МОЁ ТV Повесть

радость. Как вчера: играла заезжая арфистка и мы с оператором Сашей Федоровым работали в каком-то удивительном и радостном синхроне, понимая друг друга с полуслова, отчего в душе и сейчас – музыка.

... Командировка в Новозыбков, за самодеятельностью. 
В гостинице – стихи Бунина*, а потом - в парк.
Морось. Густые запахи сырого теплого вечера, капли с деревьев - на их же отражение в лужах. Туман ли, сумрак вечерний?.. Через дряхлый провисший забор - скелет церкви… и ни-ко-го! Только из-за кустов, - призрачно! – выбеленные скульптуры спортсменов в подтёках дождя.
- Велено их убрать, - вдруг, за спиной, мужчина в плаще: - Но куда я их дену?
А со стадиона, рядом, - приглушённые голоса ребят, гоняющих мяч.
Такие живые!
И снова - Иван Алексеевич:
                 Не оплакивай Былого,
                О Грядущем не мечтай,
                Действу только в Настоящем
                И ему лишь доверяй…
... В кабинет входит редактор «Новостей» Володя Жучков с бутербродом в руке:
- Ухватил – хохотнул: - с барского стола.
Чуть позже влетает мой коллега Юра Павловский:
- Галина, у тебя чашка свободная есть? - И потирает руки: - Там Ильина принесла чай о-обалденный. Аромат!.. - Даю ему чашку, а он: - Хотите и Вам принесу? - Нет, я не хочу.  - Ну, хоть понюхаете! – искренне настаивает.
Молча, с улыбкой, гляжу на него... и он соображает, шмыгает за дверь. А я иду к своему начальнику и думаю: «Может, и нет в этом ничего такого, что моя ассистентка Ильина приносит иногда что-либо «обалденное» из-под прилавка обкомовского магазина, где работает её мать?»
А вот и он, мой начальник… сидит и попивает тот самый чаёк, который предлагал мне понюхать Павловский. Да и Катя Мохрова входит с сухарем и стаканом в руке, в котором тот же чай ароматный и, не извинившись, что прерывает наш разговор, подсовывает Валентину Андреевичу какую-то бумагу, начинает объяснять что-то. Замолкаю, жду...
Да нет, Катя хороший человек, и мы с ней ладим, но сейчас моё брезгливое неприятие вот таких чаепитий от обкомовского «барского стола» переносится и на неё… Но уходит. Только начинаю говорить, вшмыгивает выпускающая с чашкой!..
Ну, почему для них «это» - маленький праздник, а для меня…»
 
Председатель Комитета по радиовещанию и телевидению Валентин Андреевич Корнев… Был он невысок, но строен, лицом не сказать, что красив, но симпатичен, с живым взглядом серых глаз, с проблесками седины в короткой бородке. Странно, что мало делала о нём записей, и вот одна из них: «Вчера в наших «Новостях» прошла информация Гуглева о том, как город избавляется от беспризорных собак, - отлавливают их и в каком-то загоне забивают палками, - так Корнев говорил на летучке: не надо было, мол, этого показывать!.. ему чуть плохо от этого сюжета ни стало. И вообще: «Показывать надо только то, что не будоражит ум и сердце». Да, таким он и был. На летучках старался погасить споры, сгладить конфликты, на собраниях – тоже. Берег своё больное сердце? Телевидения сторонился, поэтому, может, и писала о нём мало? Правда, иногда всё же пробовал вникнуть в нашу технологию, но у него это получалось плохо. Помню, как спустя почти год после перехода студии на видеозапись, пришёл ко мне на пульт и спросил:
- Галь, - всегда меня так называл, - а можно как-то просмотреть то, что сейчас записали?
Не знал, что после записи просмотр обязателен.
Как относился ко мне? Пожалуй, была я для него прежде всего красивой женщиной, а потом уже режиссером, - при встречах окидывал ласкающим взглядом, непременно улыбался. Не помню, чтобы выговаривал за что-то, не помню, чтобы мстил, если на собраниях взбрыкивала против него, - было и такое. И грамоты за «хорошую работу» сыпались на меня, как из рога изобилия. Были ли у него конфликты с Обкомом? Не знаю. Но когда на собраниях надо было сказать то, что нужно «руководящей и направляющей», говорил. Искренне ли? Не думаю… а, вернее, хочу так думать.

«Командировка в Клинцы. Стекла кабины опущены и в лицо… Ах, какой упругий, пахучий ветер!.. А часа через два – чистый, уютный городок, парк с новым кинотеатром, документальный фильм, в котором Толстой спорит с епископом: «Религия - только скорлупа для духовности...» А к ночи - общежитие. И я одна в комнатушке. Окно - настежь! И вдруг - гроза.
Счастье!
На другой день – руководитель ансамбля обаятельный Олег Иванович, громкие и бойкие девочки из «Росинки», яркие бабули из фольклорного, а вечером, в гостинице, номер - с окнами на пруд и обалденный квакающий лягушачий хор!
И стихи Олега Чухонцева*:
              Но так сумасшедше прекрасна
              Недолгая эта пора!
              И небо пустое так ясно
              С вечерней зари до утра,
              Что кажется мельком, случайно,
              Чего не коснется рука -
              И нет… Лишь останется тайна
              На пальцах, как тальк мотылька…
И снова - чуть проявленные голубоватые дали, пестрая зелень у дороги - пунктиром, и ветер - в лицо! Как живём – без такого?
... Сегодня в моей передаче о местных художниках выступал Никита Летов. Его графические работы очень интересны, да и сам красив. Когда в залитом солнцем холле сидел напротив, - седоватый, иконописный! – глаза его светились каким-то удивительным светом и так хотелось с ним поговорить! Но не удалось, - выступающие, репетиция, прямой эфир...»

Но месяц спустя муж привёл его к нам, и мы стали друзьями, - обменивались книгами, альбомами, слушали музыку, - и вот те немногие записки о наших встречах.

«Летовы - у нас... А сегодня первый день двадцать седьмого съезда*, и с докладом выступает «новый вождь» Центрального Комитета Партии Михаил Горбачёв*. С удивительным докладом. Словно открылись двери, ворвался ветер. И я предложила:
- Борис, Никита, Валя, важное что-то свершается! Давайте выпьем за исполнение надежд, а?
Ах, как же здорово вот так... с друзьями, за столом!
... На обсуждение выставки молодых художников наро-оду!.. Как никогда. Выступает скульптор Пензеев... неопрятный, лохматый и говорит о том, что, мол, не надо этих молодых художников хвалить:
- Ну, какие они молодые? – И хихикает: -  В таком возрасте уже кончать надо.
- Да-а, и впрямь! - вспыхивает Борис: - В таком возрасте Вы и кончили.
Знаю, о чем он: только и ляпает Пензеев бюсты Ленина*. И тут же мой неуёмный муж выходит и говорит, что многие из участников выставки уже настоящие художники и что если бы влились в ряды Союза художников, то значительно обновили бы его. А в конце добавляет:
- Летов только что благодарил отдел культуры. А благодарить не надо. И потому, что эти молодые художники слишком долго пробивали эту выставку, даже пришлось им писать отчаянное письмо в ЦК».

И после этого наш друг стал отдаляться от нас, а спустя какое-то время Борис рассказал: Никита развёлся с женой, уехал в другой город, но возвратился, купил квартиру, живёт в ней со старшим сыном и пишет иконы для храмов.

«Послезавтра еду в Москву повышать квалификацию. Аж на два месяца! И как мои останутся без меня?»

Может, для кого-то Москва – мечта, к которой стремятся, но для меня двухмесячное пребывание там стало душевным испытанием, - казалось, что этот город невидимой тенью крадётся за мной, давит, пытается сломать моё «я». 


 «Когда вечером, истерзанная Москвой, ступаю на тропинку зеленого пустыря перед общежитием, то шепчу: «Родная моя! (о земле), как же много тебя закатали асфальтом, как много убили твоей животворящей плоти! А на тебе могла бы травка расти, а на тебе могли бы цветы солнцу радоваться!» И сажусь на пенёк, прячу босые ноги в траве, прижимаю их к земле и кажется, что от неё уже поднимается, вливается в меня трепещущая радость. А совсем недавно...
В полутёмном зальчике молодая женщина с иконописным ликом негромко рассказывала о последних годах жизни Марины Цветаевой*: мужа расстреляли в сорок первом, дочь сидела в лагерях семнадцать лет, сестра – двадцать два, сын погиб на фронте в сорок четвёртом, а сама…
       Что же мне делать, слепцу и пасынку
       В мире, где каждый и отч, и зряч,
       Где по анафемам, как по насыпям, страсти!
       Где насморком назван - палач!
       Что же мне делать, певцу и первенцу
       В мире, где наичернейший - сер;
       Где вдохновенье хранят, как в термосе!
       С этой безмерностью - в мире мер?!
И, не колеблясь, горела свеча перед портретом.
                … О, черная гора,
                Затмившая весь свет!
                Пора — пора — пора
                Творцу вернуть билет.
                Отказываюсь — быть.
                В Бедламе нелюдей
                Отказываюсь — жить.
                С волками площадей
                Отказываюсь — выть.
                С акулами равнин
                Отказываюсь плыть
                Вниз — по теченью спин.
                Не надо мне ни дыр
                Ушных, ни вещих глаз.
                На твой безумный мир
                Ответ один - отказ. 
И то - один из вскриков Марины Цветаевой перед тем, как «творцу вернуть билет».

... В Москве я уже третью неделю, и третью неделю… Да, наверное есть она, эта, насыщенная «энергетическими полями», аура, которая вот и сейчас подавляет меня, сковывает, мешает думать, - быть собой.
... С коллегами я не сошлась, да и не хотела, - чтобы вечерами «травить дурака»? И вот теперь хожу по музеям, театрам, а еще понемногу пишу так называемый реферат, которым должна завершить курс повышение квалификации:
«На телевидение занесло меня случайно. И понравилось! Понравилось потому, что начинала постигать его «тайны» наощупь, с головой уходя в поиски «выразительных средств», и тут же обучать пришедших журналистов-газетчиков тому, что едва успела открыть. В общем, как писал Евтушенко: «Возникали загадки мира, словно шарики изо рта, обольстительного факира, обольщающего неспроста. Но пришла неожиданно взрослость...» Да нет, не взрослость. Когда журналисты поднаторели в ремесле, то уже без блеска в глазах стали воспринимать предложения режиссера, а потом и вовсе игнорировать его, когда речь заходила о чём-то новом. И впрямь, зачем режиссёр? Он же вечно что-то выдумывает. Не интересна передача по форме? Стереотип? Нет откликов от зрителей? Ну и что? Зато Обком доволен за вовремя подхваченные и донесённые до народа указы КПСС*, да и гонорары начисляют не за интересность, а за хронометраж передачи…»
... Вчера с Ниной, режиссером из Воронежа, до ломоты в ногах бродили по окрестностям Университета, потом вышли на смотровую площадку и долго стояли над Москвой. Эта Нина хотя и годится мне в дочки, но привязалась со всеми своими проблемами, и вот сегодня просила совета: что делать? Встретила здесь парня, который когда-то был влюблен в неё, пригласил к себе, стоял на коленях... а теперь надо бы ей сделать аборт, но он ничем не хочет помочь, и даже сказал: «Это твои проблемы». Вот таким «рыцарем» оказался. И сегодня ходила я с ней в поликлинику, а сейчас опять сижу над своим рефератом.
«Задаю себе вопрос: так кто же мы, - режиссеры?