Это сейчас не главное... Главное, что мужик попался хороший, и надо за него цепляться. Всё сделать, чтобы он меня к себе взял. Наизнанку вывернуться. А то к остальным идти как-то совсем не хочется - паршивой овцой у них быть, геморроем на заднице…»

4

После Свирежева к доске выходили и другие преподаватели кафедры - помоложе и рангом помельче: тогдашний учёный секретарь Михаил Ильич Зеликин, кандидат наук, и кто-то ещё. Вышел и куратор нашей 301 группы Демидович-младший, сын знаменитого отца, автора прекрасного задачника по математическому анализу, на котором с успехом и пользой для себя отрабатывали практические навыки не одно поколение студентов…
Одним из последних вышел представляться, как сейчас помню, Герман Юрьевич Данков, старший преподаватель ОПУ - здоровенный такой двухметровый детина 30-летнего возраста. Статный, физически очень крепкий и ловкий на вид, хоть и в очках, больше похожий на спортсмена-десятиборца или пловца, мастера спорта, чем на учёного-математика, который сразу же нас всех поразил-огорошил заявлением, что он-де не станет рассказывать про свои математические темы и задачи, время и силы тратить - зачем? Лишнее это! Они, мол, тут у нас, выступавших до меня дядечек, приблизительно у всех одинаковые - математизация современного естествознания. Ну и зачем, мол, надо ещё и мне стоять и воду в ступе толочь, по десятому разу талдычить про одно и то же? После этого он, не стесняясь и не соблюдая рамок приличия, заявил прямо и честно, что очень любит горные лыжи, посвящает всё свободное время им. И, соответственно, кто из парней хочет стать горнолыжником - пусть-де идёт под его крыло: не прогадает. Будет вместе с ним тренироваться и в горы ездить; и в итоге станет таким же румяным, здоровым и жизнерадостным, как и он сам, Данков Герман Юрьевич. А может - и здоровее.
Этим, помнится, он студентов, моих ровесников и однокашников, сильно тогда позабавил и удивил. А преподавателей, наоборот, расстроил…

5

Я, впрочем, уже мало кого слушал и воспринимал всерьёз. Потому что уже твёрдо остановился на Свирежеве Юрии Михайловиче. Через пару-тройку деньков после того собрания я, узнав расписание спецкурсов кафедры, пришёл к нему на семинар на 13-м этаже, прослушал два часа его выступление, а по окончании семинара, подождав, пока он освободится, подошёл к нему робея и попросился в ученики…
Он улыбнулся приветливо, оценивающе посмотрел на меня, предложил присесть за парту и познакомиться. Я быстро назвал себя и потянулся уже было за зачёткой: знал, что многие преподаватели, особенно - именитые и титулованные, перво-наперво у студентов именно зачётки и спрашивают. И только потом уж решают, внимательно просмотрев все оценки за первые четыре семестра: стоит ли дальше продолжать говорить, имеет ли смысл и будет ли прок от такого студента. А Юрий Михайлович - нет, про зачётку даже и не спросил, не заикнулся, будто её и не было. А спросил только, откуда я родом - приезжий или москвич?