закончит учебу.
Сдав последний экзамен, она с дрожью в голосе позвонила в Москву и услышала его спокойный голос:
-Я рад, что ты успешно закончила колледж.
-Теперь ты приедешь ко мне?- спросила она с замиранием сердца, но Алекс ответил, что у него много дел, и ей придется потерпеть. Он что-то еще говорил, но Эмми ничего не понимала и чувствовала себя совершенно несчастной. Два дня после этого она бродила, как в тумане, и забылась горячим сном лишь после второй бессонной ночи, под утро. На полу остались разбросанные книги: ночью она пыталась читать любимые стихи и забыла выключить музыкальный центр. Оттуда слышалась заунывная этническая музыка, Эмми улавливала эти звуки сквозь сон и боролась с кем-то, кто теребил ее. Ей хотелось еще поспать, но чьи-то руки вдруг настойчиво полезли куда-то к ее груди, а к губам мягко прикоснулись чьи-то губы. Она в ужасе открыла сонные глаза и даже застонала, потому что увидела темные волосы и ощутила запах дорогого мужского парфюма.
-Алекс!- сдавленно вскрикнула она и обвила его шею руками. Он засмеялся и сказал по-русски:
-Что ж ты так орешь?
Руки его направляли ее движения, она покорялась и через несколько мгновений уже не соображала, кто из них и что делает. Глаза Алекса смеялись, но он вдруг насупился, разглядывая ее:
-Почему глаза у тебя такие красные? Рыдала все эти дни? Ты же обещала не плакать.
-Тебя так долго не было, ты не звонил…
-У меня не очень много времени, так что готовься к свадьбе.
"Разве можно желать кого-то другого? Разве можно любить кого-то другого?"- думала она и плакала, и слезы пронизывали все ее существо острыми дрожащими нитями. Почему ей так хотелось за него замуж? Когда-то она мечтала о свадьбе как о сказочном действе, но сейчас желания сконцентрировались и сжались в точку: она старалась защититься от нестерпимой боли, причиняемой ей любым словом о красивой церемонии с фатой и белым платьем невесты. Они соединились у нее с горькими слезами тоски и ожидания.
А Алекс спешил поскорее вернуться в Москву. Они подошли к тому порогу в своих исследованиях, за которым столкнулись с нехваткой ресурсов техники. Процессорам не доставало мощности для реализации их проектов и теоретических наработок, что служило причиной тягостной депрессии Алины а, следовательно, и Додика. Ночью Алексу приснилась Дана, он проснулся с сердцебиением и до утра не спал. Прошлой любви не было, остался лишь осколок боли, который странно возвращал Алекса к воспоминанию о лице Эмми. Она ни в чем не походила на Дану, но все-таки неуловимо сливалась с его воспоминаниями юности. И даже розовые щеки полудетского лица, а тем более упрямые взгляды и голос, старающийся подчеркнуть независимость – все таило отголоски ощущений, осязаний и запахов, которые привязывали его к Дане.
На свадебной церемонии Стенли еле скрывал свою удрученность, наблюдая за Эмми. На щеках дочери горел болезненный румянец, лицо ее как бисером усыпали капли пота, и Стенли крайне раздражало, что она, всегда так любившая отца, сейчас находилась в каком-то ином измерении и почти не замечала его. Отпустить единственную дочь в чужую страну казалось ему верхом безрассудства, однако, даже его родительские чувства смирялись при виде Алекса, излучающего радость и жизнелюбие.
Но с приближением торжественного момента Стенли ощущал нарастание дрожи в теле, как ни старался держаться, тем более что Эмми судорожно вцепилась в него, не в силах устоять без поддержки. Когда под свадебный марш он подвел ее к жениху, сердце его мучительно замерло. Эмми что-то нечленораздельно повторяла за священником, не отрываясь глядя на Алекса, и пришла в себя только, когда его губы прикоснулись к ней. На мгновенье она забыла, где они и чем занимаются, впилась в его рот до неприличия, тут же опомнилась и отстранилась, а он засмеялся…
***32
Кирилл ожидал приезда Алекса, своего нового компаньона, меня же интересовал вопрос о собственном будущем, ведь Сергей при поддержке Кирилла организовывал для меня издательский центр. Я давно мечтал о самостоятельном бизнесе, планируя взамен себя оставить в Журнале Цитова, и надеялся, что после отпуска все сладится. Малыша, конечно, я забирал с собой. Петька пребывал в радостном возбуждении, а меня увлекали уже новые идеи, но всех нас выбило из колеи одно событие: Рома, несмотря на все усилия доктора, чуть не лишил себя жизни в попытке вскрыть вены.
О причинах он упорно молчал. Ксюшу также увезли в больницу, так подкосило ее это известие, и отец проводил целые дни у нее в палате. Приехала Лиза, сестра Ромы, но тот наотрез отказался с ней общаться. Когда-то, очень давно, Сергей был влюблен в нее и, похоже, жене его также приезд проблемной гостьи из прошлого пришелся не по вкусу. Впрочем, Лиза, все-таки встретившаяся с братом, очень скоро уехала. А следом сообщили, что один хороший приятель на время увез Рому куда-то во Францию.
Что явилось причиной трагического решения Рыжика лишить себя жизни, никто не знал. Посещение Ксюши привело Рому в крайнее возбуждение, у него пошла носом кровь, и он потерял сознание. Больше организовывать их встречи пока не рисковали, а связь между ними осуществлял Сергей. Правда, он лишь сообщал Ксении новости о состоянии ее мужа и чрезвычайно страдал от сознания, что не удержал друга от подобного шага. Сергей во многом винил себя, ведь Рома все последнее время был не в себе. Правда, вытянуть из него хоть что-то не удавалось, и оставалось ждать разрешения кризиса. А оно оказалось ужасным.
Доктор намекнул нам, что причина ему известна, однако не открывал ее из соображений врачебной этики, сказал лишь, что это нечто, подобное обряду инициации:
-Для роста плода зерно должно умереть. Произошел переход в иное состояние, новую жизнь, так что думаю, наши тревоги в прошлом.
Раздумывая над этим, я естественно, в первую очередь волновался о Дане, сознавая, что ей, вероятно, трудно смириться с нашей семейной жизнью. Она не выказывала неудовольствия, но я, примеряя такую жизнь к себе, понимал, что посадил жену в клетку. Конечно, мы много ездили и общались с окружающими, а днем Дана гуляла по городу, делая покупки или посещая то подруг, то фитнесс-клуб, то интересующие ее выставки, но все-таки свобода ее значительно ограничивалась мною. Дана была привязана к дому и ко времени моего прихода. Кроме того, я часто звонил ей, находя мизерные поводы, а на деле - чтобы получить порцию успокоения и подтверждения ее любви к себе. К тому же, я слишком переживал, если прогулки ее затягивались более чем на час. Воображение рисовало мне автомобильные аварии, взрывы, хулиганов, террористов, обрушения зданий и провалы тротуаров, так что Дане приходилось постоянно докладывать – где она и чем занимается. Поначалу ее тяготило такое положение, но постепенно она привыкла, по крайней мере, мне хотелось так думать.
На одной из вечеринок Норы она была особенно весела. Я радовался этому, но какое-то смутное волнение все время настигало меня. Дана с кем-то беседовала, я услышал ее смех, и мне показалось, что в нем зазвучали давно забытые нотки. Я вдруг увидел ее другими глазами и понял, что все – улыбки, движения и слова Даны неуловимо изменились, словно вернулись времена, когда она не принадлежала мне. Внешне поведение Даны выглядело естественным и спокойным, но кокон, сплетенный ею, уже овладел собеседником, и тот, покоренный Даной, взирал на нее с откровенным желанием. Это был какой-то протеже Норы, очередной молодой талант, коих она собирала вокруг себя в изобилии. Кажется, я видел его мельком на экране в каком-то сериале. Мальчик был действительно красив и обращал на себя внимание – черноволосый, с быстрыми глазами.
Дана повернулась ко мне, и глазами я сказал ей все, что сейчас думал, хотя трудно было бы облечь словами эти мысли. В душе проносились такие грозы, каких я еще не знал. Взяв коктейль, я неспешно приблизился к Дане и ее собеседнику и дождался, когда она, досказав фразу, вновь посмотрит на меня. Пальцы мои непроизвольно сжимали стакан, точно стремились раздавить его, и Дана скользнула взглядом по моим рукам.
-Поезжай домой, я буду через час. Мне необходимо заехать в одно место по срочному делу,- постарался сказать я спокойно, но голос мой помимо воли выдал металлические ноты обиды и злости. Она молчала, и я уловил в ее взгляде прежние, уже почти забытые, отблески сопротивления, полыхавшие раньше при нашем противоборстве, но, как я считал, давно ушедшие в прошлое. Нора взялась отвезти мою жену, а я, еле сдерживая бешенство, сел за руль и поехал в другую сторону. Никакого дела у меня не имелось, но я не хотел в таком состоянии представать перед Даной. Требовалось успокоиться, все обдумать и привести мысли в порядок. Высказывая ей свои претензии, я не должен был все-таки разрушить чарующий любовный мир, который всегда наполнял наш дом, и казалось, являлся основой нашего единения, но вдруг задрожал у основания из-за моей ревности.
Дома Даны не оказалось. Все во мне закипело, и ревность с новой силой затопила сознание. Я набрал номер мобильника Даны, но тот не отвечал. Тут же пришло на ум, что случилось несчастье, и пот прошиб меня. Я позвонил Норе и резко спросил ее:
-Где Дана?
Обычно она не смела мне противоречить, но сейчас холодно произнесла:
-Дана не придет.
-Что?! Где она?!- сердце чуть не выпрыгнуло из моей груди.
-Дана просила не говорить тебе об этом.
Будь Нора рядом, я растерзал бы ее, но она отключилась и больше не отвечала на мои звонки.
Три дня мне пришлось провести в томительном одиночестве. Дана появилась в редакции Журнала после обеда. Я сразу увидел ее через стеклянную стенку своего кабинета. Мы смотрели друг на друга, и я молча просил у нее прощения, хотя был наказан в полной мере. Как тосковал я, как мучился, сколько передумал мыслей. Дана пожертвовала для меня всем, а я посмел усомниться в ее любви. Мы ничего не обсуждали, все было понятно без слов. Наш мир восстановился, и произошедшее послужило мне уроком, но, несмотря ни на что, я по-прежнему никуда не отпускал ее от себя – не приказывая и ничего не требуя: мое молчание было красноречивей слов. И Дана покорялась, зная, что нарушение некоторых границ с ее стороны способно принести мне нестерпимые страдания. Думаю, лишь это заставляло ее смиряться, ведь по натуре она была непокорной и очень строптивой, ей стоило большого труда сдерживать свои порывы. А я не отпускал ее даже к родителям и честно признавался:
-Там ты сразу забудешь обо мне, и все твое внимание перейдет к ним.
Она улыбалась:
-На очень короткое время.
-Вот видишь, ты согласна – хоть на короткое время, но мысли твои освободятся от меня.
Я вполне осознавал абсурдность своих претензий и собственную жестокость, но понимал, что стоит мне уступить чувству справедливости, боль тут же вонзится в сердце и замутит рассудок. И Дана приспособилась к моему тиранству, устроив свою жизнь таким образом, чтобы использовать домашний плен с наибольшей отдачей от работы над переводами. Я же, приходя домой, требовательно обнимал свою затворницу и наслаждался ее фантазиями и мыслями, родившимися за день. Именно они смывали с моей души дневную пыль и копошащиеся придирчивые
