Княжна на лесоповале

прекрасных женщин поругано, смешано с грязью! Прекрасных, возвышенных, идеальных женщин! Мерзавцы! А главный мерза…

Ира подскочила к отцу и крепко зажала ему ладонью рот. На его взгляд, это вышло довольно грубо. Он всегда чувствовал, что душой дочь больше похожа на Марфу, чем на него, что в ней крестьянского больше, чем дворянского. После трех лет лагерей в ней осталось совсем мало от духа Мирославлевых. Она как будто огрубела душой.

Но своего Ира добилась. Отец успокоился.

Решили, что завтра, в воскресенье,  Мирославлев переберется с вещами в особняк, а затем поедет в Ясногорское. Он пошел к себе.

В этот вечер Полина напилась.

Утром ее ждал новый удар.

Ее разбудила Зоя.

– Вову взяли! Сейчас домой иду, соседний ква́ртал прохожу, вижу: энкавэдэшники из дома его выводят. Который с магазином внизу. Затолкали в машину и увезли.

У Полины сжалось сердце. Не могла она представить Владимира, такого гордого, такого ранимого, на допросе. Она продолжала его любить. Полина опять вспомнила о высшей справедливости. Ей подумалось, что счастливая звезда Володи погасла в тот момент, когда он ее отверг.

На самом деле никакой звезды не существовало. Мирославлева всегда выручала решительность, вера в себя, высокая психическая организация, способность мгновенно принимать правильное решение. Если надо, он мог быть и осторожным. И только иногда помогало везение. Когда же он осознал невозможность своего счастья с Полиной, что-то в нем разладилось. Он стал допускать ошибки. Слишком сильным оказался удар.

5

– Мирославлева ко мне на допрос, – сказал Зюзьков в телефонную трубку.

Он сидел в бывшем кабинете Осипа Голубки. Теперь это был его кабинет. И должность Осипа Осиповича он теперь исполнял.

Голубку арестовали весной 1939 года, сразу после ареста «кровавого карлика». Его обвинили в участии в антигосударственном заговоре. Заговор якобы возглавлял Ежов.

Вначале его дело вел Зюзьков. На допросах Голубка заискивал перед ним. Это было удивительно. И приятно. Рискуя быть обвиненным в мягкотелости к врагам, Степан допрашивал Осипа Осиповича без ругани и побоев. Не мог он бить своего бывшего начальника, который не сделал ему ничего плохого, который многому его научил. Степан лишь жестоким пыткам у Голубки так и не научился. Осип Осипович ни в чем не сознавался. Дело передали другому следователю, тоже бывшему подчиненному Голубки. Он оказался более прилежным и понятливым учеником: применил весь пыточный арсенал Осипа Осиповича. И тот вскоре признал свою вину.

В феврале 1940 года Ежов и его ближайшие сподвижники были расстреляны. Голубку осудили на 15 лет.

…В предвкушении допроса ненавистного ему человека Зюзьков с удовольствием затянулся папиросой.

Вся его жизнь давно превратилась в сплошное удовольствие. Его уважали. Его боялись. Перед ним лебезили. У него была любимая работа. У него была красавица жена, послушная, прощающая все его измены. Она работала медсестрой и очень заботилась о его здоровье.

Только сестра доставляла подчас хлопоты. Они по-прежнему жили в одной квартире. Варька пила все больше и больше. Может быть, потому, что никто не брал ее замуж. Или ее не брали замуж, потому что она много пила. Приводить любовников в квартиру Степан запретил, и она часто пропадала ночами неизвестно где. Бывало, прогуливала работу. Ее бы уже уволили, если бы не Зюзьков. Любовь к спиртному Варвара унаследовала от матери. Матрена Сидоровна умерла несколько лет назад от цирроза печени. Наверное, и Степан унаследовал: он всегда был не прочь выпить, если это не вредило службе.

В кабинет ввели Мирославлева.

– Свободен! – сказал Зюзьков конвоиру, кладя окурок в пепельницу. Тот вышел. Он перевел взор на Владимира. – А ты подойди ближе. – Немного помедлив, Мирославлев приблизился к столу. Степан откинулся на спинку стула. – Да, сколько волка не корми, он все в лес смотрит… Пригрела вас, дворян, советская власть – вместо того, чтобы под корень извести, – а вы в благодарность как ненавидели ее, так и ненавидите. – Он помолчал. – Значит, говоришь, НКВД – это скопище негодяев? – Степан положил ладонь на лист на столе. – Здесь все запротоколировано. Твои слова?

Изменило Владимиру прошлым вечером чувство опасности. Его гневную тираду услышал Чернухин-старший, выходя из своей квартиры. И счел своим долгом сообщить кому следует. Донос писать не стал, а просто поднялся к Зюзькову.

– Я не буду отвечать, – холодно сказал Мирославлев.

– Еще как будешь, дворянская сволочь! – завопил вдруг Степан. – Иначе стану пороть нещадно! Ну! Я, мразь, ждать…

Зюзьков осекся: их взгляды встретились. Глаза Владимира грозно сверкали. Внезапно он шагнул к столу и с размаху дал Зюзькову пощечину. Такую сильную, что Степан упал со стула. Лицо его стало испуганным и жалким. Мирославлев быстро обошел стол и со всей силы ударил его ногой по ребрам. Сейчас только безудержный гнев владел им. Зюзьков вскрикнул от боли. Владимир занес ногу для нового пинка. Степан успел выхватить из кобуры револьвер. Выстрелил. Мирославлев рухнул на пол. Пуля попала в сердце.

6

Полина не находила себе места. Что с Володей? В чем его обвиняют? У нее не было никакой возможности что-то узнать.

Она попросила Зою купить водки. Та принесла пол-литра. Выпили. Зоя смотрела на подругу с состраданием. Когда они допили бутылку, Полине захотелось выпить еще. Но у обеих кончились деньги.

Алкоголь не заглушил в Полине мучительной тревоги за Володю. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Разве она не обязана сообщить Ире об аресте отца? Через Николая, конечно. Она же, наверное, ничего еще не знает. Если Ире удастся что-то разузнать о его судьбе, это узнает и она. Опять же, через Колю.

Полина собралась в особняк, к Чернухиным. Но Зоя решительно этому воспротивилась.

– Такую я тебя. Поля, никуда не отпущу. Протрезвись сначала.

Зоя отпустила ее вечером.

В особняк Полина вошла с бьющимся сердцем. Она боялась встретить Иру, а еще больше – Зюзькова.

Дверь открыл Чернухин-старший. Он нахмурился, увидев ее. Уловил запах перегара и отвернул слегка голову.

– Мне надо увидеть Николая.

– Его нет.

– Не могли бы вы сказать вашей соседке, Ирине Мирославлевой, что ее отца сегодня утром арестовали?

Ей показалось, что на его лице промелькнуло удовлетворение.

– Не мое это дело. Сама скажи.

– Я не могу. Тогда пусть Коля…

Чернухин захлопнул дверь.

Только Полина подошла к входной двери, как та открылась, и в особняк вошел Зюзьков. Он был в форме. В авоське позвякивали две бутылки водки. Судя по всему, он уже выпил. Она попыталась его обойти. Однако Степан загородил ей дорогу.

– Стоп! Почему в Ленинграде? Кто разрешил? – Он смотрел на нее наглым плотоядным взглядом. – Пройдем ко мне. Документы покажешь.

Полина безропотно, даже, можно сказать, машинально поднялась с Зюзьковым в его квартиру. За восемь лет лагерей привычка беспрекословно подчиняться человеку в форме вошла в плоть и кровь.

– Садись!

Она села на стул возле стола.

Степан с важным видом проверил ее документы.

– До 1950-го года не имеешь права в городе появляться. Почему нарушила запрет?

В лагере Полину учили, что надо уметь извлекать пользу даже из наихудшей ситуации. Кто мог знать о судьбе Володи, как не Зюзьков!

– Я хотела повидать Владимира Мирославлева. Его сегодня арестовали. Вы что-нибудь знаете о нем, гражданин начальник?

Степан немного помолчал.

– Знаю.

Он смотрел на нее с вожделением. Как Зюзьков был ей противен! «А вдруг он  скажет, – с ужасом подумала Полина, – что освободит Володю, если я ему отдамся?» И она почувствовала, что согласится. Ради спасения Володи согласится.

Степан тоже сел за стол. Садясь, он поморщился от боли и прижал руку к ребрам слева. Откупорил бутылку.

– Тяжелый у меня был сегодня день. – Он словно объяснял, почему пьет. Налил водку в старинные стаканы из богемского стекла. Когда-то они принадлежали князьям Ясногорским. – Пей!

Ей очень хотелось выпить. Но пить с Зюзьковым она не могла.

– Я не буду пить, гражданин начальник.

– Пей! Не стесняйся: и сестра, и жена дежурят сегодня. Только когда выпьешь, скажу про Мирославлева. О тебе же забочусь.

Это прозвучало зловеще. Она выпила. Он тоже выпил. Закусил. И четко, отрывисто произнес:

– Он напал на следователя и был ликвидирован.

Полина оцепенела. Ей казалось, что этого нового горя она уже не выдержит.

Всегда, с детства, она считала его героем. И умер он как герой.

– Закусывай!.. Гражданина начальника забудь. Ты же не подследственная. Обращайся просто: товарищ майор… Завтра же уезжай из города. А то, если поймают, опять сядешь. Не все такие добрые как я… А теперь выпьем за упокой его души.

Странно было слышать от офицера НКВД про упокой души.

Они выпили. Потом еще. Больше Полина ничего не помнила.

… – Подъем!

Полина открыла глаза. Она плохо соображала, где находится. Увидала человека в форме, и сработал лагерный рефлекс. Она откинула одеяло, встала. 

Вся ее одежда валялась на полу. На ней ничего не было.

Зюзьков стоял у трюмо с зеркалом и застегивал пуговицы на мундире.

– Ну и нажралась ты вчера, – сказал он с плохо скрываемым презрением. – Пошевеливайся! Вот-вот жена и сестра с дежурства придут.

Полина стала подбирать с пола одежду. Ей было нестерпимо стыдно. Опять она дала себе слово больше не пить.

– Деньги на дорогу есть? – спросил Степан, когда она оделась.

– Нет.

Он склонился над трюмо, выдвинул ящик. При этом сдавленно застонал.

Стонет, сказал, что был тяжелый день, подумала Полина. Может, он и есть тот следователь, на которого напал Владимир? Может, она спала с Володиным убийцей? Эта мысль была такой невыносимой, что она постаралась ее отогнать.

Степан достал из ящика деньги.

– До Волхова вот этого хватит. На, возьми.

Полина взяла деньги, поблагодарила.

– Ну, все, – нетерпеливо проговорил он. – Свободна!

Полина нетвердыми шагами вышла из квартиры.

Неумытая, непричесанная, шла она по улице. Прохожие, особенно женщины, смотрели на нее с осуждением.

Заметив приближающийся трамвай, Полина остановилась. Она подумала о самоубийстве. Теперь ей не для кого было жить. И тут же поняла, что не может покончить с собой. Не осталось у нее для этого сил.

На перекрестке стояли два милиционера. Полина повернулась и торопливыми шагами пошла назад.

Милиционеры догнали ее.

– Почему хотели от нас скрыться, гражданка? – строго спросил один их них. – Предъявите документы! – Милиционер посмотрел ее паспорт и нахмурился. – Вам запрещено находиться в Ленинграде. Пройдемте с нами!

7

Полина получила новый срок.

Она попала в небольшой отдаленный лагерь. После поверки этап погнали в баню. У входа в предбанник стоял упитанный охранник и руганью, толчками, пинками подгонял женщин. Таких охранников повидала Полина немало. Для них главная радость – унижать заключенных.

Пнул он и Полину. Она попыталась подавить в себе обиду. Нельзя мучиться из-за каждого пинка. Сколько она еще их получит!