пойму я вас, телевидение», и перестал ходить на наши еженедельные летучки.
«Меня, как главного режиссера, прикрепили к обкомовской поликлинике.
Ходила туда. Коридоры пусты (а в наших-то, народных - очереди!); вдоль стен - диваны, как подушки (нам бы в квартиру хотя бы один!); врачи принимают каждого чуть не по часу (а нас, плебеев, выпроваживают минут через десять!); в холл вносят импортные кресла (таких и не видела!), а напротив сидят два холеных представителя «великой и созидающей» и громко, с удовольствием рассказывают о своих болезнях. Противно. Больше не пойду.
... Ослепительное, до рези в глазах, солнце. Пыль от ещё не закрепленной травой земли, обрезанные, изуродованные деревья. Еще и в троллейбусе звеняще-шумно. И кажется, всё, - и в природе, и во мне - распадается на какие-то составляющие. Неприятное, изматывающее чувство.
И на работе: изрытый канавами двор, грязь стройки, кабинет, затопленный всё тем же раздражающим ярким солнцем! Нет, не могу оставаться здесь.
Но куда? Ведь до эфира еще далеко. И выхожу во двор, иду в свой уголок меж забором и стеной студии. Но там стоит чей-то мотоцикл. Присаживаюсь на него, смотрю на еще голые березы... Нет, и здесь - не то! И ухожу в свои улочки.
Они совсем рядом, за телецентром, только выйти за ворота. И уже иду по тропинке, вдоль забора. У обочин - первоцветы. Они еще не распрямились, - словно боятся оторваться от земли, - но в них столько дразнящей радости! Медленно, чтобы не спугнуть врачевание, иду по подсыхающим тропинкам вдоль палисадников и уже радуюсь чуть пробившейся травке, разбуженным почкам деревьев, готовым вот-вот выпустить затаившуюся жизнь листьев... А вот и лавочка возле дома, напротив - безлюдные дачки. Сажусь, закрываю глаза: тишина, свист синичек, писк воробьев… Господи, счастье-то какое! Сидеть вот так и просто слушать! «И понемногу душа ее наполняется покоем…»
... Областной партийный орган «Рабочий» вышел с фотографией моего коллеги режиссера Юры Павловского и статейкой о нём: лучший режиссер! То-то накануне заглядывал в наш кабинет секретарь парторганизации Полозков:
- Юра, фотографироваться!
А я возьми да спроси, шутя:
- А меня? Почему меня не приглашаете?
- Мы так решили, - бросил, словно отрезал.
И сообразила: так ведь Юрка хоть и работает у нас «без году неделя», но зато партийный.
... Запись передачи «Встречи». Клоун Май. Ма-аленький, с собачкой, - словно мягкой игрушкой! – жонглирующий кольцами, бумерангами. Местный поэт Фатеев:
То, чего не забуду,
То, чего еще жду, -
Это только акация
В белом-белом цвету...
Но перед самым эфиром позвонили из цензуры: «Убрать строчку в стихотворении «там, где косточки хрустят». Ох, и до косточек им дело!»
До самой Перестройки (девяносто первого года) часа за два до эфира автобус увозил сценарии наших передач в отдел цензуры, там их читали «ответственные товарищи», вычеркивая недозволенное, и только после этого… Так что экспромты в эфире были недопустимы, и журналисты с выступающими просто читали заранее написанные тексты, поглядывая на телекамеру. Каково зрителям было смотреть подобное? И разве при такой системе нужна была режиссура?
«Планерка, а планировать нечего. Мой начальник Анатолий Васильевич выговаривает журналистке Носовой:
- Вы должны были сделать праздничную передачу…
- Вот она, - встряхивает та листками, - только не отпечатана.
Потом выясняется, что печатать и нечего.
- Тогда надо запланировать передачу Юницкой, - предлагает.
Перепалка между ним и зав. отделом Ананьевым. Маленький, лысый, вечно с какой-то засушенной, приклеенной улыбкой, которая и сейчас на его губах, - разводит руками:
- Но нет сценария, - поглядывает на меня, - а главный режиссер без сценария не планирует.
Анатолий Васильевич смотрит на меня с укором:
- Отстаем по вещанию на три часа.
Но я не сдаюсь: нет, мол, сценария».
Зачем это делала! Зачем портила нервы и себе, и Анатолию Васильевичу, который был мне симпатичен?.. А стал он заместителем Тулякова уже при мне, и дело было так: в то время мой брат редактировал рассказы Владимира Владимировича Соколовского, секретаря Обкома партии по идеологии, и когда зашла как-то речь о замене заместителя Тулякова на местного писателя Савкина, (который кстати и не кстати любил цитировать строки Тютчева*: «Природа – не слепок, не бездушный лик…», делая при этом ударение в слове «слепок» на «о»), то брат и порекомендовал Анатолия Васильевича, который был тогда первым секретарем комсомола в Карачеве. А человек он был мягкий, эмоциональный. Помню, не раз даже слезы поблескивали у него на ресницах после моих удачных передач. Нет, не вписывался он в «когорту верных» партийцев, где не полагалось иметь своего отношение к чему-то, да и знал, наверное, цену тому, чем руководил и поэтому не срабатывался с Туляковым, Полозковым, в которых «своего» почти не оставалось или уж слишком глубоко было упрятано. Через год их разность дойдет до «красной» черты, и тогда я пойду в Обком к заместителю первого секретаря по идеологии Валентину Андреевичу Корневу, чтобы защитить Анатолия Васильевича от нападок Тулякова, но моя попытка окажется напрасной и помню расширенное заседание Комитета, на котором его клеймили, а, вернее, не только его, ибо все бичующие речи были обращены ко мне, - ведь была «правой рукой» Анатолия Васильевича, - а он не пришел на эту экзекуцию. Вскоре его перевели заведовать областным Архивом, через несколько месяцев и Тулякова проводили на пенсию, а того самого Корнева, к которому я ходила, назначили председателем нашего Комитета. С тех пор своего начальника я больше не видела и теперь… Каюсь, каюсь перед вами, Анатолий Васильевич, что не попыталась встретиться, поговорить с Вами и стыжусь, что сражалась за сценарии, зная, что в них – враньё. И только тем в какой-то мере себя оправдываю, что не хотелось становиться халтурщицей, как мой коллега, который монтировал кинопленку «на локоть», - наматывал на руку и бросал монтажнице, а я… С какой же тщательностью монтировала летописи пятилеток! Как изматывала дотошностью и себя, и Вас, пытаясь из этого «исторического материала партии» сделать что-то интересное.
«Начало ноября. С неделю было тепло, но вдруг подморозило. Как же неуютно, паршиво на улице! Будто висит в воздухе тонкий, пронзительный звук.
И на работе - собрание постановочной группы изматывающее, бестолковое… а надо усмирить, помирить всех.
И подготовка к эфиру нервозная, спешная… а надо объединить операторов, помощников, диктора, редактора, выступающих, чтобы в эти тридцать минут стали они чем-то единым.
... Еду на работу. За окном троллейбуса слякотно, грязно, а я читаю. И как же удивительно хорош этот МОЙ маленький мирок! Странные, но драгоценные мгновения.
А на работе… Проносится слух по коридорам: дают масло!
Иду, занимаю очередь.
- Ты почему чужое масло берешь? - подходит, усмехаясь, телеоператор Женя Сорокин.
- Как это? – не схватываю сразу смысла его ухмылки.
- А так... Его доставали для журналистов и давали им по полкило, а постановочной группе… вот, оставшееся, и только по двести.
Возмущаюсь. Подхожу к профгруппоргу:
- Как же так?..
- Да видишь ли, - мнется та: - Танька Редина выбила только для них, а постановочной - если останется...
«И тошно ей стало...»
... Слёт творческих работники области. И доклад делает секретарь Обкома по пропаганде Смирнов: «…должны повышать свой идейный уровень… борясь и соревнуясь в честь съезда нашей славной коммунистической Партии... в момент наибольшего обострения идеологической борьбы...» В первых рядах, во главе с секретарем писательской организации Якушкиным, внимают ему писатели земли нашей: Посков, Денискин, Файсович, Дибурский, Савкин... А секретарь уже бичует поэта Фатеева:
- И далее этот поэт поднимается до ненужных обобщений! – Делает паузу и поверх очков грозно смотрит в зал: - Вот и в политическом мире есть дяди, которые тоже в ножички играют, грозя доиграться.
Я сижу в последнем двадцатом ряду, так что эти идеологические перлы долетают ко мне прорежено, а передо мной, на девятнадцатом, художник Виталий Никитич Меньков, и он мне - альбомчик, я ему – «Курьер Юнеско»… Но уже побаливает голова и оттого, что долетает, а тут еще начинают «с листов» ораторствовать творческие работники: «Достигнуты определенные успехи… однако имеются определенные недостатки... мы заверяем… мы справимся... мы приложим все усилия… мы успешно встретим очередной съезд партии и тысячелетие родного города!»
Но всё же закончился слёт. Уф, как хорошо на улице!.. Но настигли Борис с писательницей Гончаровой и теперь придём домой, надо будет кормить их, вести беседу, а у меня голова!.. Да нет, Гончарова дама умная и приятная, но всё как бы разглядывает меня... А мать у неё - лежачая больная, а денег - кот наплакал...
Ох, горе, горе этим бескомпромиссным!.. А, впрочем, счастливы ли посковы и якушкины, готовые за масло на хлебе «заверять, прилагать и справляться»?
Во всяком случае, не нищие.
... Иногда вижу такое: в соседнем кабинете сидит моя ассистентка Ильина, мать которой работает в продуктовом магазине для партийных начальников, а перед ней на столе - расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе… С близкой подругой наестся она этих, недоступных для смертных, продуктов, напьётся кофе, а потом оставит банки на столе уже для тех, кто зайдёт и доест. И заходят, доедают! А перед праздниками привозит она и вина разные, - шушуканья тогда радостного по коридорам при распределении меж избранных!
Года два назад Ильина всё приходила ко мне и просила взять в ассистенты. Пошла я к Анатолию Васильевичу, а он:
- Смотри, тебе с ней работать, а мне она что-то не нравится.
Сказал, и ушел в отпуск. Что б послушать его! А я пошла к Тулякову и упросила взять её. И вот теперь нет человека, который ненавидел бы меня больше, чем она. «Я не дам вам спокойно жить»! - кричала как-то в холле. Нет, не могу понять причины ее ненависти... А, может, потому, что не доедаю и не беру того, что приносит с «барского стола?»
Ходить по магазинам в поисках мороженой мойвы, молока, постоянно думать, чем бы накормить семью… Правда, синего цыплёнка, банку майонеза, двести грамм сливочного масла, килограмм колбасы иногда «выбрасывала» нам Партия со своего «барского стола», но каково было жить, сознавая это? Нет, такое не проходит бесследно. Такое внедряется в сознание намертво, вписывается в характер, так что верьте, верьте мне, потомки: нелёгкими были те годы и не дай вам Бог жить в подобных.
«Прямо с утра – политинформация. И ведет ее секретарь партийной организации Комитета Полозков… Этот Полозков – отличный винтик партийной машины, и даже в его внешности, лице и словах есть что-то застывшее, мертвое, - ни одной живой
