ИМЕНЕМ ВСЕХ СВЯТЫХ. жизнь четвёртая

хрустче Ерёмы.
  - Не кричи, парень, сегодня дремят усталые души. - Одной рукой дед Пимен объял блажного хохочущего Вовку, другой блаженного улыбчивого Муслима. - Бес только знает, откуда взялись весомые ростки сладострастия в прежде сильных мужиках. Думаю, что измельчал род на уютных перинах комфорта, роскоши даже – гляди, Ерёма, как шико в городе нынче живут. Вода из-под крана текёт, заполняет горячую ванну, и опухшая жирная задница довольно садится в неё, нежась розовыми ленивыми пролежнями. Тут-то, наверно, средь кипучей мешанины осовелых мозгов да бродячих какашек, возникают у мужиков мыслишки об замараном удовольствии. Они гонят их от себя, но с ленцой, с попустительством. - Оттолкнув товарищей, старик приложил к глазам ладони, словно бинокль. – Потом, сидя перед шпионским зрачком телевизора, мужики жутко пялятся на весёлое распутство лицедеев; они проклинают вслух всю нынешнюю культурку, втайне желая принять явое участие в суточном бедламе, а то и надольше - на всю оставленную жизнь. И кто позволит себе кроху-усладу на содомских простынях, тот вовеки лишается мужеской чести - кою надо блюдеть, аки скрипку сверчок.
  На другом краю постолья Зиновий присовокупил к своей личной беседе Мая Круглова, а к нему румяного горожанина, и объяснял: - Вы, журналисты, продажны. В вашей газете я сам читал красные восхваления: и отсюда легко догадаться, кто платит вам. Вы ведь не напишете громкую статью, честную о своём хитром да жадном хозяине.
  Газетчик сыто отрыгнул варёной свиньёй, вишнёвой наливкой, и не журясь, обласканный жизнью признался: - Я пишу так льстиво, потому что для всей моей семьи еду сегодня приготовил мой благодетель, на завтрашний обед продукты купит его шофёр, и вчерашний ужин тоже был хозяйским, в туалете лежит - полюбуйся. Квартира оклеена лизаными обоями, мебель куплена на подмаханные деньги; дети рождены под опекающей рукой, растут как барчуки, учатся в школе с уклонами. Даже жена любит меня, потому что у нас есть хозяин. - Он озлился не на себя; а выкрикивал хулы Зиновию, считая его равным по унижению. - Я раб, цепной пёс, холуй отвязанный! А бывший борец за правду давно скатился в навозную обочину, и там подох. Жена стирает мне рубашки и носки, дарит дорогие парфюмы от заграничных фертиков, а я всё равно воняю козлом, как ни выряжусь.
  - Становись вновь собой, если можешь, - капитан Круглов достал револьвер, ссыпал в ладонь пули кроме одной, и крутанув барабан, приставил к журналистскому лбу. - Давай я тебя шлёпну, и ты опять где-нибудь выползешь чистым младенцем.
  Газетчик враз побледнел, забыв свою жизнь хаять.
  - Ааа, боишься. Какая никакая житуха, но моя, - ухмыльнулся Май и выстрелил себе в висок. Осечка. Подбежавший дядька Рафаиль, наплевав субординацию, влепил капитану здоровую оплеуху, от которой тот едва не скатился под стол. - Пьяный дурак! Игрушки шутишь, когда вокруг много работы.
  - Так, мужики, - кряхтя, поднялся на палку дед Пимен. - Хватайте Круглова под руки, и айда ко мне в хату. Заночуем.
  Солнце уже давно путалось с землёй. Старик зажёг коптилку в своей избе; сыпнул табак на газетный облисток, и стал сворачивать папиросу. – Ты, Рафаэль, - так он себе понятнее назвал полковника, - на отца Михаила не серчай, в нём больше хорошего. Просто у великих святош ныне борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Как бы не похлопали друг дружку.
  - Я мирный мусульманин, и в главенство религий не вмешиваюсь, - отказался полковник воевать на любой стороне.
  - Ох ты, герой какой, - возмутился дед; и бороду в горсть захватил, будто выдрать охапкою хочет. - Когда всепланетная бойня меж верой пойдёт, то и простые босяки в уголочке не спрячутся. Война для всех - что в храмах, что в кабинетах, на улицах. Один бес её колобродит - ненасытная утроба. И чем выше положенье человека, тем ему больше хочется.
  Тут пришедший запоздало Серафимка помог старику стишками: - Не верьте заморочной сказке, они всегда в позорной связке, в объятьях жадности одной – церковный клир и клир мирской!
  - Во-во, молодец мальчонка. - Пимен разулыбался, с лаской глядя. - У тебя к любому коню подпруга найдётся. - Дед взял со стола спички, притянул искорку; расчадила папироска, и потянуло осенним дымком из седой бороды, словно волшебные гномы разожгли костёр в его беззубой пещере. - Так Михаил наш, батюшка, сам свой приход строит: кирпич купил - класть умеет, древо привезли - и крышу вывел. Не без подмоги, конечно - мужики его уважили, да поддержали в благостных потугах. Для безденежных селян он иногда даром обрядует, а богатые скупердяи к нему на поклон идут. Хотя Минька сам жаден, не буду брехать. Вот и стало ему вдвойне обидно, что вы издаля пожаловали - с чужой верою и на всё готовенькое. - Старик говорил медленно, глуховато; хотелось дале слушать деревенские истории, не встревая с распросами. Только повизгивал маленький ветерок, заблудившийся в дымоходе. - С язычников история началась, за ними к нам христьяне притопали, мусульмане с юга приплыли. Есть ещё много разных верований, но у них приходы помельче.
  Зяма язвительно вопросил старика, в который раз надеясь оспорить старшинство и непререкаемую мудрость преклонных лет: - Всё же скажи нам о первенстве веры, о твоей правде, - он рьяно ждал ответа.
  - Ты, дружочек, не выставляй меня крестовым кликушей перед товарищами. Небось давно уже сам в мой стрежень проник, и все мои думки знаешь. Хоть я и мытарился по лагерям, но зла на безвинных людей не держу. Нету у них первой веры, а на знамя её подымают властители, когда хотят народы стравить, забортать. Для меня это ясно как утрешнее солнце - наши боги на небе не воюют, а то б мы давно разорвались в лоскуты.
  - Встречаются и среди проповедников ярые зазывалы, к себе тянут силой, - раздумчиво сказал Муслим. - И не поймёшь: то ли гордятся они собой, то ли так верят сильно. Прямо настоящий базар - все зовут, пихают, кусаются - а в этой толчее надо сердцем выбрать всевышнего: нельзя жить с пустою душой, в которой только камень голяк мхом зарастает, и ничего больше нет. Для человека важно, чтобы мир плакал при его кончине.
  Янко обидчиво замычал с сигаретой в зубах и дымом во рту: - 3аплааачет он - ждите. Столько народу помирает от войн да голодухи, а никто особо не убивается, как так и надо. По телевизору даже с улыбками об этом рассказывают, будто с кровавых новостей навару им больше.
  - Нынче бойни происходят во всех краях света, вот все и притерпелись. - Пимен горько вздохнул. - Дали б воители пожить человечам в мире годков этак тридцать, тогда можно за такую жизнь зубами держаться. А коли мужик автомат не выпускает из рук, даже ложась спать, то он всех готов перегрызть за неуёмное бедствие.
  Продрав нетрезвые зенки, вдруг вскочил Май, и упираясь макушкой в невысокий потолок, схватился со стариком: - Убийц оправдываешь! Ты в хате уже десятилетия корпишь, потому что деревня наша тихая! А мне приходилось в городе из сожжённых, из порубленных квартир выгребать ломотьями маленьких детей и старых немощей! Головы безглазые, руки да ноги в пакетах - душегубы даже мотню вырезали у крох, чтобы их после смерти насиловать. - Опер так же быстро потух, ссутулив плечи под сильными руками Рафаиля.
  Дед сгорбился над костылём; он вроде спокоен, но кости сжатых пальцев его побелели, уже вступив в драку. Он тоже поднялся, хиленький, и накашлял в горнице два десятка непродышных слов: - Любую боль я переживаю, какая от сердца тянется к людям. Но гордыня и мщение - это страшный грех. И великое достоинство человека.
  Когда глубокий сон сморил всю деревню, когда темнота поднялась до верхушек полувековых тополей, трое вышли секретничать во двор Пименовой хаты.
  - Точно решил? не боишься?
  - Самую чуточку. Азарта и храбрости во мне больше в сто раз.
  - Гляди там, не шустри. Сломя голову на рожон не лезь.
  - Да что ты, деда. У меня же свадьба назначена.
  - Благословляем тебя на высокий полёт, - будто до этого Серафимка низко летал, - и ежели славы желаешь, то справься: но попробуй не справиться. Я сам тогда по возвращении отхлестаю тебя, хотечки ты и люб мне, - так сказал Пимен, напутствуя мальца перед испытанием, подвигом.
  Еремей важно проверял ремни снаряжения, чтобы они не отстегнулись в воздухе. По карманам Серафимом были рассованы разные вещи, и даже совсем лишние, от которых мало проку. Консервный нож, платок носовой, квадратное зеркальце с отбитым углом - лежали в нагрудном; а вот три тыщи солдатских листовок и маленькую кинокамеру Ерёма самолично уложил на дно заплечного рюкзака.
  Дед попросил мужика: - Проведайся на улице, - и тот послушался. А Пимен оханько остался с пацаном, шепча ему сучьи заклинания вернуться невредимым. Серафимка застенчиво горбился да стучал ботинками в землю, норовя порвать тесные удила стариковских прощаний.
  Скворчали сверчки, будто постное масло на сковородке - щемяще и нежно. Толком не разобрав этой лунной мелодии, Серафим толкнулся от прохладной земли, и тягуче выплыл в звёздный свет из темноты, из рук старика. Еремей, обкусив зубами паутинку, тянувшую след, подумал что придёт время, когда мальчишка не вернётся назад.
  Пролетая над спящим Дарьиным холмом, Серафим повстречал в сгустке зреющего орешника недрёмного дзинь-духа. Был светлым цвет его одежды, и левый карий глаз, а правый жёлтый - с Луны, наверное, светился.
  - привет, парнишка, - промычал сей дух, но Серафимка тех слов не услышал, а разглядел лишь белый клуб пара, вытянувший жало из духова рта к небесному куполу. Дзинь-дух схватился жилистыми руками за эту длинную лею как за стропу парашюта, и потянул на себя край неба, разворачивая с ним вместе земную ось.
  - Что ты делаешь?! - закричал Серафим, не боясь разбудить поселковые окрести. - Мы все погибнем!!
  - глупыш... - рассмеялся дзинь-дух, и дерзкий смех приятен был как сладкая пастила вприкуску со зрелыми кавунами. – глуупыыышшш, - повторил дух тягуче. - разве ты не знаешь, что так зачиняется новый день?
  Серафимка отряхнул с себя дремотные наваждения, и нырнул глубоко вверх, укрывшись за влажными простынями диких облаков. Он держал путь на далёкую воюющую землю; - - - а туда же по лесному взгорку железным шагом на лошадях ехали бесстрашные рыцари, и в свете полной луны золотились как новенькие дукаты. Молчали они; только латы погрякивали, да скрипели свинокожие перевязи.
  Суетливый был у них ротный заводила. То шагов за сто отскочит, врагов вымеряя; то назад вернётся по мелкой тропке, тылы проверить. Павлиньи перья на шлеме полыхали огнём; а в расшитый чепрак коня искусный меч вполз как древесная змея, и затаился под узорной вязью коврика, приснув от тепла да горячего конского пота. Рыцарь спешил воевать недовольников своего короля, а вместе с ним за сиятельного сюзерена выступили в карательный поход толстые бароны, утончённые графы и властительные князья. За хвостами их коней тащились с оружием мелкие дворяне, грызясь из-за случайной ласки господ.
  Луна шабашила уже много ночей подряд, без перекуров, сдавая смену солнцу. Серебряные колокольцы королевской облавы звенели в полях, в лесах, на смертных крестах голодных деревень; и кто остался из селян - прятался в крапивных зарослях кладбищ, питаясь с вороньём. Распухшие трупы королевских сбиров воняли