посещали многочисленные компьютерные фирмы, где он вел нескончаемые переговоры.
Поль был улыбчив и производил на меня волнующее впечатление,– рядом с ним я ощущал себя маленьким мальчиком, а он, видно чувствуя это, порой брал меня за руку как ребенка и вел за собой. Я всегда теряюсь в огромном количестве дверей и пересекающихся коридорах: здания, где сосредоточено множество людей, снующих из одной двери в другую, и где облаком реют какие-то невероятные запахи и звуки, всегда вызывают у меня ощущение полной беспомощности, как будто я попадаю в лабиринт. В одном из таких зданий, где мы посетили очередной офис, и где Поль подписал важный для себя контракт, также за руку он завел меня в лифт.
В лифте меня качнуло, я почти упал на грудь Полю и в смущении хотел отпрянуть. Но он ласково меня обнял, и я почувствовал, что не могу ему сопротивляться, таким острым наслаждением окатил меня его запах. Музыкальные чуткие пальцы подняли мою голову за подбородок, я зажмурился от сладкого ужаса, напрягся, задрожал и… ощутил его поцелуй.
Мне все время вспоминалась Лиза. Ее глаза, то грустные, то строгие, то манящие, мелькали перед мысленным взором; потом мне послышался вздох мамы, но все уплыло в туман, потому что, как оказалось, во мне спал совсем иной человек, нежели я считал до сих пор. Даже в зеркало на меня смотрел другой я, нежно обнимаемый божественно прекрасным Эльфом. И через три часа, которые мы провели в номере отеля, когда я понял, что нужно проститься с Полем, жизнь моя кончилась. Расстаться с ним казалось выше всяких сил, но и сознавать себя предателем по отношению к Ксюхе было невыносимо. Однако мой возлюбленный друг сказал:
-Ты должен жить как раньше. Я уеду, и возможно ты больше никогда не захочешь того, что испытал со мной. Твоя милая юная жена не должна ничего знать. Ты любишь ее?
-Конечно!- горячо сказал я, но тут же понял, что Поля я люблю не менее сильно и также нежно. Меня всего трясло, я рыдал, ощущая, что сердце мое сейчас разорвется.
-Успокойся малыш, все будет хорошо. Ты должен решить – хочешь ли причинить боль своей девочке. Если нет, тогда перед встречей с ней соберись, сосредоточься, вспомни все самое светлое и нежное, что было между вами. Человек – странное животное. Я и сам раньше даже не подозревал, что могу любить мужчин наравне с женщинами. И раз уж бог дал нам столь многообразные чувства, лишив сил сопротивляться им, наш долг – не причинять страдания нашим близким.
Разве мог я подумать, что со мной случится подобное. Моя влюбчивость часто мешала мне, но любовь моя, будь то к Сереже или Эдвину, никогда не вызывала у меня эротических фантазий; я понятия не имел, что меня влечет однополая любовь, и только Поль открыл мне меня самого. Перед мысленным взором стояло лицо Ксюхи – милое, с нежными веснушками, в обрамлении восхитительных черных кудрей: моя любимая девочка, источник моего блаженства, предмет всех моих забот. Я был счастлив, принося ей наслаждения в постели, а теперь рыдал, узнав, какие сам могу получать несравненные удовольствия, но только не с ней, а с Полем. Разве сможет она хотя бы приблизиться к пониманию этого, разве сможет простить меня, если вдруг что-то узнает?! Это наверняка убьет, разрушит ее юную душу, и я не смогу после этого жить.
Мне снова вспомнилась Лиза, и я заплакал еще горше. Поняла бы меня сестренка? Боже, почему я столь порочен? Почему меня так и тянет к каким-то пограничным, неприемлемым формам любви? Но разве любовь может быть виной?! Я вспомнил наказ Поля, вытер глаза и постарался представить Ксюху в своих объятиях. Сердце мое тут же наполнилось нежностью: я любил свою девочку.
Мне предстала наша первая встреча: из-за запаха жженых спичек Ксюха выглядела как хулиганистый мальчишка, а ее хрипловатый голос напоминал мне мой собственный подростковый период. Ее гибкая спортивная фигурка тут же вернула мои мысли в нашу с ней спальню, где Ксюха была очаровательно бесстыдной, и на ум вдруг пришло, что вид ее возбуждал меня именно потому, что лицом и телом она напоминала красивого восточного мальчика. Ксюха всегда носила только джинсы и разнообразных фасонов брючки, бриджи, шорты и никогда – платья. Ее стройные мускулистые ножки волновали мое воображение. Но более всего покоряли меня ее напор и выдумка, ее буйные сексуальные фантазии, ведь она "опробовала" на мне всю атрибутику сексуальных игр, даже связывала в постели и хлестала специальной плеточкой, но все это мы со смехом отмели, поняв, что привлекает нас обоих нечто иное. Близость с ней являлась как бы итогом задушевной откровенной беседы – это всегда был апофеоз нашего взаимопонимания, и я любил ее нежно и страстно, стремясь к ней всей душой именно поэтому.
Сергей работал над книгой, чему я чрезвычайно радовался, хотя данное означало, что мы не сможем часто видеться. А сейчас это было мне просто необходимо, но меня останавливало то, что при встрече он мог каким-либо образом узнать о Поле. Работать я совершенно не мог, а ходил как сомнамбула и если бы не Макс, не знаю, на ком бы держались дела, связанные с таможней. Макс мне нравился, и я с отчаянием раздумывал, можно ли поделиться с ним, ибо ощущал, что стою перед бездной…
***26
Дела разрывали мужа на части, и я одна возила гостившего у нас Джефа по своим друзьям и знакомым. Своим видом он явно вызывал у многих из них смешанное чувство зависти к какой-то иной, заокеанской, невероятной для российского человека, устроенной, благополучной и обеспеченной жизни. Я вполне понимала их, но как же отличалось от этого мое восприятие Джефа, не стыкующееся с его наружным обликом. Никто кроме Додика не знал о произошедшем между нами. Одна Катерина видно что-то чуяла, ибо вела себя с моим гостем крайне странно. Она силилась быть любезной, а Джеф смотрел отстраненно и внешне не проявлял к ней интереса, но мне все равно казалось, что он "плавает" где-то рядом, боится только наживку ухватить. Вернее всего, это я все еще мешала ему.
Катюха явно ревновала меня:
-Он ведет себя так, будто имеет на тебя какие-то права!
-Для него мы с Додиком – его собственность,- объясняла я. Но она неприязненно смотрела в его сторону и цедила:
-Даже лицо у него американское! А руки – небось, маникюр в салоне делает регулярно.
Джеф также теребил меня и переспрашивал:
-Так это и есть твоя лучшая подруга? Та самая, я не ошибся? Почему она ведет себя как мужчина, которому ты принадлежишь?
-Тебе это только кажется,- уверяла я его, но стоило мне ненадолго отлучиться в туалет, как они поцапались за столиком уличного кафе, где я оставила их.
-Твой Джеф – моральный урод,- в ярости констатировала Катерина, после чего взяла такси, чмокнула меня и уехала. Позвонив мне на следующий день, она ехидно спросила:
-Как там лицо американской национальности?
-Что ты прицепилась к нему?- возмутилась я.
-Джеф мой гость. К тому же, он очень много сделал для меня и Кирилла. Не смей на него нападать.
Подруга недовольно засопела, но больше они не виделись до нашего отъезда. Однако в аэропорт проводить нас она все же приехала. Бледная и взволнованная, Катюха бегло поцеловала меня и Додика, а потом обратилась к Джефу:
-Хочу извиниться… Тогда, в кафе… я была не права.
Он вдруг шагнул к ней, а она только этого и ждала: расплакалась и прижалась к нему.
-Ты приедешь ко мне? Я буду ждать тебя, Катя.
Додик удивился, а Соня сказала, что все к этому шло, с чем я не могла не согласиться.
Впрочем, мне было совершенно не до подруги. Болезненность момента отрыва от мужа оказалась настолько чувствительной, что, даже прилетев в Сан-Франциско, я еще пару дней внутренне никак не могла избавиться от заторможенности. Она прошла только, когда я появилась в лаборатории и с головой окунулась в работу, тем более что мы решили подкрепить свои усилия тесным сотрудничеством с нейро-биологами.
Именно это вынудило меня уехать из Москвы, поскольку отказаться от нового этапа в наших разработках было выше моих сил. А Джеф сделал все, чтобы я вновь отреклась от самого дорогого для себя, хотя сейчас я ни на миг не забывала о своей семье.
Между тем, получив визу, приехала Катерина, и он повез нас на Ниагару. Это было чуть ли не первое наше путешествие за пределы Сан-Франциско, ведь кроме работы нас с Додиком мало что интересовало. Мы не стремились изучать достопримечательности, поскольку слишком дорожили временем, которого всегда не доставало.
Впервые за много дней я позволила себе расслабиться, впрочем, даже разговаривать не хотела – меня тянуло в гущу туристов, напоминавших птичьи стаи, что кружили над изумрудной водой. Оглушенная при падении с водопада рыба была для них легкой добычей, и люди наблюдали пиршество пернатых, которые даже в таком изобилии находили повод для ссор. Джеф что-то пытался нам объяснять, но мне хотелось просто созерцать и слушать завораживающий шум воды, а зрелище было поистине величественным.
Тем временем неугомонная Катька потянула нас на водную экскурсию. Нам выдали накидки и завезли под самый водопад, откуда мы вернулись мокрые и счастливые. Восторгам нашим не было конца, хотя пришлось переодеваться в сухую одежду, и в какой-то момент, пока мужчины возились в минивэне, а Катерина доставала из корзины бутерброды, я отошла в сторону, чтобы разглядеть интересные сувениры, продаваемые тут же, у дороги.
Ко мне подошли двое – довольно-таки странные субъекты. Ничего не объясняя, они подхватили меня под руки и спокойно, без малейшего напряжения, усадили в свой пикап. Все произошло почти мгновенно, я даже не испугалась, словно попала в студенческий розыгрыш. Слава богу, Джеф все видел – он выбежал на дорогу, когда меня увозили…
***27
С утра все не ладилось, но Алекс испытывал недовольство собой по другой причине. Одно назойливое и почти непристойное слово неотвязно вертелось у него на уме: впутался. И, конечно, только это не давало ему покоя. Несколько лет назад он, дрожа от волнения, переступал порог Гарвардского университета в абсолютной уверенности, что лишь храму науки призван служить до последнего вздоха.
Когда он был ребенком, все прочили ему блестящее будущее, и у родителей нашлись деньги отправить сына учиться, хотя это значило отказаться от многих жизненных благ: от коттеджа на взморье, от круизов, дорогостоящих развлечений, поездок на Ибицу. Он был там пару раз, впрочем, утехи золотой молодежи быстро наскучили ему. Родители успешно вели свой небольшой, но емкий бизнес, принесший им достаточные доходы до дефолта, и смогли их приумножить, а не потерять, как многие. Тем не менее постепенно даже их процветающий бизнес стал приходить в упадок, и поэтому почти все оставшиеся средства решено было направить на учебу Алекса в Гарварде. С тех пор семья отказалась от высоких расходов на жизнь, что поначалу было достаточно болезненным. Однако мало помалу средний уровень жизни стал для них привычным, а трудности с лихвой окупались мечтой о дипломе выпускника Гарвардского университета. И Алекс прекрасно учился, чем оправдывал затраты родителей. С третьего курса он подал прошение и стал стипендиатом, но даже после этого не позволял себе расслабляться, поскольку был слишком увлечен и уже
