Возвращение

мать должна принять своего ребенка таким, каков он есть, пусть даже после некоторой ломки стереотипов. Я соглашался с ним, однако откладывал столь сомнительное предприятие на отдаленное будущее. И это опять относилось к вопросу отсутствия во мне стержня.
 
    Когда возникал этот проклятущий вопрос, мне становилось жутко неуютно и зябко, как тогда на перроне… Спасал, как ни странно, интернет. Достаточно было пройтись по своим страницам в социальных сетях, перекинуться парой фраз с прежними знакомыми, отметиться у одного, другого, третьего, и равновесие возвращалось. А теперь у меня появилось одно тайное укромное местечко на одном литсайте, ведь там я совершенно случайно наткнулся на страницу Гарика. Псевдоним он выбрал с намеком – Вереск, зато фото было настоящее.
    Странно, в универе Гарик вроде стихов не писал. Разве что пару раз к каким-то юбилейным датам, больше не припомню. А тут размахнулся не на шутку, на его странице более ста произведений висело.
    Конечно, я все их прочёл. Необычные это были стихи, совершенно на него не похожие, но явно с гей-уклоном. Потому и нападали на Вереска всяческие гомофобы, однако ж, и многочисленные защитники, вернее, защитницы, у него имелись.
    Я как фото Гарика увидел, у меня ноги подкосились и ком в горле застрял. Два часа сидел, смотрел и не мог наглядеться на его улыбку. Такой он реальный получился, что окликни – ответит.
    С того дня чуть свободная минута выпадала, я как наркоман на заветный сайт выходил и все до еди-ной рецензии прочитывал не только у Гарика на странице, но и у всех, кого он себе в избранные доба-вил. А сам анонимным читателем там бродил, регистрироваться и писать ему не решался. До се-годняшнего дня…

12. Утром в офисе меня ошарашили новостью, что Леночка Васильевна уволила менеджера Иришу. Об этом доверительно, изобразив все в деталях, сообщил, округлив свои обычно узко прищуренные кошачьи глазки, мягкий и пухлый Изя Янович. Как оказалось, все произошло очень бурно, коллеги обсуждали данный эксцесс еще со вчерашнего вечера, и только я узнал об этом позже других, ибо накануне рано ушел из офиса для заключения договора на анкетирование студентов педтехникума.
    Признаю, неприятную новость я воспринял крайне напряженно, ведь рыженькая юркая Ириша была одной из двух моих тайных пассий, к которым ревновала меня Женька. Совершенно напрасно ревновала, ведь обе эти куклы в плане любви ничего для меня не значили. Однако та же Ириша всегда горой за меня стояла и отмазывала мои левые отлучки, а заодно много чего еще делала – например, час-тенько обрабатывала очередные тесты. Между прочим, весьма кропотливая работа и относится к моим прямым обязанностям. 
    Зоя Алексеевна, пахнув на меня чем-то смутно материнским, шепнула мне на ухо, пока мы пили утренний кофе в чайной комнате:
-Ты сам виноват, мог бы и похитрей быть.
Глаза мои округлились от удивления, а она сказала на это:
-Только не прикидывайся, что не знаешь, как к тебе Леночка Васильевна относится.
    При этих словах меня обдало жаром. А ведь действительно, сколько раз замечал я за Еленой особое к себе внимание. Но никогда не придавал значения этим деталям, приписывая их простой обходительности, присущей нашей начальнице. Тут же вспомнились мне советы Нинели, которые я основательно подзабыл. А Зоя Алексеевна продолжала:
-Ириша Леночке давно поперек горла встала. Да и ты хорош, нечего было афишировать свои симпатии. Ты ж вроде женатый человек, должен бабскую натуру знать.
    Я чуть со стула не свалился. Неужели же я когда-либо афишировал то, чего не могло быть в реальности? Но Зоя не унималась:
-А тут еще твоя размолвка с женой. Вот зачем ты рассказал об этом Елене?
Ответить я ничего не мог и сидел, вжав голову в плечи, с ужасом думая, что же теперь будет. Иришу я искренне жалел, да и союзника такого мне вряд ли удастся найти. Оставалась, правда, еще Олечка, вторая моя пассия. Но Зоя Алексеевна строго-настрого наказала даже не смотреть больше в сторону девочки, чтобы, не дай бог, гнев начальницы не обратился и на нее. А еще Зоя упорно пыталась выведать у меня все о Женьке и о том, какие сейчас между нами отношения, но я, памятуя систему Станиславского, сделал самое несчастное лицо, какое только сумел, и Зоя оставила меня в покое.
    За обработку тестов я сел, задумавшись не на шутку. Однако очень скоро меня вызвала к себе всегда такая элегантная Леночка Васильевна. Особа очень образованная, довольно молодая, всего-то лет тридцати пяти, и на удивление незамужняя. Но я никогда не думал, что могу привлекать ее, и только после разговора с Зоей принял версию о влюбленности в меня нашей начальницы.
    А Елена между тем, когда я вошел к ней в кабинет, сказала:
-Собираюсь на днях в командировку. Нам предлагают большой денежный заказ – годовой мониторинг по разделу "Влияние рекламы на товарооборот продуктов детского питания". Контракт трехсторонний – со Статуправлением и французами, производителями диетики. Так что сам понимаешь, мне без тебя ехать туда не имеет смысла.
-Я давно не практиковался во французском, а английский ты и сама прекрасно знаешь,- пытался я со-противляться. Но Елена не отступала:
-На переговорах необходимо хорошее знание именно французского.
Я опустил голову, а Елена спросила:
-Почему ты не хочешь ехать со мной?
-А зачем ты уволила Иришу?- кинул я ей запальчиво.
Елена встала, подошла к окну и сказала, не глядя на меня:
-Разве ты сам не понимаешь?
Тема приобретала опасный поворот. Да и Елена стояла на фоне окна с такой решимостью, будто кре-пость собралась защищать. Поэтому я взял тайм-аут:
-Мне нужно утрясти кое-какие домашние дела.
-Хорошо, будешь готов, извести меня. Но времени  на раскачку не так много – неделя.

13. С работы, как и планировал, сегодня я ушел пораньше, ведь со вчерашнего вечера мне не давал покоя Харольд, этот король викингов. Таким он мне и приснился накануне.
    Не без труда нашел я его дом, а потом и квартиру, поскольку порядком подзабыл, как мы с Женькой добирались к нему. Но дверь была той самой – высоченной и массивной, со старинной медной табличкой, извещавшей, что здесь проживает или некогда проживал профессор Харольд Иван Петрович. Тот Харольд, которого я знал, на профессора явно не тянул, и на табличке, вероятно, был указан его отец, если не дед. 
    На звонок долго никто не отвечал. Я стоял, слушая грохот поднимающегося допотопного лифта, и озирался по сторонам в этом гулком, с высоченными потолками, сохранившими лепнину, подъезде. Но вдруг совершенно неожиданно и почти бесшумно дверь передо мной распахнулась. В темном ее проеме показался художник, одетый в какую-то серую, перепачканную красками хламиду. Нарядец был определенно коротковат профессорскому сынку и едва-едва доходил ему до голых колен. А дальше шли сильные стройные ноги, ступни которых отличались удивительно длинными пальцами. Но взгляд мой прилип все же к его коленям – гладким, овальным, с ямочками. Хозяин их взглянул на меня и сказал:
-Долго же ты шел ко мне.
А потом взял меня за шкирку и завел столь странным образом в прихожую, после чего затворил за мной дверь.
    В оторопи от такой бесцеремонности я не мог проронить ни слова.
-Иди за мной,- приказал он мне, и я проследовал за ним в полном изумлении.
    После темной прихожей комната, как мне показалось, вся светилась – через необычно высокие окна солнце падало на пол наклонной прозрачной стеной, в которой роились сверкающие, как алмазы, пы-линки. Меня на мгновенье заворожило это зрелище, и только потом я заметил несколько мольбертов, расставленных тут и там по всей комнате.
    Художник тем временем очень внимательно меня рассматривал.
-Извини, Харольд,- наконец-то смог я произнести,- имени твоего, убей, не помню.
Он усмехнулся и увлек меня к столу в угол студии, где стоял роскошный диван.
-Юджин меня зовут,- услышал я, отчего вздрогнул.
-Что такое?- удивился он, наливая мне чай из пузатого китайского чайника и пододвигая блюдце с бу-тербродами.
-Да нет, все нормально,- смутился я.- Просто Юджин – это, по-русски вроде Женя?
Он не ответил и продолжил изучать мое лицо, но между нами не возникло даже малейшей неловко-сти, что крайне удивляло меня, хотя и где-то отдаленно, на кромке сознания. Ведь я тоже вглядывался в его серые глаза цвета стальных отблесков на свинцовой речной воде поздней осенью. И понять не мог, почему ощущаю запах прелых листьев и какое-то смутное волнение, всегда посещавшее меня осенью на природе. Ведь сейчас был самый разгар лета.
    Рука моя машинально поднесла чашку чая ко рту, но так и замерла.
    Когда мы заявились к Харольду с Женькой, он выглядел совершенно иначе – отлично помню его небритую физиономию с трехдневной щетиной и какой-то с сумасшедшинкой блеск этих серо-жемчужных глаз. Но и тогда меня поразила гибкость его и артистичность. Как же он фиглярничал, как веселил нас, целый спектакль разыграл в лицах, доведя лично меня до коликов в животе от смеха. А потом еще и на гитаре такие вещи бацал своими фантастически чувственными длиннющими пальца-ми… Это когда мы еще не слишком напились все втроем.     
    Сейчас он сидел напротив, на диване, в какой-то неповторимо богемной позе, так что даже голые его ноги, слегка опушенные темными волосками и вальяжно закинутые одна на другую, наравне с мешковатой хламидой, подвязанной простой бечевой, смотрелись почти атрибутами искусства, некими артефактами, а сам он выглядел юным римлянином в тоге. И было в этом нечто сродни какому-то началу, пуэрильному архетипу, духу легкомысленной и безответственной молодости.
    Я пытался отвести взгляд от того места, где хламида Юджина, несколько задравшись, обнажала его бедро с гладко натянутыми рельефными мышцами совсем уж бесстыдно высоко, и не мог.
-Слушай, а почему ты сказал, что я долго к тебе шёл? Ты ждал меня?- наконец-то спросил я.
-Разумеется, ждал,- усмехнулся Юджин.
-Но откуда ты мог знать, что я приду?
-Знал…Иди сюда,- сказал он,- здесь удобнее. Чего ты там на табуреточке примостился.
Я покорно встал и пересел к нему, но не рассчитал: диван оказался слишком мягким, и, не удержав-шись, я навалился на Юджина, схватившись для равновесия за его упрямое, твердое и гладкое колено.
Художник засмеялся и приобнял меня за плечи:
-Какой же ты неловкий. Мне говорили, теперь сам вижу…
-Кто говорил?- спросил я. Он не ответил.
    Нос мой уловил на фоне кисловатого запаха мягкой вываренной мешковины нюанс, присущий оттенку травяного шампуня на чистых волосах и еще нечто индивидуальное, телесное и определенно мужское. Я скосил глаза на руку с золотистым ворсом, обнявшую мое плечо, увидел совсем близко пульсирующие голубоватые жилки на ней и с ужасом почувствовал, что возбуждаюсь. Но Юджин, ничуть не смущаясь, вдруг взял меня за подбородок своими длинными пальцами, приблизил мое лицо к себе и некоторое время внимательно рассматривал меня глаза в глаза, а потом пробормотал себе под нос:
-Что ж, понимаю, понимаю…вполне…
    Словно зачарованный, я напряг слух и почти вплотную приблизился к нему, чтобы не пропустить ни слова, потому даже не сразу въехал, что ощущаю вкус его губ на своих губах, да и вообще уже лежу под ним. Все медленно