Возвращение

внимательно посмотрел на меня и вежливо спросил:
-Так вы не желаете подписывать квитанцию?
Я отрицательно мотнул головой. Тогда он собрал в дипломат все до одной свои бумаги и направился к выходу из комнаты, а в прихожей на зеркало положил визитку:
-Здесь мои телефоны – на случай, если вы все же решите связаться со мной и получить дарственную под роспись. Адвокатская контора Габриеляна, с 9 до 16.

    После ухода гостя Серега снял с меня ветровку и увлек в кухню, где усадил за стол ужинать. Мало того, стал со смехом рассказывать о каких-то придурках, объявившихся у них в офисе с предложениями начать новый бизнес.
-Представь, притащили с собой сумку, полную бабла. Без шуток – сам видел, куча пачек пяти- и десятитысячных, и все в банковской упаковке. Как эти балбесы по улице с таким грузом ходить не побоялись, ума не приложу. Полные лохи… Но, деньги вроде чистые – от продажи дома. И дарствен-ную видел, и свидетельство из Департамента о праве собственности. Бабушка какая-то им оставила в наследство якобы за то, что ухаживали они за ней и крышу весной чинили. Что теперь с ними делать, не знаю.
    Я кивал и думал о своем. Вот она, та самая опасность, которую я кожей чуял, хотя и в такой, для кого-то, возможно, очень странной, форме – Женька сумела-таки все мне испортить. Это другой кто мог радоваться, некоторые люди полжизни ждут своего жилья и ни на что не посмотрели бы. Но мне было ясно: Женька объявила войну, потому что била по самому больному – явно унизить меня пыталась. А ведь я ни на что не претендовал, просто хотел уйти.

8. Ночью я думал о своей жизни. Серега во сне держал мою руку, и стоило мне пошевелиться, сжимал ее сильнее. Вот также когда-то боялся отпустить меня во сне и Гарик. Игорь, Гоша великолепный, Горностай королевский… Господи, как давно это было, хотя почему давно, всего-то пять лет назад. И сколько уже за эти пять лет случилось у меня разных встреч. Но Гарик был единственным, потому что первым.
    Мне вдруг отчетливо вспомнился чуть солоноватый вкус его губ, и от этого заныло в груди, как и в день его отъезда. Что-то с матерью у него тогда случилось, потому уезжал он первым из группы, в страшной спешке, не остался даже на торжественное вручение дипломов, получил свои корочки до-срочно в канцелярии универа.
    Какими же мы были глупыми. Никогда не заговаривали о будущем, даже не думали о нем. Разъеха-лись и потеряли друг друга. Лишь в "контакте" и в "одноклассниках" кое-кто из девчонок и знакомых парней маячил и отмечался на моей странице, но не Гарик. Уж кто-кто, а он в социальных сетях отро-дясь не сидел. А мобильник его не отвечал с первого дня нашей разлуки.
    Сначала я недоумевал, потом сходил с ума, но все проходит… И я даже не стал узнавать в деканате адрес Гарика, решив – раз мой друг не отвечает на звонки и сам не звонит, значит, все между нами кончено.
    У меня осталась только его старая куртка, в карманах которой лежали кубики фрутеллы. Гарик всегда таскал их, чтобы меня прикармливать, я казался ему совершеннейшим доходягой.
-И в чем только душа у тебя держится, коромыслик,- говорил он часто, то руку мою разглядывая, то шею, то плечо,- хрупкий ты какой-то, словно подросток, согреть тебя хочется.
Я смеялся, но и рука моя, и плечо, и шея начинали розоветь под его взглядом, словно он уже губами к ним прикоснулся. Шершавые они у него были, обветренные, и моя чувствительная кожа мгновенно реагировала на них, хотя, конечно, не только кожа. От его поцелуев у меня словно волна проходилась по телу. Но сам я, как ни странно, стыдился его целовать, только запахом наслаждался – каким-то настоящим, острым, мужским, от которого мурашки бежали.
    Группа одна ему очень нравилась – Eurythmics и особенно их альбом "Peace". Слушал я эту музыку, но нечасто, только когда совсем невмоготу становилось, и тоска одолевала.
    На курсе у нас парней не так много училось, а в нашей группе мы с Гариком и вовсе только вдвоем среди женского царства обретались. Ох, и любили же нас девочки. И мы от их любви не отказывались, шустрили и времени зря не теряли. Даже нечто вроде соревнования устраивали. Конечно, Гарик был безумно красив, зараза, но и мне доставались некоторые перлы. Помню одну, очкастую. Приблудилась к нам из другой группы. Кажется, из-за болезни что-то пропустила, поэтому моталась по разным аудиториям, дабы наверстать перед экзаменом. С поджатыми губками такая фифа – ни дать, ни взять, ботаничка. На лингафонах как-то сидели мы с ней в последнем ряду, и пока все в своих наушниках тему пробивали, такое она ручонкой своей вытворяла, ширинку мою расстегнув, что я только диву давался. Пришлось и мне поработать в ответ: потом уже, в общаге, в кладовой какой-то заброшенной между этажей – загнул ее буквой зю и отделал по полной.
    Как же Гарик ржал надо мной, но не осуждал, напротив, подбадривал. А однажды так и вовсе после очередной пирушки оказались мы с ним вместе у одной очень раскованной особы и, накачан-ные спиртным, по очереди ее приходовали... Или это она нас приходовала, так и не понял. Во всяком случае, меня она тогда очень утомила. Я ведь просто не желал в грязь лицом ударить перед Гариком, а девке той все мало было, накурилась травки и разошлась не на шутку…
    Совершенно не помню, как мы ушли от нее, но проснулся я в объятиях Гарика в его общежитской комнате. Меня мутило от спиртного, тело ужасно ныло, и более всего болел член, словно наждаком его натерли. К тому же, озяб я под открытой форточкой, потому, недолго думая, привалился плечом к теплому Гарику, а горящим пахом – к его прохладному бедру, и, прикрывшись сверху лапищей своего друга, уснул. Но даже сквозь сон сразу ощутил, как он заворочался, засопел и стал потихоньку ласкать мою спину, спускаясь все ниже, да так, что волны желания просто выплескивались из меня…
    Сердце мое забилось сильнее от этих воспоминаний, и я, забывшись, уж, было, сжал своего ожившего наглеца, убрав Серегину руку, но тут же оказался под Серегой целиком.
-Не трожь – это я должен,- прошептал он мне горячо в ухо, захватывая мой член и перекрывая мне ды-хание самым изощренным из своих поцелуев. Настолько сильно, видать, даже через дремоту, переда-лось ему моё возбуждение. Да он и всегда хитро так поглядывал и ждал какого-то особого момента, какого-то взгляда от меня или вздоха. И неизменно все у нас с ним происходило на фоне очередной моей фантазии или воспоминания, которые и вызывали во мне эти приливы.
    Так же было и с Женькой, только с нею именно я ловил ее кайфы, моменты и фантазии. И ведь нра-вилось мне это – она ж ни разу сама не стала инициатором секса между нами. А хотела его, ох как хотела, но стремалась страшно, что и возбуждало меня не на шутку. Я всегда чуял ее желание: в такие моменты взгляд она непроизвольно начинала прятать и двигаться как-то по-другому начинала – точно кошка.
    А мне ужасно разгадать хотелось всю ее странную, подобную хеттской письменности, скрытность и умение помалкивать. Никак не вязались они с Женькиной страстностью в интиме. Да и в компаниях с друзьями не была она какой-то особо замкнутой молчуньей, отнюдь. Хотя, как ни напрягал я внимание, не мог припомнить ни единого момента, когда бы Женька так уж сильно перед кем-то открылась, по крайней мере, в моем присутствии. И целоваться… ни разу ведь не поцеловала меня сама, впрочем, как и я Гарика или Серегу.
    Но ее я хотел целовать, поскольку только так мог смирить и подчинить себе. И любую обиду ее в момент уничтожить. Не имелось у Белки защиты против этого. Да и нравилось мне проникать в ее розоватый рот, я тут же очень ярко представлял, как она языком касается моей плоти.
    Признаться, ни с кем я так бесстыдно не целовался, как с ней, и никого так сильно не желал склонить головой к своему паху, чтобы видеть, как у меня на глазах меняется все ее существо. В ней словно включался какой-то механизм, превращавший молчаливую улыбчивую Женьку в совершенно незнакомое мне создание, изворотливое, гибкое, изощренное – нет, не в опыте, а в своих желаниях. Словно от кокона она на время освобождалась. И с каким же непреходящим изумлением наблюдал я потом, как кокон этот постепенно восстанавливается, костенеет слой за слоем и отгораживает ее от мира.
    Столь же непостижимым казалось мне и ее умение быть всегда желанной в любой компании. Обычно это свойственно неисправимым весельчакам, а Женька вроде бы не относилась к данной породе. Но чуть не каждый друган так и норовил ее облапить и не просто, а с этаким вожделеющим взглядом. Она, усмехаясь, отбивалась, но явно представлялась лакомым куском для многих из них. И именно ей все наперебой спешили сообщить последние хохмы и новости, которые она выслушивала благосклонно, внимательно разглядывая говорившего. И вновь казалась мне удивительно похожей на недосягаемо-притягательную подиумную модель унисекс.

9. В бытность мою студентом на наших вечеринках не только преобладали, но и верховодили девчонки, что лично меня вполне устраивало. Их пирушки, если уж планировалась выпивка, обязательно снабжались едой, а не только танцульками под видео и караоке. Не то что у программе-ров из бывшей тусы Лысого, перешедшей мне по наследству, которые в отличие от него не обладали особо развитой фантазией. Они всегда имели курево и бухло, а вот какого-нибудь завалящего бутерброда на закусь у них могло не оказаться.
    После того, как Лысый свалил из города за каким-то жестким мэном работать врачом-ординатором на Соловках, отдался я на съедение своим одногруппницам и стал любимчиком в их кругу. Даже Гарика они не так привечали. Он этому, кстати, ничуть не удивлялся и говорил, что комплекция моя субтильная их привлекает, и что якобы я бужу у них материнские инстинкты и желание защищать меня и опекать.
    Но я так не считал. Были ведь и у меня кое с кем из них по-человечески теплые отношения, в которых я выступал советчиком и защитником. С Соней, например. Как же плакала она, когда влюбилась в своего Бобрика. Все бы ничего – взаимопонимание, поцелуи, речи, объятия, только как до постели у них дошло, увидела она его скукоженный до детских размеров член, и до того это поразило ее воображение, что стала она чуть ли не о лишении себя жизни думать. Влюбилась-то по-настоящему, без балды, а Бобрик, дубина стоеросовая, так и не смог ее тогда толком трахнуть, хоть и кончал раз за разом.
    Я как мог успокаивал Соню, говорил, что главное, Бобер – человек хороший. Да и стыдил  – грудь у нее тоже не третьего размера была, а так, одно название.
    Именно для Соньки и уговорил я Бобра в баню вместе сходить, чтобы все конкретно рассмотреть и ей свой вердикт о нем выдать. А он возьми и покажи себя во всей красе – такую елду в стояке еще поискать. Э-эх, если б не Сонька, не устоял бы я, точно начал бы клинья к нему бить. Все у него в лучшем виде оказалось и с эрекцией никаких проблем. С Сонькой он, видать, с перепугу просто не мог никак процесс в правильном режиме запустить.
    Но она с моей подачи правильные выводы сделала, и с тех пор все у них нормально пошло. А потом родила и грудь приобрела того самого, долгожданного третьего размера. Так что в итоге вполне нор-мальные ребята получились.
    В Женькиной компании девах