Он все еще не хотел увидеть Баттерфляй, дабы не разрушить ее совершенный виртуальный образ, который жил в его сердце. Адель проиграла: на дне ее рождения он скучающе развлекался и смотрел на тайные муки влюбленной женщины с холодной усмешкой. Разве могла она сравниться с Баттерфляй?! Адель была из плоти и крови, которые каждую минуту своей материалистичностью разрушали идеальные фантомы его мечтаний. Кроме того, по своей женской глупости она уже сделала много неверных шагов в их игре, а он презирал слабых геймеров.
Ягуар ловил себя на мысли, что Баттерфляй меняет его мировоззрение. Он всегда почитал мужской ум неизмеримо выше женского и цитировал Энштейна, поддевая хорошеньких студенток, несущих несусветную ересь на экзаменах: "Неужели природа могла создать половину рода человеческого без мозгов! Непостижимо!"
Не афишируя своих воззрений, он все же считал женский интеллект напрямую зависящим от сексуальности. Правда, свобода в этом плане принимает разные формы: одно дело, если человек свободен, имея силы воздерживаться от секса, другое – если не испытывает в нем потребности, и третье – если нужда в нем удовлетворена. Однако все окружавшие его женщины, даже самые холодные и сдержанные, на его взгляд были насквозь пронизаны животностью, которая гнала их на захват мужчины. И убежденность Ягуара в ущербности женских мыслительных способностей всегда была незыблемой, но теперь он словно изнутри себя наблюдал за тем, как, бестелесно войдя в его мир, Баттерфляй настоятельно стремилась силой своей чувственности наполнить любую его мысль собой и своим интеллектуальным содержанием.
Он представлял ее лентой Мебиуса, где лицевая сторона и изнанка нераздельны, перетекают одна в другую, мыслят сами себя и жаждут ощутить собственную целостность. И это вьющееся пространство оказывалось средой, в которой его мужской разум становился истинно действенным. Ягуар как мужчина был здесь необходим, он был просто обязан явиться. И женское сознание беспредельно распахивалось перед ним – обнаженное и беззащитное, подрагивая и отражая на своей поверхности все его мысли и чувства, но нет, не просто отражая, а усиливая их многократно каким-то нереальным сверхчувственным образом. И, заглядывая в него, Ягуар вдруг увидел в этом неустойчивом, все время перетекающем из одного состояния в другое, зеркале … самого себя.
Женская душа Баттерфляй, неразумная в его мужском смысле, оказалась такой же причастной разуму, как свет – зрению; она не отделяла себя от жизни, будучи, в конечном счете, безразличной к интеллектуальным запросам. Баттерфляй жила чувствами, тогда как для него истиной всегда являлось сверхчувственное, опосредованное сомнением знание.
Пусть так, пусть Баттерфляй – бессознательный вакуум, но не он ли есть суть то великое, ожидаемое и хранимое в твоих мечтах, пространство – с беспредельной степенью свободы, где только и есть твое место под солнцем, приглашение к действительной жизни, к чарующему источнику, из которого тебе вдруг так захотелось напиться живительной влаги…
12.
Ягуар долго решал, как ему быть, но время совершить прыжок пришло. Он присутствовал на защите диссертации Баттерфляй, потому что входил в ученый совет. Его затопило счастье, когда он увидел ее триумф. Ему было важно увидеть ее счастливой. Правда, когда она уже после всех полагавшихся мероприятий уходила с банкета в сопровождении своего мужа, Ягуар заметил, что глаза ее как-то померкли. Но, столкнувшись с ним в дверях, она на долю секунды задержала свой взгляд на нем. Сердце его дрогнуло, однако Ягуар постарался ничем себя не выдать.
После своей защиты Баттерфляй долго не встречалась с ним в сети. Он понимал, что у нее куча проблем. Во-первых, ребенок, дитя с сопливым носом, трехлетняя девочка, совсем недавно перенесшая тяжелейший менингит. Как могла Баттерфляй выполнять материнские обязанности притом, что все последнее время занималась своей диссертацией? Как можно жить сразу в нескольких уровнях, не укладывалось в голове Ягуара.
А еще он был благодарен ей, ведь она прикрыла его от федералов, когда он по неосторожности почти попался на взломе картотеки МИДа. Ему тогда срочно требовалось разыскать нужного человечка для одной коммерческой структуры, и Баттерфляй увела от него удар, сначала надев его маску, а потом бесследно растворившись в сети. С какой легкостью тогда она обманула их – и не испугалась!
Ягуар все продумал, выверил каждый свой шаг – до миллиметра. Баттерфляй была ему необходима, и все остальное меркло перед этим.
Он предварительно выведал, когда она приходит на работу – в фирму, учрежденную ее мужем; узнал также, что тот уехал в деревню за бабушкой. Пришлось выведать, когда меняются охранники на входе, а также подделать пропуск. Никогда раньше он не играл в такие игры, но сейчас в душе его словно горел огонь – ровный и беспощадный.
Он все про нее знал, однако ему было мало теперь этих знаний о ней. Общение через сеть больше не устраивало Ягуара, ибо он давно понял, что ему нужно узнать ее ближе. Настолько, насколько это возможно – ему настоятельно требовалось ощутить ее запах и вкус.
Все киберпространство, с его всеобъемлющей универсальностью, с его безграничностью и многоуровневой, древовидной структурой, с примитивизмом одних его текстов и многослойной интертекстуальностью других, все-таки не могло передать ему этой ничтожной, но, как оказалось, невероятно важной для дальнейшего его существования малости. А то, что он больше не сможет жить как раньше, у него не вызывало никаких сомнений. Он и сейчас уже почти не существовал, ибо практически превратился в какой-то механизм, настолько мозги его сконцентрировались на одной задаче.
Ему казалось, что только прикосновение к ней на телесном уровне поможет ему до конца понять ее. А без этого понимания он чувствовал, что вся его великая и всепоглощающая любовь к ней ущербна, а вся его жизнь ущербна.
Это превратилось в паранойю: он должен был сверить свои представления и мечты о ней с действительностью, чтобы дополнить, оживить ее образ, убедиться в том, что интеллектуальное слияние с ней – реальность, а не иллюзия. И это требовалось ему вовсе не ради интереса или для удовлетворения дешевых мужских амбиций, а для того, чтобы жить дальше.
Накануне он долго приводил себя в порядок: сходил в салон – к своей бывшей любовнице, где ему распарили и долго счищали с пальцев хакерские мозоли: ему хотелось уловить любой оттенок теплоты ее кожи. Когда-то он очень следил за руками, ведь они являлись очень ценным его инструментом – тогда, в прошлой жизни, где он был практикующим хирургом. Господи, с тех времен прошла целая вечность.
Результат его удовлетворил: теперь кончики пальцев были чувствительны до чрезвычайности, что порой приносило ему ощущение оголенных нервов, но это и радовало его. Ведь только так, через острую боль, можно ощутить жизнь со всеми ее токами. И как же долго он шел к ней, как долго прятал в душе надежду, как долго хранил свои мечты!
В одиннадцать Ягуар решил, что пора.
Инстинкт подсказал ему, как провести охранника на вахте и просочиться без помех на территорию Баттерфляй. Да и кто бы усомнился в человеке, выглядевшем современно и в то же время очень презентабельно. Он ухмыльнулся довольно, впрочем, ему давно уже было наплевать на свой внешний вид, да и на приличия тоже, ибо соблюдал он их исключительно ради своих корыстных целей.
Ягуару не составило никакого труда найти ее среди лабиринта отсеков, на который было разделено достаточно большое помещение их офиса. Он почти бесшумно подошел к ее столу, и она подняла на него глаза от компьютера. Зрачки ее сначала резко сузились, точно от яркого света, а потом плавно расширились, словно она таким образом пыталась впитать его в себя – целиком, без остатка.
Сердце его остановилось, но Ягуар вновь сжался, как перед прыжком. Он молча взглянул ей прямо в глаза, и несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом она спросила одними губами:
-Ягуар?
Он кивнул, оглянулся, оценил обстановку и тихо произнес:
-Жду тебя внизу – в черном "мерседесе".
После этого Ягуар быстро покинул офис, почти испарился, растаял в воздухе. Сидя в машине, он не ощущал своего тела, и только удары сердца словно каждый раз разбивали очередной хрустальный бокал в нем. От этого в его голове стоял почти немолчный звон.
Баттерфляй спустилась через двадцать минут, оглянулась, подошла к его машине и нагнулась к приоткрытому окну со стороны водителя.
-У тебя проблемы?- спросила она тревожно.
-Сядь в машину,- сказал он нервно. Она послушалась и, пройдя вокруг, открыла дверцу и села на заднее сиденье. Он тут же заблокировал двери; она все поняла и в панике начала дергаться и просить:
-Отпусти меня! Прошу! Это нечестно, ты не оставляешь мне выбора!
-Нет. Этот выбор ты сделала сама.
Он не мог ее отпустить, ведь окружающего для него больше не существовало. Выжав сцепление, Ягуар рванул с места так, что ее прижало к сиденью. Она закрыла лицо руками и заплакала.
-Куда ты везешь меня?
-Ничего не бойся. Я люблю тебя,- ответил он и не узнал своего голоса.
Алина молчала, ибо понимала: его бесполезно просить и умолять о чем-либо. Мысли ее метались, но она не видела выхода,– его глаза сказали ей, что он пойдет до конца. Слишком хорошо она знала его, и слишком хорошо он знал ее, хотя виделись они впервые. Но это не имело значения: Ягуар был абсолютно понятен ей – до последней черточки, словно являлся ее частью. Между ними оставалось только еще одно недополученное знание друг о друге. Ягуар жаждал его получить, и ей было не отвертеться.
Закрыв глаза, она постаралась не дрожать. Ей было понятно, что в его мире мораль имеет совершенно отличный от общепризнанного формат. Он не считал свои действия насилием, напротив, полагал, что это он в ее полной власти и даже жаждал освобождения.
Поэтому она смирилась и покорно раздумывала: как и где это произойдет. Тайком она рассматривала его, и ноздри ее улавливали какой-то странный и знакомый запах. Выглядел он спокойным, только губы сжимались решительно, придавая лицу резкое выражение. Внешность его казалась странной, но он и должен был быть именно таким: странным и не похожим ни на кого. На вид ему можно было дать лет тридцать пять или больше, об этом она не бралась судить, поскольку всегда ошибалась в этих вопросах.
Выехав за город, он завернул куда-то на отворотку, мягко протиснулся в какие-то заросли и заглушил мотор. Она слышала это, но не могла открыть глаз и дрожала всем телом. А звуки говорили о том, что он что-то расстилал на траве, а потом резко взял ее на руки и тут же впился в нее своим ртом. Ей требовалось удержать равновесие, чтобы голова не отклонялась сильно, поэтому рефлекторно она схватилась за него руками.
Все его движения казались ей смутно знакомыми, словно она уже ощущала когда-то на себе прикосновения его рук, словно знала вкус его губ. Она слышала только его дыхание, сливалась с ним, и оно не было ей чужеродным.
Уложив, он стал ее раздевать, и Баттерфляй следила за ним, но не сопротивлялась, лишь смотрела. Он же, отвлекаясь на свои
