Петр Николаевич задавался вопросом, как стать независимым от времени, от его смертельного бега, от влечения времени к смерти, от его течения от истока к собственному концу? Как же перебить это влечение к смерти, желание времени остановиться. Он никогда не был экзальтирован временем. Напротив, он боялся его, точнее, опасался быть причастным времени. Но и пространство его не увлекало, не соблазняло, ибо он не чувствовал, не ведал, не знал, где его место. У него не было своего места в этом мире. Есть ли он тогда, если не может найти себя не во времени, не в месте?
Наверное, поэтому он бежал от сора времени настоящего в прошлое. Но там находил только мусор былого, прах времени, его мертвое прошлое. Вот почему его душа рвалась теперь в будущее. Пытаясь развязаться с прошлым, освободиться от постылой истории, Петр Николаевич силился скинуть с себя вековые оковы истории. В этой набитой хламом истории не было ему места, как и в суетливом настоящем. В будущем он пытался найти себе место. Но так ли оно надежно? Не манит ли оно потому, что обманчиво по своей сути как иллюзия времени? Вот оно, время, собирает мусор истории и собирает из него сор настоящего. Как из этого сора может родиться стихия, стих будущего? Будет ли в будущем смысл бессмысленного настоящего?
Кем он будет в будущем? Нет, только не историком. Хватит быть летописцем, хроникером, алкоголиком собственной, а тем более чужой истории. Тогда быть ему писателем? Но есть ли у него такая ручка (писуля), которой можно было бы соблазниться, как пером, чтобы писать, писать и писать по бумаге сознания, как учителю учить, учить и учить по школьной программе, и в этом находить удовольствие? Сможет ли он таким способом разродиться целым градом собственных опусов как сеятель семенами прекрасного, доброго, вечного. И тут ему вспомнилась команда бессмертного плута: «Киса, изобразите мне сеятеля»! Петр Николаевич посмотрелся в зеркало своего опыта, сколько его чернил накапало, и увидел, что ручка еще недостаточно отросла, чтобы причинять нет, не беспокойство и печаль ему, а радость и счастье другим. Простите, деликатный читатель, но как нам без метафоры ловко выйти из такого неловкого положения?
Или заняться ему, чем бы вы, думали, догадливый читатель? Правильно, мышлением, мыслью, и все сновать и сновать ей по древу познания добра и зла. Может быть, и сплетется в тенетах непознанного искомый смысл. Но для мысли требуется особое чувствилище, вибратор – тонкая душа, которая может попасть в резонанс с движением логоса в мире (космосе). Оказывается, вибратор требуется не только одиноким женщинам, но и задумчивым мужчинам. Только вот вопрос: куда его засунуть, чтобы заработала мысль? Естественно, в то самое место, которым думают философы. Только не надо все понимать натурально и представлять вибратор в виде механического или электрического устройства, доставляющего сплошное удовольствие. Это устройство, как правило, вставляется в складку тела, чтобы вызывать в нем равномерные, гармонические движения, которые оцениваются пользователями как счастливый конец. И в самом деле гармония – это и есть счастье как дело, концом или результатом которого и является искомый венец, семя, смысл. Именно этого ныне добиваются техники – гармонии с техникой. Техника дает нам чистое удовольствие, одно наслаждение без нежелательных последствий в виде смены поколений. Особенно оно популярно у женщин. Ведь женщина и есть превосходная складка (яйцо), предназначенная для хранения ключа жизни в лице, точнее, в конце мужчины. Недаром в сказке говорится, что смерть находится на конце иглы. Игла – это древко жизни, которое хранится в яйце.
Но есть одно но. У философов вибратор как резонатор мысли является ментальным, а не телесным, и находится он в сознании, а не в другом, противоположном месте – в бессознательном (в ж…). Мысль приводится в резонанс с вибратором и формируется (идеируется) как смысл (семя, ядро), который вкладывается в складку языка, в слово (яйцо, оболочку). Вибрация ума приводит к размножению смысла. Но тут важно не перебрать со словами и быть верным слову, а не то появится много бастардов мышления, незаконорожденных мыслей, которые могут узурпировать ум, управиться с ним. И тогда горе уму и вред мозгам.
Петр Николаевич думал, думал и, наконец, надумал, посчитав философа виброменом, способным удовлетворить не только женщину как машину желания, но и сам мир желания как тело без органов.
Мир будущего и есть мир желания или мир в астрале как предмет вожделения магов и колдуний, нагоняющих на него свою волну соблазна. Как правило, колдуньи являются ведьмами (фри-гидами, чья сексуальная энергия трансформируется в демоническую; они манят, но не греют) или лесбиянками, а маги соответственно есть своего рода геи. Мир будущего – это мир вожделений сообщества ЛГБТ+. В нем нет места таким существам, каким был Петр Николаевич. Пришло время менять свою ориентацию. Но мог ли Петр Николаевич сказать, как Гюстав Флобер, что «Мадам Бовари – это я»? Конечно, мог, но он имел бы ввиду не мадам, а человека. Как говорят пошлые люди: «иметь в виду – это вводить в речь, употреблять то, что имеешь». Что или кого вы, Гюстав Флобер, имели в виду публично, на глазах читателей? Себя, язык или мадам? Или всех разом, как бумагу, своим острым, выразительным пером?
Однако товарищ Васильчиков был суперменом, извините, любезный читатель, за это сравнение, нет, виброменом не в астрале, как маг, чародей, а в ментале, как менталист. Менталист не возбужден и напряжен, а спокоен, но не расслаблен. Он не дает, он берет штурмом, атакует небо. Но порой и даже часто попадает пальцем в небо. Конечно, легче пальцем, членом попасть в кружок мишени, чем в небо. Поэтому менталист устает, со временем теряет сноровку, способность достигает желаемого, становится импотентом. И это понятно: приходится попадать не в дырку, а в небо, то есть в дырку, размером с небо. Представляете? Казалось бы, трудно промахнуться. Но, нет. Здесь нужна для вибрации соразмерность, нужно попасть в резонанс. Но каким резонатором, каким вибратором следует быть, какого размера, чтобы угодить небу, стать на одной волне с ним, попасть в него и на него!
Но Петр Николаевич не искал популярности в качестве вибратора, pardon, вибромена, Он даже стеснялся своей способности, скрывал ее от самого себя, ибо она доставляла ему неприятности. Поэтому он не злоупотреблял ее применением. Неприятности были связаны с тем, что, если он настраивался на волну, резонировал с ней, то мигом понимал тайные мысли собеседника или собеседницы, которые те прятали за своими словами и речами. Человеку в нашей неправедной жизни нужно для здоровья и выживания, ну, не всегда, но часто, пребывать в иллюзиях. Иначе потеряешь веру в людей, а с ними жить. Вот почему он часто говорил себе: «Не вибрируй! Не то люди еще подумают, не то, что я имею в виду, а то что может быть введу в употребление буквально. Неправильно поймут меня и обидятся. Ведь кому охота, если только не с голодухи, быть употребленным? Стыдно признаться, - в ответ завибрировать».
Но как быть вибратором, термином, струной (стрингом) напряжения, зарядкой, аккумулятором энергии, мотивом, автором мотива, мотиватором не в телесном удовольствии, а в ментальной близости самой идее? Как поймать ее волну? Что это за волна, если она не физическая, если ее полем действия является не физика, а метафизика. Что такое волна мысли? Часто представляют себе мысль в виде точки, атома мышления. Но как быть с представлением мысли в качестве волны? Какие, кстати, мысли у мужчины? Они прямые? А у женщины какие мысли? Волнистые, округлые? Или может быть в метафизическом поле мышления действует тот же самый принцип корпускулярно-волнового дуализма, что в физическом поле материального движения? Это так сказать точечно-волновой ду(м)ализм. Находиться на одной ментальной, а не астральной, волне – значит заниматься телепатией? Это иметь другого в мысли так, что ему будет приятно от обоюдного со-знания? Иметь другого или быть в со-бытии мысли с ним? Вопрос товарища Васильчикова был не драматическим вопросом Гамлета: (быть или не быть?), но философским вопросом (быть или иметь). «Быть самим собой или другим, как все»? Это онтологическая сторона вопроса. «Быть или иметь в мысли»? Это гносеологическая сторона вопроса. Быть в мысли самим собой или уже другим, чем в жизни, в быту? Иметь в мысли, как в виду кого? Себя или другого? Вот так на свой манер вибратора или вибромена Петр Николаевич переформулировал вопрос западных, аналитических философов о том, как можно удостовериться в существовании чужого сознания и, тем паче, в его понимании? Как его верифицировать и перевести на свой лад, свой язык?
Глава седьмая. Эволюция гена (гения) вибрации
Теперь же, после того, что будет после, имеет смысл нам, любознательный читатель, обратить наше драгоценное внимание на то, что было, есть и будет, - на саму вечность и с точки зрения вечности как философской точки зрения взглянуть на то, каким становился и стал наш герой по ходу сюжета, его истории. Он был рожден автором в мужском качестве и стал историком. Но в процессе своего развития товарищ Васильчиков пережил метаморфозу, трансформировался из бессознательного состояния беспамятного узника психиатрии в состояние сознания историка, а потом и состояние самосознания философа. Переход из состояния сознания в состояние самосознания является трансформационным или остается в прежней формации?
Было бы интересно знать, что на самом деле произошло с нашим героем и как произошло: спонтанно, само собой или при его деятельном участии в сознании. То есть, что он или кто? Если кто, то кто: медиум или изобретатель, маг или мистик, силовик, воин или менталист, мыслитель? Что его сделало «кто»? Это «что» было его самостью как Я. Не он сам был Я, но у него было Я как его сущность. Он был сущим среди сущих, в данном случае, уже конкретно, не абстрактно, среди так называемых «разумных существ», а именно людей. И у него было Я, как его сущность. Так? Да, так, но в каком модусе, каким образом он был сущим? Разумным или душевным образом, если по преимуществу люди, к которым как совокупности рода он относился в качестве вида, точнее, индивида, ибо его видом были русские или по другой классификации уже не этнической, а социальной, советские люди? Разумеется, душевным образом, но с уточнением души не только растительной и животной, а разумной, - в случае с Петром Николаевичем, большей частью, разумной души.
И вот в качестве уже душевного существа, склонного к разумению или мышлению, каким он парнем был? Какой вел образ жизни, - активный или пассивный, созерцательный? Надеюсь, нам интересно это знать, любознательный читатель, ибо, решая вопрос товарища Васильчикова, мы заодно решаем и наш вопрос. Оговорюсь, созерцательный образ жизни как пассивный имеет два субмодуса