МОЁ ТV Повесть

И какую бы тему для реферата не выбрали мои коллеги, уверена, что будут писать о чём угодно, только не о режиссуре. Ведь по сути мы превратились в каких-то ассистентов по монтажу при журналистах, в каких-то пришей-пристебай при них. И такое будет продолжаться до тех пор, пока передачи будут делаться для обкомов, а не для зрителей».

... Сегодня ездила к Раисе, к той самой, с которой дружили, когда её прислали к нам…»
 
Спустя два года после того, как я стала работать в Комитете, (в шестьдесят третьем) её, после окончания Университета, прислали к нам на радио. Вначале снимали с ней уголок в домике евреев, потом перебрались в комнату, которую ей выделили как молодому специалисту. С первых дней нашего знакомства Раиса учила французский, надеясь, что станет ездить по заграницам преподавать его, зарабатывать деньги, а потом пропишется в Москве, купит квартиру, машину. И всё это ей удалось.
 
«Ходили с ней в Малый театр, а потом долго спорили о спектакле, - мне он показался на удивление провинциальным, а ей великолепным. И отстаивала она его яростно, будто его судьба зависела от этого. Жаль, очень жаль, что не понравились друг другу.
... И снов – реферат. 
«Я выхожу из аудитории Шабаловского корпуса номер четыре, иду мимо третьего, второго... Как интересно говорил сегодня Игорь Иванович!.. Проходные, метро… Но кому все это нужно? Кому нужен «дистанционный метод монтажа Пелешяна*» у нас на студии, когда зачастую дай бог успеть склеить старым дедовским?»
... Лапин, наш всесоюзный шеф по телевидению, какой-то полуживой, словно из него выдавили все соки, но взгляд умный. Моя записка - ему: «Не считаете ли Вы, что режиссеры на телевидении не нужны?». Разворачивает, смотрит, мнет в руке. И, заканчивая доклад, - «и в центре, и на местах... значительные успехи, но и определенные недостатки...», - в конце отвечает:
- В общем-то режиссура, как таковая, нам не нужна.
... Обсуждение встречи с Лапиным и наших рефератов. И говорят только о моем вопросе Лапину. У руководителя курса Дворниченковой глаза возбужденные, злые:
- Ну что? Добились? Зачем было задавать такой вопрос?
И на меня даже не взглянула, - меня здесь нет!.. А ведь сама же говорила о принижении режиссуры на ЦТ! И взволновано, искренне.
Потом – режиссер ЦТ Меджиева. И её глаза – мимо меня! 
Ну что задела в них своим вопросом?
А в конце - просмотр наших фотофильмов. И мой - последним.
- Работа - на тройку, - Дворниченкова: - Неумение вложиться в заданное время.
И снова - ни взгляда в мою сторону! 
Скрыться от них… от этой Москвы… от всех! В общежитие. Душ, мороженое…
Успокойся!
К соседке Кате. Но ее мальчишка со злыми глазами...
В метро. В центр.
А в сквере, на Тверском - слезы. В аптеку, за каплями!..
И снова – сквер, капли - из пузырька.
Памятник Герцену*. Красные… словно кровью обрызганные!.. кустики цветов у подножия и муравьишки - по черному граниту.
Ну, чем задела? Разве не права?
Грязные, обтёртые скамейки… раз, два, три… вокруг Герцена. Черный, маленький пьедестал и он на нём какой-то... только что буквы: «Герцен».
Спиной - к потоку машин. Но они тенями - по черному пьедесталу.
И безразличные деревья. И маленький застывший Герцен с рукописью. И заходящее солнце - через листву. И люди, люди там, за оградой, по тротуару. И листья желтые на дорожках… словно осень. И метелицей - пух тополиный… метелицей снежной, вдоль дорожек…
Но опять - к метро. И на каждый шаг: «И по имени не окликну, и руками не потянусь, восковому, святому лику только издали поклонюсь... И по имени не окликну, и руками не потянусь…»  Марина Цветаева - Александру Блоку*.
Лишь поздно ночью - благодать успокоения.

…Да, «повышение квалификации» обошлось мне дорого. Москва, подавляя и разрывая душу, выжала, выпотрошила меня. Нервы – ни к черту. С трудом «собираю» себя, - вхожу в колею повседневности. Сегодня проскулила мужу:
- Господи, быть бы проще. Хочется закрыть рот и-и - ни слова!
А он:
- Слова - надежда на участие, на то, что ты не одинок.
- Да, конечно. Надежда, участие, не одинок… Но сколько ж лишних, - лживых!»                
               
«В режиссерском кабинете ремонт и поэтому пристроилась у Лиды-баптистки в проявке, рядом с проявочной машиной. И Лида радуется мне, - наверное, видит поддержку, ведь большинство моих коллег посмеиваются над ней, смотрят как на чудачку и даже сторонятся.  Часто говорим с ней о Боге, и я завидую: вот, уверовала в Христа и счастлива.
А случилось это после смерти матери. Работала та в колхозе телятницей и всё воевала с председателем за правду, а когда померла, то не дал тот даже досок на её гроб. Вот после похорон Лида и выложила свой комсомольский билет на стол секретарю.
Без матери было тяжко, томно и подруга отвела её в молельный дом. С тех пор она и счастлива, хотя муж из-за веры выгнал её вместе с маленьким сыном из дому. И помог ему в этом наш директор телецентра Анатолий Михайлович, который чуть ли не каждый день звонил начальнику её мужа, чтобы тот повлиял на подчиненного. И тот «повлиял», - наконец-то муж заявил жене: выбирай, мол, Христос или я! Это же повторил на суде, и теперь живёт Лида с маленьким сыном в общежитии на нескольких квадратных метрах.

... Сегодня наш партийный секретарь Полозков встретил меня фразой:
- Почему в новостях не дали заставку «Навстречу съезду - 47 ударных недель»?
- А зачем? Все и так знают, - усмехнулась.
Взглянул бесцветными глазами. Сейчас начнёт выговаривать… И чтобы сбить его партийный гнев, попыталась отвлечь:
- Да вы и не написали в моём экземпляре.   
- Нет написал!
Приношу лист с раскадровкой выпуска, показываю, смотрит:
- Так... Значит, я в первом экземпляре написал.
- Вот с «первого» и спрашивайте.
И выхожу в коридор, а там встречает Мохрова, редактор молодежных передач:
- Почему не дали объявление о комсомольской конференции?
- А вы пришли, написали его? - ощетиниваюсь и на неё. - Ну, так и молчите. 
- Вы только кнопки нажимать умеете! - взвизгивает.
- Да, мы, режиссеры, может быть, и кнопочники, - смотрю ей в глаза: - но это вы сделали нас такими… вашими бездарными передачами, в которых нет ничего, кроме как…- И бросаю ходячее выражение: - «Передача века - кинорепортаж и два человека». И выхожу во двор, прячусь за студией. И хожу туда-сюда по тропинке… и уже утираю слезы. Нет, невозможно быть доброй со всеми! Нет, не могу я, как Лида. Коллеги сразу наглеют, наседают… «Добро с кулаками - не добро». Но надо же хоть иногда правду говорить! Разве, правда - кулаки?.. Солнце пробилось сквозь тучи, всё заискрилось звеняще-радостно, заиграло в траве, в листве... Вот ведь и солнце пробивается лучами! Разве лучи - кулаки?.. Лучи – его свет. Лучи - благо. Правда – благо.
 
…Не успела съездить на обед и сидим с Лидой, «обедаем» булкой с яблоками.
- Злые, ой какие злые люди у нас! - вдруг говорит она: - Как перед концом света.
И посмотрела на меня, улыбнулась:
- На Вас особенно злы.
- Вот поэтому мне и хорошо с тобой, со всепрощающей. Может, научишь?
Нет, научить она не может, - «Человек должен сам…».
И она права.
... Читала «Ветхий завет»*... Нет, не нашла ответов на свои вопросы жизни. Пока не нашла, но зато… Столько же поэтических строк в этом писании!
«Вот, рука Господа не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать. Но беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи ваши отвращают лицо Его от вас, ибо руки ваши осквернены кровию, и персты ваши – беззаконием; никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство. Высиживают змеиные яйца и ткут паутину: кто поест яиц их – умрет, а если раздавит – выползет ехидна».

...Выдаю в эфир передачу «Товарищ песня». Дурацкое название. Еще и запись звука плохая, - что-то скрипит, посвистывает. Звукорежиссер так записал или техника подвела? А, впрочем, кому всё это нужно? Может, лучше - санитаркой в больницу?
Потом - домой. А в подъезде, на площадке второго этажа - крышка гроба.
И Борис опять – в трансе. Сидит рядом, листает книгу.
Чем помочь? 
Всё, всё - не так! Послушать Высоцкого?
И уже – слеза.
Нет, почитаю любимого Блока. «И двойственно нам приказанье судьбы. Мы – вольные души. Мы – злые рабы».
Хва-атит!
Пришла дочка. И опять - в моей кофте!   
- Тысячу-раз-тебя-просила...       
Слово-за-слово. Её дерзость, моя пощечина - ей:
- Извинись!
И сразу - сердце.
А тут еще в магазине за хек расплатилась двумя новенькими полтинниками… как за осетровую, а Борис:
- Надо внимательнее быть…
И опять - слезы. Текут и текут. Подошел, чуть приобнял:
- Бедно духовно живем… Соседка умерла - не плакала, а по деньгам...
Да не по деньгам я!

... На работе – «Субботник по уборке прилегающей территории».
Тепло, солнечно. Солнечно и на душе. Подметаю истлевшие литья под березами, болтаю с коллегами, шучу... Но все равно, лучше, когда – одна.
Лида почему-то сегодня сторонится меня. Может потому, что слышала, как Анатолий Михайлович, её начальник, сказал мне: «От таких женщин, как Вы, мужья не уходят, такие сами бросают». И рукой - за плечо.
Уже собираюсь идти домой, но вдруг... Тополь шаровидный! Ведь сотрут бульдозером, когда через месяц станут дорогу прокладывать. Подхожу к Афронову… и он с лопатой - к нему. Прошу и других. Начали выкапывать деревце, и даже две лопатки сломали… и уже выкопали яму до глины… и уже волокут тополёк… весело, легко, словно – праздник!
А дома - обед кой-чем, уроки - с сыном… Потом вышел из своей комнаты Борис и - на дочку:
- Почему не прибрала кровать Глеба?
А она:
- Пусть сам... 
- Могла бы и прибрать. 
- Сам прибери, - огрызнулась.
- Как разговариваешь с отцом?
И подзатыльник - ей.
Обернулся к сыну:
 - Почему не переодел брюки домашние после улицы?
О, Господи! На моё прояснившееся небо опять нанесло черную тучу… А Борис молча вошёл на кухню, поставил на стол вазочку с тюльпанами, которые вчера преподнесла ему на день рождения и закрылся в своей комнате.
Всё, совсем спряталось солнышко. И ощущение: не могу распрямиться, трудно дышать.
А хочу радости. Ра-дос-ти!

... Сегодня на нашу летучку пришел председатель Комитета Туляков и, сидя как раз напротив меня, обводит всех тяжелым взглядом:
- В Обкоме упрекнули, что наше телевидение слишком резко критикует.
И кончики его губ скорбно углубляются:
- Надо, как Летунов на ЦТ. Критикует, а приятно.
- Так вроде бы мы и вовсе не критикуем, - бросаю.
Взглянул, но не ответил.
Теперь нападет на тихого, робкого фотокора Мишу Гулака:
- Не надо было снимать женщин на заводе в таких обтрёпанных халатах.
Иронизирую: 
- Конечно. Почему с собой не привёз новеньких и не переодел?
Опять взглянул... и опять промолчал. 
После летучки готовлюсь к вечерней записи очередной передачи «Будни милиции», - заставки, фотографии, сюжеты, титры, раскадровка, - но все ж выгадываю пару часов и бегу по магазинам: