Возвращение

угодник, просто всегда помнил наставления Нинели, как мне, неисправимому промискуитетчику, следует вести себя в ортодоксально женском обществе. К тому же, обладательница тонкой талии отличалась проницательным умом и крайне стервозной внешностью, а рядом с подобными дамочками я чувствую себя неуютно и стараюсь жить с ними в мире.
    Кстати, косметика на ней всегда выглядела безупречно, и одевалась Крис весьма качественно, потому комплименты мои шли почти от чистого сердца и, нужно сказать, достигли цели. Между нами даже нечто типа дружбы завязалось – так, для обмена мнениями о том, о сём. Вряд ли я мог привлечь ее как сексобъект, меня она находила полезным для каких-то других своих целей. Впрочем, как и я ее. Всегда хотел узнать, что варится в головах подобных созданий. Совершенно же непонятно, зачем ей тонкая талия и изысканный стиль в одежде, если мужчин она по большей части презрительно гнобила. Хотя это тоже всего лишь особый вид кокетства.
    Подруга ее, Людочка, пыталась не уступать ей по степени стервозности, но меня откровенно  кадрила – то и дело в интеллектуальные игры со мной ввязывалась. Познания в различных областях у девушки, конечно, имелись, но весьма поверхностные, и я частенько откровенно сажал ее в лужу, с удовольствием наблюдая за сдержанными улыбками в свою сторону Эда, которые грели мое самолюбие.
    Да и в отличие от Кристины, со вкусом у Людочки имелись существенные проблемы. К примеру, злоупотребляла она умильно уменьшительными формами слов, что лично меня просто вымораживает. Об одежде молчу, а походка у нее так и вовсе подкачала. Отдаленно эта особа напоминала утку на сносях: при узких плечиках фигура ее, минуя пару жировых складок, переходила в грушевидные бедра, а те, не прикрытые для приличия каким-нибудь удлиненным жакетом и откровенно обтянутые джинсами, покачивались при ходьбе слишком уж явно и со вполне определенной целью. Однако вовсе не из-за этого, а из-за голубого лака на ногтях про себя я называл ее синепалой олушей.
    Ума не приложу, как это стильная Крис могла дружить с ней. Явно с целью выглядеть на ее фоне экзотическим утонченным растением.
 
    Конечно, обе эти куклы напрягали меня, зато в их лице я имел группу поддержки и отличное прикрытие, с которым чувствовал себя намного спокойней, нежели в одиночестве. Правда, явно защищаться было вроде не от кого, но срабатывала привычка.
    В отличие от юристок, сталкиваться с шефом нос к носу лично мне доводилось не столь уж часто, ведь обычно он давал распоряжения по селектору, лишь документы для перевода на английский или немецкий приносил в приемную сам. Отчеркивал карандашом кусок текста, который следовало перевести, четко артикулировал ключевые фразы и спрашивал, сколько времени мне для этого потребуется. А я в эти краткие моменты вместо того, чтобы вникнуть в суть его слов, пытался вглядеться в его странные глубокие глаза, вслушаться в органное звучание его голоса, и тонул в какой-то вязкой субстанции, совершенно не фиксируя вниманием задания, которое он мне давал. И в ответ ему мямлил что-то невнятное. Если бы не моя отличная визуальная память, уж и не знаю, как бы я каждый раз выкручивался. Но претензий у него ко мне вроде бы не возникало, просто этот медведь-шатун ни с кем не был не то что ласков, а даже просто приветлив, и всегда выглядел суровым и властным.
    С каким же удивлением обнаружил я однажды в приемной существо с такими же, как у него, удиви-тельными, влажно поблескивающими, темно-шоколадными глазами, которые вдобавок еще обрамля-лись прямыми, длинными и острыми, точно иглы, ресницами.

    Для начала существо просочилось в офис совершенно для меня непостижимым образом, ведь это именно я нажатием кнопки позволял или не позволял кому бы то ни было войти в помещение фирмы. Но сейчас мною просто пренебрегли. Мало того, я воочию увидел, что существует некто, молодая осо-ба, способная не только не дрожать перед нашим патроном, а напротив, вертеть им, как вздумается. И все это с легкостью взмаха тех самых игольчатых ресниц. 
    К слову сказать, все сотрудники восприняли данное обстоятельство чем-то само собой разумеющимся, по крайней мере, ни у кого из них не возникло желания пошушукаться по поводу дочки босса, которой все позволено. Мало того, все очень обрадовались ее приходу. Как я понял, в коллективе Женьку любили, включая даже двух моих ядовитых подружек из таможенно-юридического отдела, и объяснялось это тем, что именно через Женьку решались самые неудобные вопросы, относящиеся, правда, скорее к соцзащите персонала, с которыми представители последнего боялись напрямую идти к шефу-тиранозавру.
    Инициатором донесения Женьке обо всех несправедливостях, творимых в фирме, как самый смелый партизан, выступал неугомонный Эдичка, так мило морщивший свой мальчишеский лобик и выпячивавший совсем по-детски нижнюю губу. Остальные ходили к нему с тайными заявлениями и жалобами, точно в подпольный отдел кадров.
    При появлении Женьки в конторе случался кипеж и некоторое брожение, а ушлый прошаренный Эд тут же устраивал чаепитие, на которое не посягал даже шеф, и в процессе этой церемонии подробнейшим образом расписывал Женьке обстановку. А тем временем народ с надеждой поглядывал, как они шепчутся, по опыту зная, что за этим последует. И Женька хмурила свои беличьи бровки, выслушивая доклад Эда о том, как кого-то заставили делать отчет, невзирая на наличие больничного листа, или лишили премии из-за опоздания по причине пробки на дороге – она умела быть очень дотошной и въедливой в мелочах.

    Я-то с первой минуты глаз с нее не сводил, такой Женька показалась мне необычной, а она на но-венького секретаря-референта тогда не обратила особого внимания – хорошо это помню. Правда, потом утверждала, что сразу меня приметила, просто ей некогда было, очень она на отца в тот раз сердилась.
    И действительно, скоро на мое место приняли толстого очкарика-заочника, похожего на коалу, а меня как по мановению волшебной палочки перевели в тот самый отдел логистики, где обитал дружный коллектив, попасть в который я стремился всей душой.
    Правда, насладиться привилегиями приобретенного положения мне так и не довелось. И ведь угораздило такого аккуратиста как я, с незапятнанной репутацией безупречного исполнителя, в первую же неделю прошляпить заявку заказчика. Но отгрузку материалов не сделали в установлен-ный срок именно по моей вине. Коллеги, особенно Эд, успокаивали, уверяя, что с каждым по неопытности случалось здесь нечто подобное, и в иной ситуации я бы очень оценил участие Эда, но в тот раз сидел и тупо просматривал сводку отгрузок, не в силах поверить своей оплошности. Хотя данный косяк по моему глубокому убеждению явился лишь следствием той самой странности и подвоха, которые чувствовались мне во всем устройстве этой фирмы с самого начала. Ведь знал, подозревал и все же врюхался…
    На душе скребли кошки, и не отпускало ощущение, что я безнадежно облажался. Перед шефом и особенно перед Лизаветой. Глупые, конечно, мысли, но я ругал себя последними словами за то, что не ушел отсюда сразу, ведь боязнь как-то катастрофически опозориться являлась моим пунктиком еще со школы. Впрочем, у кого не возникало подобного подсознательного страха?
    Сразу припомнилась череда моментов, когда со мной случались происшествия из разряда стрёмных. Но таковыми они казались только мне. Разумеется, никаким позором от них и не пахло, о них вообще почти никто не помнил.
    Однако размышлениям этим не дали развиться, потому что меня, как и полагается, вызвали на ковер. А мало кто знает мою не вполне нормальную особенность, оставшуюся еще с детства,– запросто вырубаться от громкого крика или сильного испуга. Вот такой я чувствительный к неделикатному обращению или, не дай бог, какому-нибудь хабальству. Правда, далеко не всякие хамство и грубость повергают меня. Вовсе нет, а только те, что задевают во мне нечто очень глубоко сидящее и потому действуют на меня гипнотически. Вот и в тот раз со мной случился не обычный обморок.
    Меня затрясло, а по рукам и ногам побежали колики, как если бы все места на них затекли от долгого сидения. Но я не вполне отключился, только тело мое стало оседать на пол совершенно нелепым образом, заваливаясь куда-то вбок. Начальник же, ничего не замечая или даже находя подобное поведение подчиненного при разборе полётов вполне соответствующим обстановке, отчитывал меня – голосом, от которого и при обычном-то разговоре стекла в окнах позванивали.
    Но тут в кабинет вошла Белка. Тогда мне показалось, что наступила мертвая тишина. К тому моменту я уже благополучно распластался между стулом и стеной и все-таки видел Женькины какие-то нереально непорочные губы. Без малейшего следа помады, они своим естественным цветом и тончайшим веером нежных складочек напоминали листья рождественской пуансеттии… Губы эти приоткрывались – Женька что-то говорила отцу, и он отвечал ей, тыча рыжим пальцем в мою сторону…Что-то протяжно поплыло, и все слилось в хаос линий, в поток барочных бессистемных словесных горстей сыпучей кириллицы, в песок неразличимых лексем…
    Я улавливал лишь отдельные звуки и отрывки слов с некоей тенденцией к отрицанию, и во всем этом звуковом потоке доминировало "о-о-о", которое казалось мне бездонным пулевым отверстием в моей груди, завершающимся пустотой, нулем, смертью… и только какое-то слабое, короткое и робкое, с придыханием, "и" намекало на продолжение…

3. Однако ж долго Женька сегодня спит, пора бы и вставать. Хотя, что я ей скажу? Снова повторять вчерашнее – увольте, это выше моих сил. Только бы дождаться ее ухода. При ней у меня точно не получится действовать по намеченному плану.
    Мысли крутились и прыгали между дорожной сумкой, предназначавшейся для вещей на первое вре-мя, папкой с документами из секретера и эксцессами фалло-лого-центризма в сфере монологичного гендера. С какой же кровью вбила все это в мою голову Нинель. Она одна как никто понимала потреб-ности моего ума.
    Да, о чем это я…. Ну и взгляд был вчера у Женьки, когда я сказал, что нам необходимо расстаться. Она явно не вполне сначала восприняла смысл моих слов. А когда въехала, сжала виски руками…
    Я и представить не мог, что Женька способна издавать подобные звуки – нечто нереальное, с плав-ными обертонами и все нарастающей интенсивностью. Это был даже не крик, а почти музыкальное соло, которое воздействовало на меня гипнотически. Но я устоял, мало того (ну, надо же, явный прогресс в истории моих падений), попытался разжать ее руки, которыми она закрывала уши, чтобы не слышать меня.
    Не слишком-то разговорчивая с другими, в общении со мной она всегда включала какую-то свою особую, по-женски виртуозную флексию, и я поражался ее чуткости к семантике при выборе произно-симых слов. И этот ее крик… совершенно точно был направлен по тональности. Но разве можно так играть – до сухого горячечного озноба?…
    Да, а когда ж это я отключился? Ведь мы еще много чего друг другу сказали, прекрасно помню… Впрочем, один момент явно выпадал из цепочки, именно тогда всё, наверняка, и