детской щеки.
В конце дня на выходе из клиники он столкнулся с Фредом. Мэдхен схватила Сэма за руку, а Фреду осторожно сказала:
-Сэм теперь мой папа.
-Ты что, с ума сошел?- спросил Фред, но Сэм промолчал.
Давно уже следовало обратиться с заявлением в иммиграционную службу, но он медлил. За месяц, который прожила у него девочка, все изменилось. Он даже Доре отказал в гостеприимстве, солгав, что пришлось принять родственников из Иллинойса. Его роман с Дорой возобновлялся пять-шесть раз в году – в ее приезды для читки лекций по физиологии. Но при всей неопределенности их связи Дора надеялась на соединение с Сэмом, и ей было горько выслушивать его трусливый обман…
***30
Последнее время Баттерфляй выходила на связь нечасто, зато ее монологи стали более искренними, и Ягуара это радовало:
"Ты пишешь, что душа требует отдаться любви полностью. Но не зря разум твой видит опасность – полное соединение с предметом желаний уничтожит любовь. Существование по типу сиамских близнецов сделает ненужным стремление друг к другу. Остерегайся тотальной любви, оставляй ей телесную сферу, не более, ведь как женщина ты вдвойне уязвима: природа в вас настолько сильна, что для мыслительной работы вам требуется постоянное напряжение воли. И не приписывай любви несуществующих достоинств, она имеет множество масок, а два ее полюса – эгоистический и жертвенный, всего лишь болезненные формы, обусловленные в одном случае – сверхценностью своего я, а в другом – гипертрофированным превознесением предмета любви. Если истинная любовь и существует, понять ее может лишь человек, прошедший некоторые фазы личностного развития, поднявшийся на верхние его ступени. А то, что ты не сама выбираешь – ошибаешься. Другой вопрос, веришь ли ты в свой выбор, одобряет ли его твоя душа. Подсознательно можно выбрать порок и считать его добродетелью. Однако не принижай чувственности – именно ощущения дают материал для осознания потенциальных, врожденных знаний и рождают импульс для развертывания интеллектуальной интуиции, неимоверно расширяя ее горизонты. Деятельность мышления вообще не может быть понята как исключительно рефлексивно-логическая, поскольку элементарные логические акты осуществляются уже на уровне восприятия".
Он все еще не хотел увидеть Баттерфляй, боясь разрушить совершенный виртуальный образ, который жил в его сердце. Адель проиграла: на дне ее рождения он скучающе развлекался и смотрел на тайные муки влюбленной женщины с холодной усмешкой. Разве могла она сравниться с Баттерфляй?! Адель была из плоти и крови, которые каждую минуту своей материалистичностью разрушали идеальные фантомы его мечтаний. Кроме того, по своей женской глупости она уже сделала много неверных шагов в их игре, а он презирал слабых геймеров.
Ягуар ловил себя на мысли, что Баттерфляй меняет его мировоззрение. Он всегда почитал мужской ум неизмеримо выше женского и цитировал Энштейна, поддевая хорошеньких студенток, несущих несусветную ересь на экзаменах: "Неужели природа могла создать половину рода человеческого без мозгов! Непостижимо!" Не афишируя своих воззрений, он все же считал женский интеллект напрямую зависящим от сексуальности. Правда, свобода в этом плане принимает разные формы: одно дело, если человек свободен, имея силы воздерживаться от секса, другое – если не испытывает в нем потребности, и третье – если нужда в нем удовлетворена. Однако все окружавшие его женщины, даже самые холодные и сдержанные, на его взгляд были насквозь пронизаны сексуальностью, которая гнала их на захват мужчины. И его убежденность в ущербности женских мыслительных способностей всегда была незыблемой, но теперь он словно изнутри наблюдал, как, бестелесно войдя в его мир, Баттерфляй настоятельно стремилась наполнить любое интеллектуальное содержание силой своей чувственности.
Он представлял ее лентой Мебиуса, где лицевая сторона и изнанка нераздельны, перетекают одна в другую, мыслят сами себя и жаждут ощутить собственную целостность. Это вьющееся пространство генерировало мысль и оказывалось средой, в которой его мужской разум становился истинно действительным. Ягуар как мужчина был здесь необходим, он был просто обязан явиться. Женское сознание беспредельно распахивалось перед ним – обнаженное и беззащитное. И Ягуар увидел в этом бессознательном… самого себя.
Женская душа Баттерфляй, неразумная в его мужском смысле, оказалась такой же причастной разуму, как свет – зрению; она не отделяла себя от жизни, будучи, в конечном счете, безразличной к интеллектуальным запросам. Баттерфляй жила чувствами, тогда как для него истиной всегда являлось сверхчувственное, опосредованное сомнением знание. Пусть так, пусть Баттерфляй – бессознательный вакуум, но не он ли суть то великое, ожидамое и хранимое в мечтах, пространство с беспредельной степенью свободы, где только и есть твое место под солнцем, приглашение к действительной жизни, к чарующему источнику, из которого тебе вдруг так захотелось напиться живительной влаги.
Ягуар всегда гордился свободой от сексуальности, но вдруг ощутил глубокую зависимость от подавляемой природы и мучительно, почти в ломке, приходил к выводу, что лишает себя некоей важной составляющей материального существования, превращая свою жизнь в суррогат, иллюзию жизни и не более…
Кирилл привез Алину в офис Cross-а, где их уже встречал Алекс, который перед этим зашел к Стенли и предупредил его:
-Прошу тебя, постарайся быть мягче с моей протеже.
Стенли недовольно пожал плечами:
-Я настолько свиреп на вид, что могу испугать женщину? Признайся, ты все-таки к ней не равнодушен.
-Успокойся, я люблю твою дочь,- засмеялся Алекс в ответ.
Преодолев в себе некоторое сопротивление, Стенли сделал шаг навстречу гостям и предложил рассаживаться вокруг стола переговоров – своей тайной гордости: наборного, из ценных пород дерева.
-Хотелось бы для начала узнать о ваших разработках, а потом перейти к вопросам бизнеса,- сказал он и сладко улыбнулся женщине в угоду Алексу, с которым никак нельзя было ссориться. Он сразу оценил чувственную нежность девушки и отметил ее странное сходство с Алексом. Она казалась смущенной, растерянной, почти готовой к обмороку. Стенли замечал периферическим зрением, как Алекс общается с ней взглядами, всеми силами помогая ей побороть застенчивость. И Алина заговорила – достаточно спокойно и уверенно:
-Надеюсь, господин Один,- она взглянула на Алекса,- достаточно предварил нашу беседу. Не знаю, насколько мне следует быть подробной. Мы работаем над технологиями недоопределенных вычислений и такими темами, как управление по данным, поскольку нам требуются принципиально новые и эффективные методы для решения широкого спектра проблем – от прикладных расчетов до задач искусственного интеллекта.
Стенли, поедая ее глазами, спросил бархатным голосом:
-Насколько я понял, искусственный интеллект основное направление ваших изысканий.
Алина улыбнулась:
-Наша задача создать нечто подобное уму 3-х летнего ребенка, самообучающуюся модель. С ней и обходиться придется, как с ребенком – учить, показывать, ласкать. А для этого придется работать над анализом приобретенного опыта, корректировать алгоритмы, искусственно "подкачивать" новый опыт, добавлять необходимые устройства, сенсоры, манипуляторы. Список задач можно продолжить. У вас есть дети?- неожиданно спросила она, устремив на Стенли свой странный взгляд.
-У меня взрослая дочь.
Он подумал тогда, что у нее женский подход к проблеме, а через три месяца после этой встречи, развернув газету, прочитал собственное интервью и удивился: "Как эти сумасшедшие русские сумели меня обработать?" Газета писала, что известная компания Cross достигла соглашения о дружественном слиянии с фирмой Graund…
***31
Между тем Эмми закончила колледж, а значит, приближался день их свадьбы с Алексом. Он прилетел к дню ее рождения на неделю. Эмми мучительно хотелось остаться с ним наедине, ей казалось, только близость может быть гарантией того, что она нужна ему по-настоящему. Но возможности все не представлялось: то отец долго и нудно беседовал с Алексом, то требовалось уделять внимание гостям. Эмми изнывала, томилась и ненавидела всех вокруг, пока Алекс не увез ее в свою квартиру.
Она не влюблялась раньше. Ей нравились парни постарше, но она смотрела лишь на внешность и раскованные манеры. Да и сама хотела выглядеть "покруче", даже пирсинг на губе сделала, чем рассердила отца. Но тогда ей было просто весело, оттого что эта засушенная Мадж и ее прилипалы чуть с ума не сошли от зависти. С Алексом все сразу переместилось во взрослую, настоящую жизнь. Когда они переспали с ним первый раз, восторг захлестывал Эмми, ей не хватало воздуха и казалось, что лишь безостановочные поцелуи способны спасти сердце от разрыва. Но Алекс уехал. Она потеряла аппетит и сон, правда, постепенно молодость взяла свое, Эмми снова обрела веселость и беспечность, стала посещать с ровесниками бары и ночные клубы. Однако когда звонил Алекс, она моментально забывала о кокетливом тоне, каким разговаривала с парнями, и о легком стиле, присущем ей в общении с другими людьми, а начинала дрожать и заикаться. Часто их разговоры заканчивались ее рыданиями в телефонную трубку:
-Я так люблю тебя, а ты забыл меня, потому что каждый день видишь эту русскую! Я так скучаю, так тоскую без тебя!
Он пытался ее успокаивать, но она только сильнее рыдала, и он сердито ей говорил:
-Прекрати, а то передумаю жениться на тебе! Будь умной девочкой и готовь свадебное платье.
Он приехал, и она с замиранием сердца гордо оглядывала подруг: все ли видят, какой у нее красивый жених, но это детское хвастовство испарилось, как только они украдкой поцеловались. Сотрясаясь от мелкой дрожи, она не очень понимала, что ей говорят, отвечала невпопад, чувствуя спиной, что он там, с ее отцом на веранде. Казалось, если вечер еще затянется, она не выдержит и сойдет с ума, а в машине, пока они ехали, ее колотило. Эмми мерещилось, что Алекс уже разлюбил ее и тяготиться ею. И даже близость не принесла ей успокоения, хотя в страстном порыве она обвивала ногами мужской торс и впиваясь в Алекса губами. Но невозможно было решить, что же лучше – целоваться с ним или позволить ему двигаться внутри себя: ей хотелось всего сразу, одновременно. Потом он спал, а она провела ночь в полубезумном состоянии, пугаясь каждого шороха.
Ей было нестерпимо думать о разлуке, но ночь закончилась, и никакие капризы Алекс не принял, а утром улетел в Москву. Эмми не знала еще, что бывает такая жестокая ноющая боль, которую нельзя снять ничем и которая как наваждение является по ночам. Эмми явственно ощущала на себе прикосновения рук Алекса, но тут же ей рисовались картины, где он обнимал другую, и боль начинала нарастать, грызть внутренности, вонзаться в сердце. Каждое утро Эмми просыпалась с опухшими от слез глазами, чем огорчала любящих родителей, а Алекс по телефону был с ней строг и напоминал о необходимости готовиться к экзаменам. Эмми считала дни, ведь он сказал, что женится на ней, как только она
