подозрения – всякий раз она вновь убеждала меня в том, что целый день думала обо мне. И хотя ее мысли трансформировались в нечто иное, перетекая одна в другую, их хоровод основывался на одной, главной мысли обо мне.
Как удивляли меня собственные давние представления о семейной жизни. В детстве я строил идеализированную, но в то же время патриархальную модель домашнего уклада. Реальная жизнь вдвоем оказалась особым состоянием и не укладывалась ни в какие модели. Каждый день происходили события, менявшие ситуацию кардинально, новый день рождал новые мысли и ощущения, все происходило словно впервые. Странно, привычка никак не вырабатывалась: любая деталь удивляла как в первый раз. Вероятно, всему виной была моя чувствительность к ним, но партитура нового дня разительно отличалась от вчерашней, и каждый взгляд Даны был неповторимым. Входя в дом, я ощущал трепет, и ожидания мои не обманывались – всякий раз в Дане было что-то неуловимо новое. Это заставляло меня внутренне перестраиваться, дабы наш мир оставался в равновесии. Ощущения никогда не повторялись в точности, и казалось, каждое из них приходило ко мне впервые, да так и было, поэтому не могло идти речи о привычке, рутине, скуке. Мне приходилось возрождать нашу связь каждый раз заново, преодолевая некую невидимую преграду и пробиваясь сквозь нее к Дане. Эти странные состояния неизменно завершались победой, но все-таки требовали усилий и доказательств моей силы и состоятельности в некоем подтверждении нашего единения. Во мне сидел страх того, что я могу прийти и не застать Дану дома по причине ее ухода от меня. Мой деспотизм, да и множество других отрицательных сторон моей натуры, вполне могли стать причиной ее ухода, так что всякий раз, заставая жену дома ожидающей с нетерпением, я убеждался в силе ее любви ко мне. Ведь что как не любовь помогало ей ежечасно прощать меня.
Однако лишь долгожданное путешествие по Италии подарило мне ощущение беспредельного счастья, которого я всегда ждал. Поездка эта словно исполнила давние юношеские мечтания о какой-то идеальной жизни в гармонии с природой и искусством. И моя любовь сливалась с окружающим: чарующими пейзажами, прекраснейшей архитектурой и живописными произведениями. Все они в совокупности явились родственной мне средой. Особый запах старины, истинность и глубина вселенской красоты заставляли мое сердце дрожать от восторга. Я видел, что Дана, ощущает его наравне со мной, поэтому старался в полной мере впитать все итальянские прелести. Особо рвался я в Венецию, и не напрасно, ведь уже на первой прогулке в гондоле Дана боязливо прижалась ко мне, стараясь ни на миг не выпускать мою руку. Вот, оказывается, о чем мне мечталось.
И все же, как ни наслаждался я уединением с ней, нас ждали во Франции. Так что, проведя три дня в Париже, и осмотрев достопримечательности, мы отправились к Жюстин. Вот когда мое волнение достигло крайнего предела, несмотря на все старания Даны успокоить меня и уверить в своей любви. Дело в том, что Поль с другом гостил у своей тетки. Именно поэтому ночь накануне я почти не спал и для вида читал книгу, но когда Дана уснула, уселся напротив нее и наклонил великолепный абажур стилизованной лампы, стоявшей в нашем номере, чтобы лучше видеть ее. Руки мои требовали действия, и я позволил себе сделать несколько набросков. Конечно, они не удовлетворили меня, и я пообещал себе во что бы то ни стало восстановить навык рисовальщика, который со временем подрастратил. Хотя, кое-что было невозможно вытравить из сознания ни временем, ни ленью, ни обстоятельствами. Тем более, что мысленно я не переставал дорисовывать предметы и особенно людей. Да и в Журнале мне частенько приходилось представлять свои идеи перед сотрудниками в графическом выражении для большей наглядности и доходчивости, а пару раз и вовсе заменить своего художника по причине его болезни. Но все, чему я когда-то научился, почти уснуло и для возрождения нуждалось во времени и кропотливом труде.
Как бы то ни было, утром я и вида не подал Дане, что волнуюсь в ожидании встречи со своим противником. Как же пришлось мне удивиться, когда первым, с кем мы столкнулись, оказался Роман. В первую минуту я даже не поверил глазам, ведь последний раз видел его в Москве страшно бледного, с запавшими глазами. С тех пор он сильно изменился: перед нами стоял прекрасный счастливый юноша. Мы обнялись и он, робко взглянув на меня, сказал:
-Никита, никому, даже Ксении, не сообщай, что я здесь. Все уже хорошо и скоро я вернусь домой.
Навстречу нам вышла дама, и Дана бросилась ее обнимать – это была Жюстин, вполне соответствовавшая описаниям Даны. Но я с болезненным нетерпением ожидал увидеть Поля, и он не замедлил появиться.
Если представить человека в образе великолепного барса – таков был Поль. Нельзя было не наслаждаться его грацией, а когда он приблизился и пожал мне руку, я ощутил невероятно мощный импульс: меня словно прошило болезненно-сладостным током. "Этого мне еще не хватало",- с удивлением и сарказмом подумал я о собственных ощущениях: впервые мужская красота задела во мне неведомые дотоле струны. С интересом я разглядывал его, хотя больше не находил в себе ответной реакции, но с еле скрываемым восхищением скользил взглядом по тонким, совершенным чертам лица и фигуры этого красавца. Однако, чувственность моя, сделав некий слепой виток, вновь окунула сознание в образы пульсирующего лона и мягких гладкостей женского тела. Сексуальная мысль вновь скользнула к Полю, ухватывая какую-то его мягкотелость, несмотря на то, что глаз, напротив, наслаждался мужественностью прекрасного, правда, чересчур утонченного облика. Моментально перед моим взором встала мать во всей своей женско-животной притягательности: я мысленно пенял ей на то, что когда-то своей ужасающей нежностью и чрезмерной любовью она чуть не нарушила равновесие в моей душе. И сейчас это отозвалось хотя и кратким, но все-таки вспыхнувшим порывом. Слава богу, отец вовремя пресек мою чувственность в отношениях к ней и разбудил в моем детском сознании мощное противодействие обольстительным чарам матери.
А Поль, стоило нам на минуту оказаться в стороне от других, сказал мне с таинственной улыбкой:
-Хотите, угадаю ваши мысли.
-Я думаю о матери,- ответил я спокойно. Он удивленно вскинул брови:
-В самом деле? Интересно, а мне казалось, мы с вами думаем об одних вещах.
-Мы действительно думаем об одних вещах, только с разных точек зрения.
Мне вдруг ясно открылось, что Рома влюблен в него: я видел все приметы этого, и вполне мог его понять,– Поль был неимоверно притягателен. Но, несмотря на это, я почти реально представил поцелуй Поля на губах Даны, даже ощутил его физически, что тут же родило во мне яростно-болезненную ревность. Мне захотелось сжать горло этого красавца, чтобы наблюдать, как он будет хватать ртом воздух: вот тогда его обольстительные чувственные губы потеряли бы способность притягивать желания Даны. А Рыжика в объятиях Поля я представлял почти с эстетическим удовольствием: мне рисовалось, как сливаются два прекрасных мужских тела – одно высокое, с сильными мышцами леопарда, и второе – нежное тело мальчика, трепещущего от желания. И во всем этом: в распаленной ревности и фантазиях о любви этих двоих – было для меня нечто неимоверно волнующее.
Я не мог отрицать тайного удовольствия, которое находил в том, что Поль не устоял перед моим обликом. В этом я ощущал свою мужскую силу, ведь был абсолютно уверен – его привлекла именно моя мужественность. Восхищенный взгляд француза скользил по моему торсу, поэтому я вел себя самодовольно: открыто целовал Дану, а чтобы позлить и задеть Поля дружески обнимал Ромку, нарочито близко склоняясь к нему. Рыжик отвечал мне восторженным взглядом, и я чувствовал, что Поль у меня в плену: по его лицу проходили волны, явно подтверждающие это. И когда я отправился к реке взглянуть на закат, то ничуть не удивился, увидев Поля, тут же увязавшегося следом.
-Ты зря идешь за мной,- обронил я с издевкой, но он молча продолжил путь. У реки мы остановились, глядя на чарующий пейзаж, и Поль едва слышно произнес:
-Скажи, у меня есть хотя бы тень надежды?
-Нет,- ответил я с некоторым злорадством, потому что знал, что причиняю ему боль.
-Ты ведь понимаешь, что со мной происходит, ты видишь – я весь в твоей власти…- голос его дрожал, и во мне шевельнулась жалость. Месть моя состоялась, а теперь следовало как-то прекратить игру, принимавшую нежелательный оборот.
-Забудь меня. Мы с Даной скоро уедем, и тебе сразу станет легче.
Теперь, когда я владел его миром, немного ослабела моя собственная боль в отношении Даны. Хотя меня задевало то, как живо она беседует с Жюстин на французском, который я знал очень плохо, но поклялся изучить. Сейчас же для меня была недоступна тема их беседы. Я уловил только, что они говорили о литературе, в частности о Прусте, и это снова вызвало во мне волну неутолимой болезненной ревности. Лицо Даны, ее глаза, выдавали живейшее чувство, вероятно вновь разбуженное воспоминаниями о том времени, когда она, будучи девочкой, приезжала сюда. Хотя она уверяла меня, что после первого поцелуя Поля ощутила его инородность для себя, и нарождавшаяся робкая влюбленность тут же испарилась.
Терзаемый ревностью, я тут же забыл о своих намерениях прекратить жестокую игру с Полем, вновь испытывая страстное желание помучить этого красавца. Это было легко сделать, поскольку он уже не мог ни о ком кроме меня думать. Его спасало лишь умение прекрасно скрывать свои состояния под личиной равнодушия и веселости, но я ясно видел: стоило мне пальцем пошевелить, и он упал бы возле моих ног, ибо самые сильные приступы чувственности случаются от контрастов, каким по сравнению с Ромой стал я. И месть моя желала воспользоваться властью: мне требовалось освободиться от собственной боли и ревности.
Весь вечер, сначала на великолепном ужине, устроенном ради нас хозяйкой, а потом в гостиной за разговором, Поль не сводил с меня глаз. Слава богу, Рома ничего не замечал в своей наивности, да и Дане, как я видел, не было до него особого дела – она увлеченно общалась со своей бывшей бонной, хотя я не мог расслабиться и даже в этом подозревал игру. Оставив всех, я пошел в сад подышать свежим ночным воздухом. Кусты цвели какими-то невероятными цветами, которых никогда я не видал в России. Пышные соцветия, похожие на фуксию, свисали роскошными гроздьями, напоминая сотни мотыльков, облепивших ветки. В ночном воздухе тонкие запахи уплотнились и насытили все вокруг. Звуки цикад казались звенящей музыкой: они замирали на время и с новой силой обрушивались на сад. Усевшись на бревно, служившее живописной скамьей над ручьем, я смотрел на отблески в воде. Полная луна походила на грустное женское расплывшееся лицо с неясными чертами. Кто-то тихо подошел сзади, но я не оглядывался, потому что знал, что это Поль. Он не мог не прийти, он следил за мной весь день и вечер, так что я не сомневался, что встречу его. Он стоял, боясь приблизиться ко мне, но взгляд его был полон надежды.
-Позволь мне любить тебя,- услышал я его шепот и засмеялся:
-Как? Чего ты
