Волонтер

допотопный, но надежный.
– Это тебя Кондратьев научил? Я вот не понимаю, почему он не в нашем бараке?
– Значит, не заслужил.
– И ты ему доверяешь? Он же стуканет, нет?
– Не стуканет. У него своя идея есть, мы на этом и сошлись. Не бери в голову, все равно не поймешь.
– А ты объясни, только по-простому, чтобы понял. Я, правда, хочу понять. Может и мне это подойдет.
Георгий Николаевич с сомнением посмотрел на Мордвина, потом взял гранату и показал, что надо делать. Мордвин кивнул и одним движением сорвал чеку. Отсчитав положенные две секунды, он бросил гранату в колодец. Через пять секунд раздался громкий хлопок, земля содрогнулась, и из колодца вырвался столб желто-красного дыма.
– Неплохо. Шахту не развалим?
– Нет, ее бомбой не развалишь, – ответил Георгий Николаевич. – Давай следующую.
Следом полетела вторая граната. Она была больше, и со столбом дыма вылетело пламя. Мордвин аж подпрыгнул на месте от радости. Третья граната взорвалась раньше времени, и из колодца вылетели осколки чуть расплавленного стекла. Если бы Мордвин стоял ближе, то его бы задело.
– Мало времени. Что ж, такова судьба, – задумчиво произнес Георгий Николаевич и взглянул на Мордвина, что-то считавшего в уме. Это было видно по нахмуренным бровям и толстым морщинам на лбу. – Что, уже испугался?
– Нет, просто прикинул, что можно не успеть свалить – там же и ляжешь.
– Может и так, а, может, так и надо.
– Посмотрим, как надо. Кто это решает? – Мордвин картинно сложил руки для молитвы и с вызовом посмотрел на небо, шепча губами общую молитву.
– Ты  и в церковь ходишь?
– Хожу. Ты же сам меня туда отправил, чтобы в курсе был. Вот я хожу и слушаю, куда наставляют. Если я сказал, что сделаю, то сделаю. Будем еще бросать?
– Нет, достаточно. Я не так много успел сделать.
– Ладно. Ты их для наших готовишь? Будем брать штаб? – глаза у Мордвина загорелись.
– Нет, они нам сами его сдают, – усмехнулся Георгий Николаевич. – Они мне три часа по ушам ездили, угрожали и предлагали. Ты же знаешь, что они весь десант арестовали?
– Как не знать, сам участвовал.
– Так вот, их жетоны перепрошьют на нас. Понял?
– На нас? – Мордвин задумался. – Так это я смогу новым человеком отсюда свалить, верно?
– Если не сдохнешь.
– Ну да, если не сдохну. Мне нравится, а им это зачем?
– Объясняю попроще: в Центре родилась идея объединить убежища, поэтому прислали десант. Они должны внедриться, почистить кого надо, чтобы командование было единым.
– Ага, как везде. Я понял, строят вертикаль власти. Вот только кому сдались эти гномы?
– Это тебе они не нужны, а там, на Большой земле, гномы еще как нужны. У них там вся пропаганда на них держится. Забыл?
– Забыл, – пожал плечами Мордвин. – Я особо и не интересовался. С детства привык, что идет война, а где и с кем мне плевать.
– Всем плевать. Вот только я хочу закончить эту войну.
– Не понял, тебе это зачем? – Мордвин с недоверием посмотрел на него. – Ты это, Кондратьева наслушался? Это он внушает про долг, про правду. Грехи свои хочешь замылить, да?
– Тогда уж замолить, а не замылить. Нет, на бога мне плевать. Я в него не верю, а если бы и верил, то точно бы ничего для него делать не стал.
– Тебе людей жалко? – еще сильнее удивился Мордвин и захохотал. – Вот уж не поверю!
– Не жалко, можешь не ржать.
– Тогда зачем? Грехи ты не замаливаешь, людей тебе не жалко – зачем? – Мордвин долго и непонятно выругался. – Я не понимаю ничего, вот совсем ничего. Ты двинулся?
– Может и так. А ты боишься?
– Нет, не боюсь. А как ты собираешься это сделать?
– Я хочу, чтобы мы стали воевать с гномами по-настоящему, тогда все это кончится.
– Так ведь всех перебьют! Мы все сдохнем! – Мордвин нахмурился, морщины стали глубже и темнее. – Так, на гномов тебе плевать – это я понял, а наших же тоже перебьют.
– Туда им и дорога. Мир чище будет.
– Ладно, согласен. Все равно не понимаю, зачем это надо тебе? Вот Кондратьеву понятно.
– А что тебе понятно?
– Так он что-то там совершил, поэтому сюда и сбежал. Вот и решил свою совесть почистить, отбелиться напоследок.
– Не ожидал от тебя такой глубокой мысли. Ты прав, Кондратьев делает это для себя, но у него ничего не получится.
– Ты тоже это для себя делаешь?
– Нет. Если по-простому, то не для себя.
– А для кого?
– Ни для кого. Я могу тебе долго объяснять, как пришел к этому, но ты все равно не поймешь. Просто знай – ни для кого, ни на земле, ни на небе.
– У меня уже голова болит, – сказал Мордвин после долгой задумчивости. Он встал на краю колодца и долго смотрел в черноту. На мгновение лицо его прояснилось, и Георгию Николаевичу показалось, что он понял. Но Мордвин спрыгнул с привычным выражением лица, лишь в глазах темнела задумчивая усталость. – Ни для кого. Не понимаю, вот пытаюсь, что-то вспыхивает, а не понимаю. Может, и не надо?
– Не надо. Надо просто сделать и все.
– И все, – повторил Мордвин. – Слушай, если выживу, а я выживу, ты мне объяснишь. Пока не объяснишь, я тебя не отпущу.
– Если останешься в живых, то сам все поймешь, – нехорошо усмехнулся Георгий Николаевич.

18
Порыв ветра поднял облако серой пыли, закружив в бешеном танце пространство. На помощь ему прилетели друзья, принося из города разрывы снарядов и глухой стук крупнокалиберного пулемета. Бой шел уже четвертый час, переходя из района в район, донашивая квартал за кварталом. Но эта канонада и жуткий свист ракет покорно стихали, замолкая у самого забора детского дома. Развеселившийся ветер врезался в бетонную преграду, взбирался и переваливался в сад, остывая и успокаиваясь.
В саду играли дети, не слыша боя, лишь изредка, когда легкий ветерок принесет притихший стон от разрыва ракеты, они вздрагивали, по привычке, не осознавая почему. Голова отметала тревожные мысли, уводя ребенка в игру, но тело еще помнило эти звуки, рефлекторно реагируя на взрывы. Старожилы порой ничего не замечали, с удивлением смотря на трех малышей, начинавших плакать при сильных взрывах. Малыши слышали, чувствовали все, ловя самые слабые разговоры между ветрами.
Юля и Катя старались отвлечь малышей, которые играли отдельно от всех. Дети боялись всех, особенно взрослых. Больше всего они доверяли Кате и Юле, умевшей быстро войти в доверие к любому ребенку. Невозможно было не доверять этой радостной девочке, готовой каждую секунду придумывать новую игру. Некоторые дети приносили свои игрушки малышам, просто клали рядом и уходили. Игрушки дети делали себе сами под руководством Володи и Полины. Это были вырезанные из настоящего дерева лошадки, единороги и собаки, сшитые из разноцветных лоскутов куклы, каждая имела свой наряд и лицо, очень похожее на хозяйку куклы.
Мальчишки гоняли мяч, пытаясь играть в мини-футбол. Как ни старался Петр Николаевич разъяснить правила, дети придумывали свои, которые часто оказывались справедливее нерушимых догматов. Коля и Заур быстро влились в стаю, мальчишки сами себя так назвали, и никто не запрещал им это. Запретов было мало, всего два: покидать территорию детского дома и воровать. Драки случались часто, Петр Николаевич объяснял трем сестрам, порывавшимся ввести запреты построже, что это неизбежно, и дети должны самостоятельно договариваться между собой. Так и получалось, что обычно дрались лучшие друзья, а когда били друга, то бывший противник вставал на его защиту. Девчонки тоже дрались между собой и с мальчишками, обидно было получить от девчонки. Коля так и получил в первые дни от старших девочек, когда стал выпендриваться. Никто и не помнил, с чего все началось, и имело ли это значение.
В мяч Заур и Коля играть не умели, над ними потешались другие ребята, забыв о том, что и сами когда-то пришли сюда, ничего не зная и не умея.
Новенькие уже спали вместе со всеми. По ночам, когда большая часть ночи была позади, кто-нибудь из малышей или Коля с Зауром начинали плакать или кричать во сне. И всегда находился мальчик или девочка, спавшие рядом, которые садились и успокаивали. Малышей гладили, пели колыбельные, ребенок сжимал ручкой пальцы добровольной няни и успокаивался. Труднее было с Колей, Заур быстро успокаивался. Коля мог проснуться среди ночи, не понимая где он, отбиваться от всех, кто к нему подходил и пытался успокоить. Он видел прошлое, просил не трогать его, начинал драться, убегать из дома. В саду его ловили Володя и Олеся. Они волокли его в дом, Коля дрался отчаянно и кусался. Приходилось делать укол, и только тогда мальчик успокаивался. Утром он ничего не помнил.
Петр Николаевич спрашивал у детей на ежедневном утреннем собрании, мешает ли им что-нибудь, хотят ли они что-то изменить, никогда не говоря о Коле. Дети долго обсуждали между собой, кто-то требовал переселить его в отдельную комнату, подальше от всех, пока не вылечится, другие спорили с ними. Коля сидел на лавке за столом, уткнувшись глазами в тарелку с недоеденной кашей из грибов с жареными тараканами, и плакал. Сколько раз он хотел убежать, вернуться в город, и сколько раз его ловила Катя, и он возвращался, злясь на нее и себя, но понимая, что она права. И дети решали, что Коля должен остаться с ними, на следующую ночь менялись местами, и добровольцы ложились рядом. Приступов паники становилось меньше, лучше всего помогала песенка девочки Даши. Она была старше Коли на два года, высокая и худая, с потемневшими волосами и черными внимательными глазами. Она откуда-то знала песню, которую пела мать Коли, когда он был еще совсем маленьким, когда она была еще жива. Петр Николаевич не хотел часто применять препараты, постепенно снижая дозу для Заура и Коли, уколы делались в очень редких случаях. «Залог быстрого выздоровления – хорошее питание и право быть полезным», – говорил Петр Николаевич. Каждый ребенок имел право выбрать занятие по желанию и возможностям. Каждый имел право поменять его, если ему наскучит работа. Редко кто отлынивал, считая, что не будет работать. Вскоре самые лодыри становились ответственными работниками, очень ревностными, и требовательными к себе. Заур и Коля в первый же день попросились к Володе в мастерскую. У мальчиков получалось неважно, но Володя учил их, как чинить мебель, как делать табуретки и стулья. Колю приходилось выгонять из мастерской поиграть в саду, в один день Петр Николаевич решил не трогать мальчиков, и Заур с Колей проработали целый день, забыв про обед и положенный отдых. Зато они отшлифовали сломанный стул, покрыли его лаком. Теперь на этом стуле в столовой сидел Петр Николаевич, и мальчишки были очень горды собой.
Если бы в мастерской было больше станков и других машин, все было бы быстрее, но в этом не было смысла. Мальчишки и девчонки, работая посменно, мыли и чистили овощи, отмывали посуду, а старшие готовили. Причем были признанные мастера, удостоенные звания шеф-повара. У них был особый колпак со складками, как у поваров индустриальной эры, кто-то подсмотрел это в фильме, а Юля сшила такие колпаки.
В подвале была малая типография с настоящим печатным станком, который Петр Николаевич нашел в руинах музея. Работать на печатном прессе разрешалось старшим мальчишкам под присмотром Володи. Стояли и другие станки для брошюровки, Володя научился делать гравюры, и еженедельная газета детского дома была с иллюстрациями молодых корреспондентов. Оттиски получались