и очень хорошо, что молчал – я всё увидела в его глазах, всё, что ждала и хотела увидеть! А потом он сказал, что ему надо всё ещё раз внимательно прочитать, без эмоций.
Он отправил мой дневник Оле по защищённому каналу, не знаю, как, но он обещал, что этим гадам не отследить.
Я волнуюсь, что он скажет, после второго прочтения, а он всё молчит, не осуждает и не хвалит, а мне хочется хоть чего-нибудь, хотя бы одного слова. Не настаиваю, сверлю глазами и молча жду, он кивает, говорит, что ещё не всё перечитал, что ему надо хорошо всё обдумать. Иногда мне кажется, что он врёт и не хочет меня расстраивать, борюсь с собой, если ему не верить, то кому тогда верить? Нет, я же помню, как он тогда смотрел мне в глаза, сколько любви и боли за меня в них было, как я целовала его за один такой взгляд. Я знаю, ему трудно подобрать слова, он и сам это не раз признавал, что гораздо проще написать научную статью, чем сказать любимому человеку то, что думаешь.
Мы тут решили пожениться – очень важное решение. Раньше я думала, что это неважно, но после доводов Дамира, а он смотрит в будущее как юрист, объясняет, что если делу дадут дальнейший ход или заведут какое-нибудь дело на Серёжу, то наш брак даёт право на свидания, на поиск супруга и другие возможности, хоть немного, но влиять на систему. Дамир прав, и как тошно от его правоты! Мы подадим заявление после окончания третьей фазы, не раньше, нельзя раньше.
Серёжа, наконец-то, как он меня измучил, дал свою оценку моему дневнику. Он сказал, чтобы я не бросала и писала дальше, что это очень важно для всех, но в первую очередь для меня. Я так и не поняла, понравилось ему или нет, на что он ответил, что это не роман, чтобы нравиться, такое нельзя читать для удовольствия, чтобы скоротать время – это тяжёлое и вдумчивое чтение, особенно для него, для меня, мамы, Дамира и Оли,¬ для всех, кому я близка. Признаюсь, я ожидала от него что-то подобное, разбор, раскладывание по порядку, и хорошо, что он всё сказал коротко, добавив, что Оля думает издать это, если я не против, а я не знаю, против ли я.
Вторую фазу мы завершили в авральном режиме, возможно, немного поспешно, но времени нет. У всех ощущение, что скоро нас прихлопнут и отберут проект, отберут всю нашу работу. Да и пускай, лишь бы успеть отработать, довести до конца и поделиться этим с миром –¬ берите все! Бесплатно, навсегда, лечите! Мы не так давно передали наработанную у нас плазмиду Павлова-Гаус, то есть живую, мою личную, в международный биобанк на хранение. Это было громкое событие, приезжал даже министр здравоохранения, какие-то вице-премьеры, много, очень много важных персон. Меня там не было, запрещено решением суда ¬ это же общественное мероприятие. Этому были очень удивлены наши коллеги из американского научного центра, они и принимали ценный груз, два трёхтонных криогенератора с вакуумным контейнером, в котором и ждала своей участи моя плазмида, замороженная по всем правилам, по методике, разработанной нашими биофизиками. Вместе с живой плазмидой передали технологию синтеза киборга Гауса. Это была на деле формальность, так как технологию давно уже выложили в общий доступ и её опробовали многие институты в Америке, Германии, Франции и Великобритании. Недавно пришло сообщение, что студенты из Сиднейского университета синтезировали нашего киборга и успешно испытывают его на мышах. Об этом мне рассказывает Серёжа, по вечерам, у меня же нет доступа ни к чему, просто вакуум какой-то. Если бы не мои коллеги, мои друзья, я бы сильнее чувствовала это заточение, но оно всё равно чувствуется, колет, царапает жгучей обидой, ничего не могу с этим поделать. Стала чаще плакать, спрячусь где-нибудь и плачу. Все знают, у меня красные глаза, опухшие веки, лицо перекошенное, ничего не скроешь.
Наша модель работает, помогает сэкономить время, подсказывает схему ввода препарата больному. Мы можем доверять этим данным, и перепроверяем, без этого тоже нельзя. Программа работает так: загружается профиль больного, в котором есть практически всё, особенно важно точно подсчитать степень поражения раком клеток, органов, и определить скорость или способность организма к регенерации, к восстановлению. Всю эту работу мы проделали с нашими детьми из хосписа. Все дождались, никто не умер! Это настоящее чудо, больше нас рады родители детей, они уверены в успехе, и я не смею их винить или осуждать остужать радость, срезать надежду, выравнивать её, как равняет куст садовник, доводя каждое растение до общего уровня. Впервые за годы борьбы, мучений, страданий они получили надежду, настоящую, которая может сбыться. Поразительно, как родители, эти измученные мамы и папы, полных семей немного, не больше трети, есть и отцы-одиночки, но в основном матери-одиночки, как и было всегда, так вот они стали одной большой семьёй, сдружились, сроднились. Это радостно видеть, разговаривать с ними, видя в их глазах полное понимание происходящего. Мне шепнули, что они организовывают целое движение в мою защиту, а один из отцов, папа Маши Каменской, прямо сказал, чтобы мы не считали их такими наивными, и они понимают, что лечение может и не дать результата, все и всё понимают. Но это их право надеяться. И я согласна – ¬это их право на надежду, их надежда и немного наша.
В третьей фазе 23 ребёнка. На каждого мы создали профиль, для каждого разработали схему введения препарата, дозировку, очерёдность, не буду описывать технологию, она подбирается для каждого пациента индивидуально. Общее для всех в том, что все будут введены в медикаментозную кому, так мы выиграем время, затормозим организм, чтобы тот на радостях не исчерпал все ресурсы разом. Завтра начнём, я введу препарат первой десятке, через два дня – вторая десятка, через пять дней – последние три ребёнка. Сначала самых тяжёлых, как ни цинично, но они первопроходцы, примут огонь на себя. И дети знают это и гордятся собой, своими друзьями, а я горжусь ими, их смелостью и выдержкой. Мы много и часто обсуждали всё, что с ними будет, даже самые маленькие слушали с интересом и, иногда, задавали на первый взгляд глупые вопросы, от которых мы смеялись, но я не могла сразу на них ответить. Мы все называем их не добровольцы, не пациенты и уж тем более не смертники – они наши коллеги, и сейчас они самые важные из нас. Если бы я знала, кому надо молиться, то сделала бы это, сделала бы что угодно, чтобы всё сложилось так, как мы хотим. Нет, неверно пишу! Причём здесь наше желание? Я бы стёрла эту глупость, но это же не страница в ворде, не заметка, ничего не сотрёшь. Можно зачеркнуть. Не хочу ничего зачёркивать, не хочу ничего забывать, даже свои глупости.
Всё должно быть так, как… а как? Рука дрогнула, начну писать, что как суждено, а это опять религиозное мракобесие. Так как должно быть? Может действительно, как мы хотим? Как они хотят? Кто решает то, как должно быть и решает ли это кто-то? У наших маленьких и очень важных коллег другое мнение, они сказали мне его сегодня на прощание: «Есения Викторовна, всё будет замечательно! Мы с вами все вместе пойдём в зоопарк, а потом на аттракционы!».
Пусть так и будет, молю тебя, если ты есть, но кто ты? Вся моя жизнь служение, но не тебе, а людям. Так не ревнуй, не гневайся, а соверши чудо, верни жизнь тем, кто её заслуживает, а наши дети её заслужили, сотню раз уже заслужили!
P.S.
Надеюсь, когда все выздоровеют, они перестанут называть меня Есенией Викторовной. Не люблю этого, злюсь на них, ругаюсь про себя, и бесконечно люблю каждого.
Серёжа зовет на ужин, он что-то приготовил, запахи сумасшедшие, чувствую мясо, много мяса! Смотрю на себя в отражении окна, на улице уже темно, ночь, мы разрушили наш график сна, вся жизнь наша разрушена. Если такое бывает, а может и бывает, то я вижу свою судьбу. Мы расстанемся, надолго, надеюсь, что не навсегда. Но почему-то на сердце тепло и радостно¬, не зря, не зря всё. Вся наша жизнь, всё не зря! Я вижу это в тёмном небе, светлеющем от разгорающихся звёзд, показалась луна из-за туч, и стало совсем светло, как и у меня на душе.
Я схожу с ума, смеюсь, как наивная дурочка, и ругаю себя за эту жестокость, за эту жёсткость к себе. Если бы не моя наивность, глупая вера в успех, то ничего бы этого не было, погибло, сгинуло в глубокой яме моих сомнений, пристрастных допросов себя, страхов, стыда и непомерной учёности, которая часто останавливала меня, тыкая в лицо «доказанной невозможностью»… всё лживо, всё неправда, всё пустое, если нет внутри, в самой глубине веры и любви, в себя, надо любить себя, тогда рождённая любовью глупость сломает стену или погибнет, но погибнешь и ты, я погибну, счастливая, ведь я попыталась, не загубила себя, не загнобила, не засмеяла до смерти!
Всё, надо идти есть, а то уже такой бред вырывается, а рука хоть и болит, но хочет писать, дальше, дальше, больше, больше! Хватит, Есения, уймись!
Глава 49. 22+ и 1-
И радостно, и горько, и страшно… не знаю, чего больше внутри меня, какое чувство победит. Столько всего случилось за это лето, наверное, лучшее лето в моей жизни, большая часть сентября же прожита, я забыла про свой день рождения, неужели мне стукнуло уже 34 года? Можно и радоваться, и грустить, но не хочется ни того, ни другого, ничего не хочется кроме одного – завершить работу, а дальше будь что будет. Больше всего я боюсь отстранения от работы, это подобно выстрелу в затылок, но выстрел будет гораздо честнее.
Руки дрожат, смотрю на слова, кривые строки, как изменился мой почерк, стал мелким, отрывистым и кривым, как и я. Стали выпадать волосы, если так пойдёт дальше, то я облысею. Ничего не помогает, от транквилизаторов только хуже, начинаю спокойно думать о самоубийстве, как это сделать так, чтобы и мне не было больно, и другим меньше хлопот. Страшно становится от самой себя, поэтому я бросила их пить, всё бросила, так хоть ясность ума сохраняется.
Я живу одна, в своей двухкомнатной камере. Суд запретил Серёже жить со мной, я даже не имею права ему просто позвонить, а он мне – телефонные звонки мне тоже запретили. Мама не имеет права приезжать ко мне, никто не имеет права, так как у меня нет родных или родственников. Как был прав Дамир в своих рассуждениях о необходимости скорейшего брака, а мы отложили на потом. Сейчас же я полностью умерщвлена в правах, юридически болтаюсь между заключённым и трупом в морге. У заключённого больше прав, чем у меня, а я не имею ничего, даже возможности подать заявление, расписаться с дорогим и любимым человеком, чтобы его пустили ко мне, разрешили жить со мной. Не имею права, не имею прав, как подло звучит формальная фраза об отказе в совершении любых регистрационных действий с имуществом и гражданским состоянием обвиняемого.
Я обвиняемая! На меня завели это уголовное дело, я прохожу по нему как основной обвиняемый, но, учитывая важность моей работы, мне разрешено, пока ещё разрешено, довести третью фазу до конца. На этом настояло Министерство, удивительно, что там хоть что-то понимают. Я рада и этому, точнее не так – о большем я и мечтать не смела, так я сама себя успокаиваю, погружаюсь в работу, не разрешаю себе ни минуты оставаться на едине с собой, а по ночам вою. Я правда вою, не могу заснуть, начинаю реветь от обиды, от тоски, несправедливости, от любви ко всем, она особенно
