не сошлась, да и не хотела, - чтобы вечерами «травить дурака»? И вот теперь хожу по музеям, театрам, а еще понемногу пишу так называемый реферат, которым должна завершить «повышение» квалификации:
«На телевидение занесло меня случайно. И понравилось! Понравилось потому, что начинала постигать его «тайны» наощупь, с головой уходя в поиски «выразительных средств», и тут же обучать пришедших журналистов-газетчиков тому, что едва успела открыть. В общем, как писал Евтушенко*: «Возникали загадки мира, словно шарики изо рта, обольстительного факира, обольщающего неспроста. Но пришла неожиданно взрослость...» Да нет, не взрослость... Когда журналисты поднаторели в ремесле, то уже без блеска в глазах стали воспринимать предложения режиссера, а потом и вовсе игнорировать их, когда речь заходила о чём-то новом. И впрямь: зачем… зачем режиссёр? Он же вечно что-то выдумывает! Не интересна передача по форме? Стереотип? Нет откликов от зрителей? Ну и что? Зато Обком доволен за вовремя подхваченные и донесённые до народа идеи руководящей и направляющей, да и гонорары начисляют не за интересность, а за хронометраж передачи».
... Вчера с Ниной, режиссером из Воронежа, до ломоты в ногах бродили по окрестностям Университета, потом вышли на смотровую площадку и долго стояли над Москвой. Эта Нина хотя и годится мне в дочки, но привязалась со всеми своими проблемами, и вот сегодня просила совета: что делать? Встретила здесь парня, который когда-то был влюблен в неё, пригласил к себе, стоял на коленях... а теперь надо бы ей сделать аборт, но он ничем не хочет помочь, и даже сказал: «Это твои проблемы». Вот таким «рыцарем» оказался. И сегодня ходила с ней в поликлинику, а сейчас опять сижу над своим рефератом.
... И снова – за реферат: «Задаю себе вопрос: так кто же мы, - режиссеры? И какую бы тему для реферата не выбрали мои коллеги, уверена, что будут писать о чём угодно, только не о режиссуре. Ведь по сути мы превратились в каких-то ассистентов по монтажу при журналистах, в каких-то пришей-пристебай при них. И такое будет продолжаться до тех пор, пока передачи будут делаться для обкомов, а не для зрителей».
... Ездила к Раисе»
К той самой, о которой уже писала, - спустя два года после того, как я стала работать в Комитете, (в шестьдесят третьем) её после окончания Университета прислали к нам на радио, и мы подружились. Вначале снимали уголок в домике евреев, потом перебрались в комнату, которую ей выделили как молодому специалисту. С первых дней нашего знакомства Раиса учила и учила французский, - надеялась, что станет ездить по заграницам преподавать, зарабатывать деньги, а потом пропишется в Москве, купит квартиру, машину. И всё это ей удалось.
«Ездила к Раисе. Ходили с ней в Малый театр, а потом долго спорили о спектакле, - мне он показался на удивление провинциальным, а ей великолепным, - и отстаивала его яростно, будто зависела от этого его судьба. Жаль, очень жаль, что не понравились друг другу.
... (Из реферата).
«Я выхожу из аудитории Шабаловского корпуса номер четыре, иду мимо третьего, второго... Как интересно говорил Игорь Иванович!.. Проходные, метро. Но кому все это нужно? Кому нужен «дистанционный метод монтажа Пелешяна*» у нас на студии, когда зачастую дай бог успеть склеить старым дедовским?»
... Лапин, наш всесоюзный шеф по телевидению, какой-то полуживой, словно из него выдавили все соки, но взгляд умный. Моя записка - ему: «Не считаете ли Вы, что режиссеры на телевидении не нужны?». Разворачивает, смотрит, мнет в руках, читая доклад: «... и в центре, и на местах... значительные успехи, но и определенные недостатки...», и в конце отвечает:
- В общем-то режиссура, как таковая, нам не нужна.
... На другой день – обсуждение встречи с Лапиным и наших рефератов.
И говорят только о моем вопросе Лапину. И у преподавателя Дворниченковой глаза возбужденные, злые:
- Ну что? Добились? Зачем было задавать такой вопрос?
И на меня даже не взглянула, - меня здесь просто нет! А до того ведь сама говорила о принижении режиссуры на ЦТ! И взволновано, искренне.
Потом - руководитель группы Меджиева. И её глаза – мимо меня!
Ну что задела в них своим вопросом?
А в конце - просмотр наших фотофильмов. И мой - последним.
- Работа - на тройку, - Дворниченкова. - Неумение вложиться в заданное время.
И снова - ни взгляда в мою сторону!
Скрыться от них… от этой Москвы… от всех! В общежитие. Душ, мороженое…
Успокойся!
К соседке Кате. Но ее мальчишка со злыми глазами...
В метро. В центр.
А в сквере, на Тверском - слезы. В аптеку, за каплями!..
И снова – сквер, капли - прямо из пузырька.
Памятник Герцену*. Красные… словно кровью обрызганные!.. кустики цветов у подножия и муравьишки - по черному граниту.
Ну, чем задела? Разве не права?
Грязные, обтёртые скамейки… раз, два, три… вокруг Герцена. Черный, маленький пьедестал и он сам какой-то... только что буквы: «Герцен».
Спиной - к потоку машин. Но они тенями - по черному пьедесталу.
И безразличные деревья, и маленький застывший Герцен с рукописью…
И заходящее солнце - через листву.
И люди, люди там, за оградой, по тротуару.
И листья желтые на дорожках… словно осень.
И метелицей - пух тополиный… метелицей снежной, вдоль дорожек.
Но опять - к метро. И на каждый шаг: «И по имени не окликну, и руками не потянусь, восковому, святому лику только издали поклонюсь... И по имени не окликну, и руками не потянусь…» Марина Цветаева - Александру Блоку*.
И лишь поздно ночью - благодать успокоения».
(Запись, сделанная по возвращению домой):
«Да, «повышение квалификации» обошлось мне дорого, - Москва выжала, выпотрошила меня, подавляя и разрывая душу. И нервы – ни к черту. И с трудом «собираю» себя, - вхожу в колею повседневности. Сегодня проскулила мужу:
- Господи, быть бы проще. Хочется закрыть рот и-и - ни слова!
А он:
- Слова - надежда на участие, на то, что ты не одинок.
- Да, конечно. Надежда… участие… не одинок. Но сколько ж лишних, - лживых!»
«В режиссерском кабинете ремонт и поэтому пристроилась в проявке рядом с проявочной машиной у Лиды-баптистки. И она радуется мне, - наверное, видит во мне поддержку, ведь большинство моих коллег посмеиваются над ней, смотрят как на чудачку и даже сторонятся. Часто говорим с ней о Боге, и я завидую: вот, уверовала в Христа и счастлива!
А случилось это после смерти матери. Работала та в колхозе телятницей и всё воевала с председателем за правду, а когда померла, то не дал тот даже досок на её гроб. Вот после похорон Лида и выложила свой комсомольский билет на стол секретарю.
Без матери было тяжко, томно и подруга отвела её в молельный дом. С тех пор она и счастлива, хотя муж из-за веры выгнал её вместе с маленьким сыном из дому. И помог ему в этом наш директор телецентра Анатолий Михайлович, который чуть ли не каждый день звонил начальнику её мужа, чтобы тот повлиял на подчиненного. И тот «повлиял», - наконец-то муж заявил жене: выбирай, мол, Христос или я! Это же повторил на суде, и теперь живёт Лида с маленьким сыном в общежитии на нескольких квадратных метрах.
... Сегодня наш партийный секретарь Полозков встретил меня фразой:
- Почему в новостях не дали заставку «Навстречу съезду - 47 ударных недель»?
- А зачем? Все и так знают, - усмехнулась.
Взглянул бесцветными глазами. Сейчас начнёт выговаривать… И чтобы сбить его партийный гнев, попыталась отвлечь:
- Да вы и не написали в моём экземпляре.
- Нет написал!
Приношу лист с раскадровкой выпуска, показываю, смотрит:
- Так... Значит, я в первом экземпляре написал.
- Вот с «первого» и спрашивайте, - и выхожу в коридор, а там встречает Мохрова, редактор молодежных передач:
- Почему Вы не дали объявление о комсомольской конференции?
- А вы пришли, написали его? - ощетиниваюсь и на неё. - Ну, так и молчите.
- Вы только кнопки нажимать умеете! - взвизгивает.
- Да, мы, режиссеры, может быть, и кнопочники, - смотрю ей в глаза, - но это вы сделали нас такими… вашими бездарными передачами, в которых нет ничего, кроме как… «передача века: кинорепортаж и два человека», - бросаю ходячее выражение и выхожу во двор, прячусь за студией. И хожу туда-сюда по тропинке… и уже утираю слезы. Нет, невозможно быть доброй со всеми! Нет, не могу я, как Лида, - коллеги мои сразу наглеют, наседают… «Добро с кулаками - не добро». Но надо же хоть иногда правду говорить! Разве, правда - кулаки?.. Солнце пробилось сквозь тучи, всё заискрилось звеняще-радостно, заиграло в траве, в листве... Вот ведь и солнце пробивается своими лучами. Лучи - кулаки?.. Лучи - свет его. Лучи - благо. Правда - благо.
... Не успела съездить на обед и вот сидим с Лидой, «обедаем» булкой с яблоками, а она вдруг говорит:
- Злые, ой какие злые люди у нас! Как перед концом света. - Посмотрела на меня, улыбнулась: - На Вас особенно злы.
- Вот поэтому мне и хорошо с тобой, со всепрощающей. Может, научишь?
Нет, научить она не может, «человек должен сам…».
И она права.
... Читала «Ветхий завет»*... Нет, не нашла ответов на свои вопросы жизни. Пока не нашла, но зато… Столько же поэтических строк в этом писании!
«Вот, рука Господа не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать. Но беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи ваши отвращают лицо Его от вас, ибо руки ваши осквернены кровию, и персты ваши – беззаконием; никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство. Высиживают змеиные яйца и ткут паутину: кто поест яиц их – умрет, а если раздавит – выползет ехидна».
...Выдаю в эфир передачу «Товарищ песня»... Дурацкое название! Еще и запись звука плохая, - что-то скрипит, посвистывает. Звукорежиссер так записал или техника подвела?.. А, впрочем, кому всё это нужно?.. Может, лучше - санитаркой в больницу?
Потом - домой. А в подъезде, на площадке второго этажа - крышка гроба.
И Борис опять – в трансе. Сидит рядом, листает книгу.
Чем помочь?
Всё, всё, всё - не так! Послушать Высоцкого?
И уже – слеза.
Нет, почитаю любимого Блока…
А у него: «И двойственно нам приказанье судьбы. Мы – вольные души. Мы – злые рабы».
Хва-атит!
Пришла дочка. И опять - в моей кофте!
- Тысячу-раз-тебя-просила...
Слово-за-слово, её дерзость, моя пощечина - ей:
- Извинись!
И сразу - сердце.
А тут еще в магазине расплатилась за хек двумя новенькими полтинниками… как за осетровую.
- Надо внимательнее быть, - Борис, как всегда, тихо, но…
Опять слезы. Текут и текут.
Подошел, чуть приобнял:
- Бедно духовно живем, Галина Семеновна. Соседка умерла - не
