Илья и Мария

полагаете, что большевики пойдут на это? Вы рассчитываете переубедить Ленина? – раздались скептические реплики.
– Не забывайте, Мария Александровна, что мы значительно уступаем большевикам в числе избранных на съезд, – сказал Александрович. – Из почти тысячи двухсот делегатов наши левые эсеры составляют только триста пятьдесят, а большевики – около восемьсот. Они провалят любые решения, неугодные им.
– И всё-таки, мы должны попытаться повести съезд за собой, – ответила я. – Съезд Советов – высшая власть в нашей республике, выражающая волю народа, и мы не можем стать заговорщиками, даже не попытавшимися убедить народ в своей правоте.
– Но если не удастся? – спросил кто-то.
– Тогда мы сами разорвём Брестский мир и поставим большевиков перед свершившимся фактом. Им не останется ничего иного, как только объявить революционную войну против немцев, а для этого придётся уничтожить продовольственную диктатуру во имя массовой поддержки крестьянства, – при этих моих словах в комнате произошло большое движение.
– Самим разорвать Брестский мир? Но как мы это сделаем? – послышались голоса.
– В международных отношениях одним из поводов к разрыву мира всегда являлось убийство посла. Совершив террористический акт против германского посла в России, мы сделаем войну неизбежной, – решительно ответила я.
Среди товарищей я заметила некоторое смятение:
– Убить графа Мирбаха?
– Разве он вызывает у вас симпатию? – возразила я им. – Типичный представитель германской верхушки, с презрением относящийся к трудовому народу. Род Мирбахов восходит к рыцарям-крестоносцам: графу Мирбаху до сих пор принадлежат замки на Рейне, построенные на крови и костях немецких крестьян. У нас нет причин относиться к  нему иначе, чем он того заслуживает… Давайте голосовать, – сказала я. – Кто за террористический акт против германского посла, если на съезде нам не удастся убедить большевиков разорвать Брестский мир дипломатическим путём?..
Большинство членов ЦК проголосовало за это решение; ответственными назначили меня, Александровича и Илью Майорова. Странно, что раньше я обращала на него мало внимания: он казался мне хорошим молодым работником, вполне разделяющим наши идеи, – но и всё! Ни о каких личных симпатиях не могло быть и речи: время было такое, что все силы мы отдавали борьбе. Однако я замечала, как он смотрит на меня, чуть ли не боготворя, и в его взгляде проскальзывало порой и что-то другое, напоминающее взгляд моего давно потерянного друга Володи Вольского. Впрочем, я не позволяла себе предаваться подобным мыслям, они отвлекали от нашего дела. 

Илья

Требовалось какое-то значимое событие, способное подтолкнуть большевиков к изменению их политики. На заседании нашего ЦК было решено, что таким событием должно стать аннулирование Брестского мира: в своём выступлении Мария убедительно показала это. Для разрыва мира с немцами было решено провести террористический акт против германского посла Мирбаха; ответственными назначили Марию Спиридонову, Петра  Дмитриевского (Александровича) и меня. В это время я был как бы безработным, покинув свою должность в Совнаркоме в знак протеста против большевистской политики, – так поступили все наши товарищи, – однако продолжал заниматься партийной деятельностью. Но я никогда не участвовал в террористических актах, почему же выбрали меня?
Как мне кажется, в партии уже заметили моё особое отношение к Марии, готовность сделать всё для неё. Я восхищался этой женщиной ещё до встречи с ней, а когда нам довелось работать вместе, просто-таки боготворил её. Мария была образцом революционера: всецело поглощённая революционной борьбой, неистовым служением трудовому народу, она мало заботилась о себе, отдавая все силы без остатка нашему общему делу. У неё был тот огонь в душе, который невозможно погасить, пока жива душа, и который не смогли погасить ни царская каторга до революции, ни сталинские тюрьмы в последние годы.
Кое-кто называл её «фанатичкой революции» – это было неправдой. Фанатизм слеп и глух, фанатизм туп и жесток, но Мария всегда хорошо разбиралась в ситуации, при этом была человечна не только в отношениях с товарищами, которые её искренне любили, но и с противниками, насколько это возможно. Она была чужда крайностей и абсолютно не переносила диктаторские замашки. Если бы она стала бы во главе государства, история России была бы другой.
К чувству огромного восхищения, которое я испытывал к Марии, примешивались, быть может, уже тогда, в восемнадцатом году, несколько иные чувства, но я не признавался в этом даже себе. Догадывалась ли она о моих переживаниях? Не знаю, я никогда не спрашивал её, но, думаю, женщина не может не догадываться об этом, – однако она никак не ободряла меня, напротив, наши отношения были чисто деловыми и даже холодноватыми.
– Вы ждёте сигнала, – говорила она мне накануне открытия пятого съезда Советов. – Если мне не удастся на съезде заставить большевиков прислушаться к нам, вы осуществите терракт против Мирбаха. Непосредственными исполнителями будут Блюмкин и Андреев, члены нашей партии, сейчас они  работают в ЧК в отделе по борьбе со шпионажем, где занимаются наблюдением за посольствами. Их визит к Мирбаху не вызовет у немцев подозрения, а для пущей достоверности Александрович выдаст им мандат с печатью ЧК и подписью Дзержинского.  Ваша задача – отвезти Блюмкина и Андреева к посольству, прикрывать их во время терракта, а потом обеспечить отход. Насколько нам известно, вы отлично водите автомобиль.
– Да, автомобили – моё увлечение. Крестьян, знаете ли, привлекает техника как нечто диковинное, необычное в их жизни, а я ведь крестьянский сын, – я попытался улыбнуться, но Мария не поддержала меня.
– Вот и прекрасно, – сухо сказала она. – Но не приступайте к заданию, пока не получите моё подтверждение:  я надеюсь, что мне удастся убедить съезд...
Съезд ей убедить не удалось: после её выступления, в котором она прямо обвинила большевиков в предательстве революции, Марию арестовали вместе со всеми делегатами нашей партии. Однако ещё до её ареста мы успели получить сигнал на проведение теракта.
Меня переодели матросом, и я чувствовал себя очень неловко в матросской форме: мои ноги путались в широких брюках-клёш, но хуже всего была бескозырка, которая сваливалась с головы.
– Снимите вы её! – не выдержал Блюмкин. – На матроса вы всё равно мало похожи,  лучше бы оставались в своей одежде.
– Я и хотел, но товарищи настояли, – оправдывался я.
Блюмкин пробурчал что-то про себя, вроде бы: «Как дети малые…».
Дело прошло не так гладко, как было запланировано: через некоторое время после того, как Блюмкин и Андреев вошли в посольский особняк, раздался взрыв, а потом выстрелы, много выстрелов. Дверь распахнулась, и из неё выскочил Андреев, который тащил на себе раненого Блюмкина. Оказалось, что бомба, брошенная Блюмкиным, лишь оглушила Мирбаха, а убит он был выстрелами Андреева, причём, сотрудники  посольства открыли ответный огонь, и Блюмкин был ранен в ногу.
Я выскочил навстречу Блюмкину и Андрееву и помог им сесть в автомобиль, после чего дал полный ход. Несколько выстрелов раздалось нам вослед, но нас никто не преследовал; я спокойно довёз Блюмкина до больницы, где его записали по поддельным документам на имя Белова. Убедившись, что он получил необходимую помощь, мы с Андреевым расстались и больше я его не видел; по слухам, он примкнул к анархистам, служил в армии Махно.
К вечеру того же дня, шестого июля, в Москве уже шли бои между нашими воинскими отрядами и большевистскими. Кругом царила полная растерянность, никто не понимал, что происходит: кто-то называл наше выступление мятежом, кто-то – третьей русской революцией после Февральской и Октябрьской. Ничего не было известно о судьбах большевистских вождей и наших тоже: говорили, что Ленин и Дзержинский арестованы нами, а большевики, в свою очередь, арестовали Спиридонову, а затем тут же её расстреляли. То что Мария арестована, я уже знал, но неужели большевики убили её?.. До самого конца восстания определённых известий не было, и лишь позже мы узнали, что её содержат на кремлёвской гауптвахте.

Мария

  …В первый же день работы съезда я заявила о нашей позиции: мир с немцами стал преградой на пути революции; продовольственная диктатура оттолкнула крестьян от советской власти; руководство большевистской партии, провозгласившее, что осуществляет свою политику в интересах самых широких слоев угнетённого народа, само превращается в его угнетателей. Мои слова возымели действие не только на наших делегатов, но и на многих большевиков: я видела в зале сочувствующие лица, время от времени раздавались одобрительные реплики.
В перерыве ко мне подошёл Ленин.
– В буржуазных парламентах важные вопросы часто решаются в кулуарах, – сказал он. – Хотя мы и против буржуазных методов политики, но её огромный парламентский опыт нам стоило бы учесть. Прежде чем выносить поставленные вами вопросы на голосование, мне бы хотелось обсудить их в частной беседе: возможно, мы сможем найти решение, которое сможет предотвратить раскол между нашими партиями.
– Если раскол произойдёт, то не по нашей вине, – ответила я. – Фактически вы вынуждаете нас к этому.
– Чем же? – возразил он. – Сразу после революции мы предложили вам посты в правительстве, чтобы вместе работать над созданием социалистического общества в России. Но вас хватило ненадолго: после Брестского мира, который вы лично, Мария Александровна, вначале одобрили, а теперь с таким пылом обличаете, ваши товарищи оставили свои должности, свалив всю тяжесть работы на нас.
– Я считаю это двойной ошибкой: нельзя было принимать мир с немцами, и нельзя было уходить из правительства, – сказала я.
– Мало признавать ошибки, их следует исправлять: наши двери по-прежнему открыты для вас, но вы предпочитаете позицию стороннего наблюдателя, очень удобную для критики, которая стала главной целью вашей деятельности, – это прозвучало у Ленина как обвинение. – Ну, пусть критика, это полезная штука, она позволяет увидеть наши недоставки, однако надо же предлагать и способы исправления их. Вы предлагаете нам разорвать Брестский мир, то есть начать военные действия на двух фронтах: против внутренней контрреволюции в Гражданской войне и против Германии, и это в то время, когда бывшие союзники России пошли на открытую интервенцию, когда англичане хозяйничают на Белом море, французы – на Чёрном, американцы и японцы – на Тихом океане. Советская власть сейчас держится неимоверными усилиями лишь в центральных российских губерниях, она не выдержит ещё и удара немцев.
– В ходе Великой французской революции Франция тоже вела войну на два фронта: против внутренней контрреволюции и коалиции европейских государств, но выстояла и победила в этой войне, возвысив революционный дух народа, – ответила я. – Отчего вы отказываете нам в том, что удалось французам? Революционный дух нашего народа не менее, а более силён, ибо впервые в истории народ защищает социалистическое Отечество.
– Я верю в способность революции защитить социалистическое Отечество, однако как