Илья и Мария

миллиарды, подобно Нобилям или Рокфеллерам.
Как можно было не поддержать большевиков, принявших такие законы? Те члены нашей партии, которые выступили против октябрьского переворота, остались в меньшинстве. Партия раскололась: меньшинство организовало партию правых эсеров, а мы, её большинство, организовали партию левых эсеров. Мы заключили союз с большевиками, вошли в правительство и другие государственные органы; наша поддержка дала большевикам опору в основной массе крестьянства, идущего за нами.
Тогда произошла моя первая встреча с Лениным. После распределения постов в правительстве он сказал мне:
– Что же, товарищ Спиридонова, теперь мы в одной упряжке. Нам предстоит тащить очень тяжёлый воз, но нам, русским революционерам, не привыкать к трудностям, – не так ли, Мария Александровна?
– Пока мы исполняем волю народа и народ за нас, мы непобедимы, – ответила я. – Знаете, Владимир Ильич, я не сторонница ваших тактических методов – они кажутся мне чересчур грубыми, часто определяемыми принципом «цель оправдывает средства», – но вашу стратегию на построение в России справедливого социалистического общества я полностью разделяю и во имя этого готова ни за страх, а на совесть работать вместе с вами.
Он засмеялся:
– Какой страх? Разве можно чем-нибудь испугать вас, прошедшую все круги ада? Вы – живая легенда русской революции, и я искренне рад, что ваша совесть привела вас к нам.
Думаю, Ленин был искренен: достаточно сказать, что большевики именно меня выдвинули на пост председателя Учредительного собрания. Я не набрала достаточного количества голосов среди его депутатов, но и сама «учредиловка» просуществовала недолго: отказавшись принять основные законы советской власти, одобренные народом, Учредительное собрание бесславно закончило своё существование. Позже были попытки реанимировать его в ходе Гражданской войны на землях, отторгнутых от советской России, но эти попытки быстро закончились крахом.
А ведь Учредительное собрание было мечтой русской демократии ещё со времён декабристов! Что поделаешь, времена меняются: революция создала новую, более совершенную форму политической организации – Советы. Имея в них полное влияние, мы с большевиками в конце семнадцатого – первой половине восемнадцатого года  провели огромную работу по созданию нового общества во всех его областях. Затем у нас начались серьёзные расхождения…

Илья
 
После Октябрьского переворота и раскола нашей партии я присоединился к левым эсерам. Меня направили делегатом на партийный съезд в Петрограде, а там неожиданно назначили на должность помощника народного комиссара земледелия в советском правительстве. Я и помыслить не мог, что стану заместителем министра, если называть эту должность по-старому, – впрочем, Совет народных комиссаров вообще был молодым по своему составу: самым старым был его председатель Ленин, которому исполнилось сорок семь лет.
Я уже много слышал о Ленине, – и хорошего, и дурного, – поэтому с жадным любопытством присматривался к нему. Прежде всего, поражала его внешность, вернее, несоответствие внешности огромному масштабу личности этого человека. Внешность была самая простецкая – встреть его где-нибудь в трамвае, так, пожалуй, и не запомнишь. Лишь приглядевшись, начинаешь замечать необычные черты его облика: некоторую асимметричность лица, соединение в нём русских и монгольских черт, необычайную его выразительность, даже азартность. Глаза смотрели остро, живо, с хитрецой, но были воспалены от постоянного недосыпания и, возможно, от головной боли, отчего и во взгляде было нечто болезненное. Головные боли у Ленина были, видимо, очень сильными, и ему приходилось их терпеть: когда он умер от кровоизлияния в мозг, выяснилось, что более половины мозговых клеток отмерли от нечеловеческой нагрузки, которую Ленину приходилось испытывать во время пребывания у власти.
Нагрузка, в самом деле, была за пределами человеческих возможностей. Впервые за всю историю России новое государство создавалось с нуля, да еще в тот момент, когда старое продолжало рушиться. Мало того, государственное строительство велось при бешеном сопротивлении его противников, которое началось сразу после Октябрьского переворота и достигло громадных размеров в годы Гражданской войны. Только Ленин мог выстоять в это время, только благодаря нему революция не была побеждена, а вместе с ней не была повержена и Россия.
Когда России грозил хаос и анархия, Ленин делал невероятные усилия дисциплинировать русский народ и самих революционеров. Он призывал к труду, дисциплине, ответственности, к знанию и  учению, к положительному строительству, а не к одному разрушению. Он был настоящим государственником, вынужденным создавать государство на краю бездны, и в этом Ленин подобен Петру Первому. Это не мои слова, это сказал Бердяев, но я готов подписаться под каждым словом.
Ленин умел повести за собой людей, он обладал необычайной силой убеждения, основанной на неопровержимой логике в его речах, простоте и ясности аргументации, чётком изложении – и при этом отсутствии какой-либо рисовки. В Ленине не было ничего от революционной богемы и он терпеть не мог революционного фразерства. В этом он был полной противоположностью Троцкому. Я глубоко чту Троцкого за вклад в дело революции; убийство Троцкого по приказу Сталину это, без сомнения, величайшее преступление против мирового революционного движения. Однако, что было, то было, Троцкому не чуждо было позерство, самолюбование, богемность поведения. На одном из заседаний Совнаркома, на которое я был приглашен, Троцкий сидел, вальяжно развалившись на стуле, и что-то записывал с подчёркнуто скучающим видом в свой блокнот. 
– А что думает по этому поводу товарищ Троцкий? – спросил Ленин, выслушав мнение других членов Совнаркома по обсуждаемому вопросу.
Троцкий невозмутимо продолжал писать в своём блокноте.
– Товарищ Троцкий! – окликнул Ленин. – Мы хотели бы услышать вас.
Троцкий встрепенулся, не спеша отложил блокнот, громко вздохнул и принялся говорить. Он говорил в снисходительном и, одновременно, уверенном тоне – снисходительным в отношении членов Совнаркома, не способным принять правильное решение, уверенным – в отношении себя, единственном, кто способен разрешить трудный вопрос.
На лице Ленина промелькнула усмешка.
– Что же, – сказал он, хитро прищурив глаз, – мнение товарища Троцкого совпадает с мнением членов Совнаркома. Ставлю вопрос на голосование.
Троцкий осёкся, недоумённо посмотрел на Ленина, пожал плечами, затем снова принялся за свой блокнот.
Вообще, Ленин был достаточно жёстким со своими товарищами, иногда мог обругать последними словами, – «распечь», как он выражался, – но в то же время умел ценить в них качества, помогающие общей работе. Неподдельной была и его забота о своих сотрудниках: в ней проявлялось что-то чисто человеческое, интеллигентское в русском понимании, поэтому Ленина хотя и побаивались, но безмерно уважали и любили. А я всегда удивлялся, как ему удаётся заставить работать в одной связке таких разных по характеру и поведению людей. Ещё тогда я с грустью думал, что они работают вместе лишь до тех пор, пока есть Ленин, а не будет его, и начнётся борьба самолюбий, появятся амбиции, вспомнятся обиды, пойдут интриги. Увы, так и произошло потом: из всей плеяды ленинцев выдвинулся самый ничтожный из них – Сталин, который попросту уничтожил остальных.
Впрочем, мы расстались с Лениным задолго до возвышения Сталина: восемнадцатый год окончил наш недолгий роман с большевиками.

Мария
   
Вначале я поддержала Ленина при заключении Брестского мира с немцами. Россия не могла больше воевать, это было очевидно. Армия понесла огромные потери в этой войне, выгодной лишь верхушке капиталистов, деревня лишилась рабочих рук, хозяйство страны разваливалось, бедность народа возросла многократно. Призывы к войне с Германией во имя защиты революции были более чем сомнительными: к началу восемнадцатого года фронта фактически уже не было, солдаты покидали позиции целыми батальонами и полками, а новая революционная армия на добровольных началах только начала создаваться и уровень её боеспособности был низким. С огромным трудом удалось отразить наступление немцев в конце февраля восемнадцатого года, но ещё один такой удар, и они могли занять Петроград и Москву.
То что мир нужен России, как воздух, понимали все, но какой ценой? Помимо колоссальных репараций Германия требовала значительную часть Белоруссии, Украину, Донскую область, Закавказье. Мало того, что Россия лишалась важнейших источников продовольствия и сырья, на этих землях немцы, это было понятно, уничтожат советскую власть. Значит, революция будет сокрушена, а тысячи наших товарищей подвергнутся жестоким репрессиям.
Против такого мира выступили даже ближайшие соратники Ленина – Дзержинский, Бухарин и другие. В нашей партии тоже было большое брожение, мне приходилось не раз выступать с речами, разъясняя, что как бы ни был тяжёл мир, он необходим, и призывая товарищей разделить ответственность за него с большевиками. Я говорила, что мир подписывается не нами и не большевиками: он подписывается нуждой, голодом, нежеланием народа воевать. И кто из нас скажет, что партия левых эсеров, представляя она одну власть, поступила бы иначе, чем партия большевиков? Мои слова, однако, не возымели действия: большинство членов нашей партии проголосовали против мира с Германией.
Ленину тоже приходилось нелегко: невероятными усилиями преодолев сопротивление внутри своей партии, он должен был ещё убедить депутатов чрезвычайного съезда Советов, специального собранного для решения вопроса о мире. Ленин выступал на нём более десяти раз, – говорили, что семнадцать, – я не знаю, не считала, но, в конечном счёте, ему удалось добиться перевеса в голосах в пользу подписания мира.
Перед поимённым голосованием я подошла к Ленину и высказала ему свои сомнения. Больше всего меня тревожило, что народ на территориях, отходящих к немцам, окажется под жёстким гнётом, а советская власть падёт.
Ленин устало посмотрел на меня и сказал:
– Последнее время я только тем и занят, что объясняю самые простые вещи, которые усилиями определённых товарищей сделались необыкновенно сложными. Как известно, исторический путь – не тротуар Невского проспекта; он идёт то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрытым пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за политическую деятельность. К этим словам Чернышевского я бы прибавил, что на историческом пути бывают и крутые повороты, на одном из которых мы сейчас находимся, и который так напугал некоторых наших товарищей.
Мы начинали революцию в надежде на поддержку европейского пролетариата: Россия должна была стать застрельщиком мирового революционного процесса, чтобы затем получить помощь от победивших революций более развитых стран. Этого не случилось, революция в Европе запаздывает, и мы из застрельщика, из авангарда, из разведывательного отряда революции, если угодно, превратились в её основную силу. Именно мы и только мы сейчас,