Влюби-ка в себя Хрыськова! Он же от тебя тает.
И рассмеялась как всегда громко.
А Хрыськов - второй секретарь Обкома, «растущий товарищ», о котором говорят, что возьмут в Москву.
- Он же карьерист! – Я чуть не вскрикнула, но, заметив её удивленный взгляд, смягчила своё отторжение: - Да и некрасивый. Кстати, ему очень подходит фамилия Хрыськов... толстенький, рыжеватый, с маленькими глазками.
- А что тебе от его глазок, - хихикнула, - зато в Москве жить будешь и всеми благами пользоваться.
Нет, не сошлись мы с ней в своих взглядах ни на Хрыськова, ни на «блага».
А вчера на стальзаводе Раиса познакомила меня с Владом, - комсоргом завода.
- Вот тебе и жених, - расхохоталась, - если Хрыськов не понравился. Правда, он рангом пониже, но зато красивый, высокий.
Ну да, Влад и впрямь симпатичный. И я нравлюсь ему, - вижу! - так что если позвонит…»
И он не только позвонил, но и стал приезжать ко мне, назначать свидания. Да, он мне нравился, но чего-то в нём не хватало. Вот несколько записей в дневнике того времени:
«Восьмое марта была в общежитии Влада. Преподнёс мне красные розы, и вроде бы весело было, а потом… Да, конечно, он - видный парень и лидер по натуре, но всё для него уж как-то слишком ясно, решено раз и навсегда. Спросила его как-то:
- А ты думаешь хотя бы иногда для чего мы живем, что будет с нами после смерти?
- Ты что? – покрутил пальцем у виска. - Совсем уж?..
И рассмеялся.
... Влад не приходит. Ну и хорошо. Уж очень он земной и никакого света от него не исходит. А еще эта его твёрдая уверенность в том, что он… «Помогаю стране строить социализм!» А как бы хотелось, - при его-то внешности! – почувствовать в нём родственную душу!
... Приходил Влад. Все улыбался, был ласков, а я сказала всё, что передумала за месяцы нашего знакомства: мы очень разные и поэтому не люблю его. Потом я проводила его до троллейбуса, приобняла, прикоснулась губами ко лбу, - на прощанье! - а он гру-устно так сказал:
- А я как раз сегодня хотел сделать тебе предложение.
Виновато улыбнулась, пожала плечами. Попросил разрешения приходить. Пусть приходит».
И он приходил несколько раз, но всё же понял, что взаимности от меня не будет».
«Появился в Комитете новый журналист Стас Могилевский. Красивый! Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, правильный нос, а над ним – высокий лоб с тёмным чубом. Приходя на работу, долго бродит из угла в угол, потом усаживается за стол, непременно ставит перед собой графин с водой, берет ручку, - писать сценарий передачи, - но... Но на этом всё и заканчивается. И так – уже несколько дней. Интересный ли напишет сценарий, и напишет ли вообще?
... Сегодня на собрании разбирали «неблаговидный поступок» оператора Саши Федоровского, - соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, - и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: «Сама она… я по молодости… я по неопытности». Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:
- Мало ли что не любишь! Ты – комсомолец и обязан жениться!
Когда в очередной раз стал «клеймить», то вдруг Стас Могилевский встал и, молча, направился к двери.
- Куда Вы? – остановил его Луньков.
- Александр сам должен решить, что ему делать, - сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел.
Молодец Стас!
А Луньков… Он развел руки в стороны, улыбнулся своей странной улыбкой и в глазах кроме мелькнувшего удивления, я прочитала: ну, что ж, тебе это так не пройдет!»
Помню, помню его улыбки, - неискренними были, фальшивыми и потому неприятными. Да и фамилия его Луньков... словно выскальзывал из рук, и никак нельзя было понять: что за человек? А еще помню, как яростно выступал за снос монастыря на одной из улиц города - просто одержим был этим! Может, хотел угодить Обкому как «руководитель идеологической организации», чтобы сделать карьеру? Но не успел, - довольно скоро умер.
«Вчера, когда собралась ехать в Карачев, Стас провожал меня до автостанции.
В ожидании автобуса сидели в кафе, потом - в скверике, и я вдруг услышала:
- Но где-то, где-то далеко есть дом, понуро припавший к земле, словно прислушивающийся к нашим шагам, где бы они ни раздавались. Но где-то, где-то мы можем забыться хотя бы на миг и удивиться, что первый снег выпадает всегда беззвучно, что у тебя с мороза холодные руки, мама!
Я удивилась:
- О, да ты еще и поэт!
А он ответил:
- Да нет... - И усмехнулся: – Позавидовал тебе, что скоро войдёшь в родной дом и…
Когда садилась в автобус, услышала тихое:
- Может, останешься?
Нет, не осталась. И потому, что отчаянно хотелось побыть одной там, в переполненном автобусе, но вместе с ним… таким! А приехав домой, радовалась – как и всегда каждый раз заново! – моим родным, нашему старенькому дому, земле, солнцу, дождю, пропахшему соснами и травами, но всё равно душа рвалась назад, в большой город, потому, что в нём - Он.
... Вчера шел дождь, было холодно. Мы с Раисой сидели в нашей темноватой комнатке и я читала ей стихотворение Стаса:
У слов начало было…
Роса была когда-то без названья,
И не имела имени Любовь.
Вино и Хлеб,
Невеста и Жених –
Слова священные возникли после.
Посмотрела на Раису: как слушает?.. Смотрит в пол. Читаю дальше:
И первой доброты сияние в глазах,
И первое немое состраданье,
Возникшее внезапно, как гроза,
И озарение на лике диком,
Подобное мерцанию растений,
И вдруг над головой замеченное солнце,
И небо синее и чистое, как ласка,
И белое свеченье облаков…
И зверь двуногий,
Придавлен к жарким травам
Рыданьем первым,
Уже не зверь, а человек.
Вино и Хлеб,
Невеста и Жених –
Слова священные возникли после…
Дочитала, взглянула на неё:
- Ну… и как?
Дернула плечом:
- Знаешь, - и тоже посмотрела на меня, но трезвым, а вернее, отрезвляющим взглядом: - Я думаю, что человек стал человеком не потому, что вначале заметил… как там, у твоего Стаса? – Взяла книжку, нашла строки: - «И небо синее и чистое, как ласка, и белое свеченье облаков...» - Захлопнула её и снова уставилась на меня: - Так вот, не потому, что будущий человек вначале заметил всё это, а потому, что научился разжигать костер и готовить пищу.
- Но Раисочка, – попробовала воспротивиться, - одно другому не мешало… и не мешает.
- Мешает! – отрезала. – Да ещё как!
- Нет, - уж совсем заупрямилась я: – «И первой доброты сияние в глазах, и первое немое состраданье…» - Открыла книгу, чтобы найти продолжение: - А-а, вот: «И зверь двуногий, придавлен к жарким травам рыданьем первым, уже не зверь, а человек». Так вот, думаю, что именно эти строки верны в определении человека, именно они...
Нет, не согласилась со мной Раиса и на этот раз».
... На подоконнике, возле которого стоит моя раскладушка, - стакан с веткой сирени из сада Стаса. Когда шла с ним домой, была счастлива, а когда пришла... Отрезвила Раиса:
- Опять была со Стасом? – И ухмыльнулась, взглянув на ветку сирени: - Ну, что ты нашла в этом… поэте?
И я почувствовала в её ухмылке какое-то презрение и к моему принесенному настроению, и к Стасу.
- А что ты имеешь против него? – спросила, будто не заметив этого.
- Да так… Ничего. Только он тебе не пара. Для тебя не такая рама нужна, - повторила, уже не раз сказанное и засмеялась: - «Ах, бабка, бабка, жаркая, как печка, и мягкая, как облако в июле!»
А это - его строки. Как-то, придя к нам, он прочитал их, а она запомнила и вот…
- А что? – улыбнулась я: - Яркий образ и всего - несколькими словами.
- Ну кому этот образ нужен? – снова рассмеялась. - Да и вообще, тебе не Стас нужен, а добротное и надежное обрамление.
Моя прагматичная подруга… А я не смогу продаться за это самое «обрамление»!
... Ходила в театр. Ну, почему так остро чувствовала, что встречу Стаса! Оказывается, он возвратился из Москвы только на несколько дней.
Было очень приятно… Приятно? Сладостно!.. сидеть с ним рядом. И был понятным и родным. Но вида не подала.
- Пригласила б на чай, - улыбнулся.
Нет, не пригласила. Но проводил до троллейбуса. Вошла, села, взглянула: стоял, смотрел грустно. Но ведь не шагнул за мной! И хотелось крикнуть: «Ну что ж ты?..»
... Да, Стас – вольная душа и не хочет, да и не может никому подчиняться, - не зря же носит усы и бороду, а ведь на такие пальцами указывают, да и начальство не жалует. И вообще, любит он эпатировать! Раиса рассказывала, как на каком-то торжественном заседании в Доме культуры, когда на сцене в президиуме сидели коммунистические начальники и один из них делал доклад, Стас вдруг встал, вынул из кармана носовой платок, громко высморкался и вышел, отчего у президиума вытянулись лица.
Ведь там, за окошком,
Тревожно да сыро.
И стылая пожня
Щетинится сиро.
Конечно, трудно ему в нашей провинциальной серости, вот и уехал в Москву от этой «стылой пожни», - если уверен в себе, то надо пробиваться.
... Случайно узнала, что Стас приезжал из Москвы, чтобы продать опустевший после смерти матери дом, и снова, - уже навсегда! - уехать в Москву.
А я у заветной черты
Храню нерушимо и свято
И утро твоей чистоты,
И терпкую свежесть заката».
Да, то была моя влюблённость в Стаса. Но, наверное, он чувствовал во мне то же, что было и в нём, - не желание и не умение подчиняться, - вот и расстались. Он ухал в Москву, а примерно через год я узнала, что работает журналистом в каком-то православном издательстве. И больше не встречались.
«Как же незаметно засасывает болото! Еще недавно считала наши «Новости» передачей, недостойной того, чтобы думать над ее улучшением, -ведь в них почти всё трескотня и ложь, то же, о чём как-то прочитала: «Богиня Разума и Свободы стараниями ловких демагогов преобразилась в холодную статую на площади, и перед этим монументом раздается треск выхолощенных разглагольствований». Жаль, что не записала, чьи это слова. Так вот, считала «Новости» враньём, а когда сделали меня ответственной за выпуски, то на летучках стала их отстаивать и когда осознала это, охватила тоска.
...Сегодня пришла на работу и на фоне окна увидела симпатичный силуэт, - оказалось, взяли нового ассистента режиссера. Зовут Димитрием и первое впечатление: симпатичный, не глупый,
