Анамнезис2

не мог соединить в мозгу части своего мира, разлетевшиеся от этого взрыва. Вся его жизнь оказалась только осколками, хотя он всегда был успешным и уважаемым в своей профессии, возглавлял клинику, владел большим пакетом акций в правлении медицинского центра, солидным счетом в банке, домом, яхтой, очень приличным годовым доходом. В его окружении это всегда имело вес, ему многие завидовали, но когда он остался совершенно одиноким на этой Земле, то отчетливо понял, что все это только осколки… осколки чего-то эфемерного, не-существенного, а самое главное ускользнуло, так и не задержавшись в его душе. Мэдхен как магнит собрала все эти частицы одним прикосновением своей теплой щеки. Он понял это в какие-то доли секунды, словно пронесшись по лабиринтам вселенной и найдя там единственное место, где душа его нашла родственную себе душу. Он сразу ощутил, что только одно это есть самое главное, самое значительное событие его жизни.
    Напрягая память, он не находил во всей своей прежней, вполне удачной и счастливой, на первый взгляд, жизни, ничего подобного, никогда сердце его не было так переполнено счастьем, никогда его так не поглощала ни одна идея, придавая неимоверные силы, даже возвращая молодость телу. Он чувствовал этот невероятный подъем своих душевных и физических сил и знал, что качественно изменился, стал практически полностью другим человеком, а на самом деле собой истинным, поскольку смог отвергнуть чужое влияние на себя людей, обстоятельств, избавившись от стереотипов, которыми жил все свои пятьдесят прежних лет. Мэдхен воплотила что-то глубинное в его душе, что нельзя объяснить словами, но что он чувствовал своими оголенными нервами. Это нечто давало совершенно новый импульс его жизни, его мыслям. Он уже не боялся ни старости, ни болезней: их просто не существовало, пока она находилась рядом с ним. Он стал также молод душой, какой была она, его Мэдхен. И ничто не могло прервать их связи кроме смерти, но ее он также не боялся теперь.
    Он встречал взгляд Мэдхен и знал, что она интуитивно все в нем понимает, и порой даже лучше него самого объясняет ему тонкие движения его собственной души. Иногда она придумывала новые слова, применяя какие-то "детские" понятия, чистые и ясные в своей первозданности. Она не стыдилась там, где взрослый человек заблокирован стыдом. Сэм знал, что стоит ему только подумать, что он хочет ее тепла, как она тут же оказывалась рядом с ним. Ее ладонь или щека касались его, давая ему такое необходимое тепло. Кто-то всесильный открыл ему главный закон жизни и дал Мэдхен в награду за то, что он принял это великое знание в свое сердце.
    Мальчишка не хотел уходить, и весь вечер просидел у них на крыльце, беседуя с Моникой. Она рассказывала ему какие-то невероятно удивительные вещи, он никогда раньше не слышал ничего подобного. Больше всего Джону не нравилось, что у Моники имелся муж. Макс по его понятиям находился в одном ряду с его родителями, а Моника была из мира Джона. Как она могла оказаться женой этого взрослого мужчины? Джон не мог представить ее в постели с этим самым мужем. Зато отлично представлял, как сам поцелует ее поздно вечером, когда все уйдут и дадут ему хоть несколько минут побыть с ней наедине. То, что целоваться с ней восхитительно, в этом он был просто убежден. Только все мешали им все время, хотя Моника и не проявляла по этому поводу ни малейшего волнения. Но Джон чувствовал, что произвел на нее должное впечатление и волновался в надежде на поцелуй. Когда они вдруг на некоторое время остались одни на веранде, он наклонился и быстро поцеловал ее. Сердце его, до этого гулко стучавшее, остановилось, и он с ужасом взглянул на нее. Моника улыбнулась и провела ладонью по его щеке.
-Мне пора,- сказала она и, легко вспорхнув, тут же исчезла. Джон сидел некоторое время оглушенный блаженством и смотрел на звездное небо. Она была первой девочкой, которую он захотел поцеловать, и он не желал думать о том, что у нее есть муж. Ему хотелось представлять себя, плывущим вдвоем с ней в голубом прозрачном воздухе над водой. Он трепетал всем существом от одной только мысли, что она живет рядом, и он сможет ее видеть часто, все лето.

***41

    Сэм обучал Макса управляться со снастями яхты, и для этого они каждый день выходили на несколько часов в море. Моника в это время любила бродить по побережью и собирать красивые камни и коряги. Джон выслеживал ее в подзорную трубу, и как только видел ее одинокую фигурку, выскальзывал из дома и пробирался окольными путями к ней через прибрежные валуны. Она всегда радостно встречала его, и сердце его трепетало при этом. Джон больше не решался ее целовать, но, когда приходилось перескакивать через камни, он подавал ей руку и чувствовал невообразимое волнение и наслаждение. Он мог рассказывать ей все, даже такое, что стеснялся рассказать и лучшему другу. Ночью он сочинил стих, распечатал его на принтере и теперь носил в кармане, поджидая удобного случая, чтобы показать Монике. Она должна была все понять правильно, он абсолютно в этом не сомневался, но ему хотелось дождаться максимально романтичной обстановки. Лазая по камням, они постепенно приближались к скалистому участку, куда Сэм не разрешал Монике ходить в одиночестве. Но ей очень хотелось там посидеть немного, потому что, когда они ходили туда с Максом, вид на океан с высоты завораживал ее. Она оглядела Джона придирчиво и решила, что с ним тоже можно залезть туда. Джон был достаточно развитым подростком, а, кроме того, с ним рядом всегда находился верный Эпл. Этот мускулистый и серьезный пес какой-то гладкошерстной породы словно воспитывал Джона, пас его как овечку, хотя тот считал, что это он воспитывает пса. Эпл легко бежал впереди них и не менее легко карабкался по каменистой тропинке к площадке наверху скалы. Джон держал Монику за руку и несколько тащил ее своим усилием, чтобы облегчить ей подъем. Рука ее была настолько нежной и тонкой, что у Джона все сжималось внутри от какого-то невообразимого сладостного чувства: вот он – сильный, настоящий мужчина, а она рядом такая беззащитная и хрупкая. Моника устала, Джон был стремительным и двигался быстро в своем возбуждении. Ей не хотелось отставать и показывать усталость, а Джон не замечал, что дыхание у нее сбилось, и испарина выступила на лбу. Где-то на середине пути среди живописных валунов и осколков скал она притормозила его и, скрывая свою усталость, сказала:
-Давай полюбуемся отсюда немного. Здесь так красиво.
Он удивился, ведь самое красивое, по его понятиям, находилось наверху, но согласился и остановился. Руку ее он не выпустил специально, словно забыл, а она не выдергивала ее. Он видел, как тяжело она дышит, видел какое-то волнение у нее в груди, и его самого начало захватывать это волнение так, что ему также уже не хватало воздуха. Он даже не понял, как начал ее целовать, сжимая в своих объятиях со всей возможной силой. Никогда еще раньше он не испытывал ничего подобного: сладостный ток пробегал по его членам, и он ощущал себя звеном в замкнувшейся электрической цепи. Отпустить ее от себя значило разомкнуть эту сладостную цепь, а он так не хотел этого. Но Моника сделала движение, чтобы освободиться, и он отпустил ее.
-Мне так хорошо с тобой,- сказал он задыхающимся голосом. Она улыбнулась и промолчала.
-Я всю ночь сегодня не спал. Вот, написал для тебя. У меня сердце сильно сжималось, я думал, что умру от счастья.
Моника взглянула на него с нежностью и погладила его руку:
-Джон, ты не должен… ведь…- но она не стала продолжать, потому что поняла, что это бесполезно. Глаза его горели восторгом, он совершенно не воспринимал никаких разумных аргументов, и она вполне понимала его состояние. "Зря я согласилась с ним пойти сюда",- подумала она, но оттолкнуть его было выше ее сил. Он был влюблен, и она видела, что в его голове нет даже тени похоти, лишь первая детская влюбленность. Она чувствовала, как осторожно он сжимает ее руку, хотя перед этим, забывшись, чуть не переломал ей ребра своим объятием. Рядом с Джоном она ощущала себя взрослой и умудренной опытом, совершенно не так, как с Максом.
    В конце лета они собрались слетать в Москву, Макс хотел уладить кое-какие дела с квартирами – своей и Терентия – и повидать маму, а Моника должна была оформить кое-какие документы, связанные с наследством. Всю последнюю неделю перед расставанием она не отходила от Сэма, а он собирал ее в дорогу, словно на Северный полюс. Москва представлялась ему даже летом холодной, хотя когда-то, лет пятнадцать назад, он ездил туда на какую-то научно-практическую конференцию по вопросам психологии и никакого снега в августе не видел. Но все это было давно и он уже забыл, какая тогда стояла погода, помнил лишь, что их делегацию встречали с большой помпой, и его очень удивляло все вокруг в этой стране, столь непохожей на его собственную.
    Незадолго до отъезда Моники и Макса Сэма вдруг срочно вызвали в Эл-Эй, однако Дора успокоила его:
-Не волнуйся, я провожу их сама, уезжай спокойно. Тебе ни к чему лишние проводы и волнения, ты и так весь извелся мыслями о разлуке. Займись делами, отвлекись.
Он, простившись с ними рано утром, уехал и всю дорогу успокаивал себя тем, что разлука ненадолго, всего на десять дней – Макс обещал ему это клятвенно. Кроме того, ведь существует мобильная связь, и он всегда может связаться со своей девочкой и увидеть ее фото на своем мобильнике. Он пытался вдыхать утренний воздух полной грудью, но знал, что это бесполезно: тиски сдавливали ему грудь, нужно было приспособиться и пережить какое-то время без нее. "Зато ей будет хорошо с Максом, он научился ее любить",- успокаивал себя Сэм.
    В Лос-Анджелесе, даже окунувшись в проблемы, он все время помнил о Мэдхен и ждал, когда она позвонит, потому что боялся ее разбудить, ведь он всегда старался, чтобы она много спала, это было залогом ее здоровья. Мэдхен позвонила и стала ворковать, как голубка, произнося ему в трубку телефона самые нежные слова. Лишь после этого Сэм вздохнул расслабленно, а ей сказал нежно:
-Возвращайся скорее, моя девочка.
    Занимаясь неотложными делами, которые внезапно свалились на него, он все-таки не забывал поглядывать на часы и про себя отмечал, что вот сейчас они прошли регистрацию, а теперь уже идут на посадку. И все-таки он нервничал: его секретарша была сегодня крайне бестолкова, а сотрудники без него совсем разболтались, и он кого-то распекал, когда по телевизору в экстренном выпуске новостей сообщили о том, что в Сан-Франциско какой-то самолет при взлете… взорвался. Сэм похолодел, боясь даже спросить кого-нибудь, потому что не очень расслышал. Но, взглянув на часы, он увидел, что по расписанию это мог быть только рейс на Москву. Вокруг него люди что-то говорили, секретарша совала ему на подпись бумаги. Он сидел, не шевелясь, и чувствовал, что потолок начинает медленно опускаться всей своей массой. Время словно замерло, Сэм не улавливал звуков, люди открывали рты как рыбы, он ощущал каким-то шестым чувством нестерпимый нарастающий звон. Через пять минут на другом канале повторили это сообщение, и он четко услышал, что это был рейс  на Москву. Одна единственная мысль