случилось: что-то полыхнуло перед глазами – это когда Женька произнесла "ненавижу". Не выкрикнула, напротив, почти прошептала. Но это было чужеродное слово – для губ ее и для всей ее натуры…
Между тем она проснулась, села и зябко поежилась – видно, замерзла под утро. Повела плечами (ох, уж это ее движение плечами!) и посильнее запахнула вязаный жакет, в котором спала. На меня даже не взглянула, только спросила:
-Живой?
Я угукнул в ответ, а когда снова открыл глаза, ее и след простыл. И вдруг произошло совершенно непредвиденное – вместо звуков из кухни послышался легкий щелчок захлопнувшейся входной двери. Сердце мое остановилось. Вскочив, я тут же оказался в прихожей и выглянул в коридор, но Женька словно испарилась.
Сразу навалилось чувство вины, и первой всплыла мысль, что из-за меня и моего долбанного обмо-рока Женьке пришлось покинуть гнездо свое беличье, которое она так долго и любовно свивала. Ведь все здесь приобреталось на ее деньги задолго до моего появления, и уйти должен был именно я, а ушла она… хотя я просил ее вчера только дать мне время собрать вещи.
О чем-то я еще думал, но так и не успел разрешить для себя. О нашей с ней клятве, об общем счете в банке на две карты, о мечте поехать в Грецию, чтобы увидеть Акрополь и Парфенон. Ах, да, о квартире еще думал, чтоб ей провалиться… Как же я притух, когда впервые оказался тут. Мне сразу захотелось сюда переехать, но виду я не подавал, дабы вдруг не предстать перед Женькой полной дешёвкой. У меня ж совершенно никаких корыстных мыслей не имелось, просто было жутко любопытно узнать, как живется в таком доме. Оказалось – очень даже неплохо живется.
С маман мы тоже не бедствовали, у меня всегда имелась своя отдельная комната, правда, никаких слишком уж навороченных благ цивилизации позволить себе мы, конечно, не могли. Да, в общем-то, я и не заморачивался на них никогда, хотел разве что более крутой ноут приобрести. Но это как с автомобилем – имеющий логан всегда мечтает о ниссане, и так до бесконечности. Однако когда переехал к Женьке, первое время просто млел от модного дизайна и современного интерьера, в котором ощущал себя совершенно иначе, нежели дома. Странные порой метаморфозы происходят с людьми в различных интерьерах, наверно потому, что мысли разные порождают у одного и того же человека.
А Женька откровенно наслаждалась, наблюдая мои восторги от стильной отделки комнат и всех этих посудомоечных машин, агрегатов для приготовления кофе, тостов и грилей, а еще от джакузи, где мы любили балдеть с ней на пару. Впрочем, она прекрасно видела, что мне хорошо с ней не только в этой квартире. И, действительно, я по-настоящему кайфовал, правда, не совсем так, как она думала, и вовсе не от того, от чего ей бы хотелось. Но ведь кайфовал…
Женька… не подвело меня первое впечатление – разительно отличалась она от всех девах, когда-либо разводивших меня на секс. Была в ней какая-то неуловимая инаковость, нечто совершенно для меня непостижимое и запредельное, до дрожи и желания рассмотреть почти вплотную каждую ее невинно детскую складочку на теле, нежном и гладком, имевшем вроде бы женские формы, но относившемся все-таки к какой-то иной форме жизни, нежели я и другие люди.
Потому-то меня нисколько не удивляло количество ее приятелей, она их своей физиологической тайной к себе притягивала, на которую и я попался. Кстати, почти со всеми ее друзьями я отлично поладил – у меня ж самого не то что друзей, просто знакомых по жизни на порядок меньше. А тут и водники, и горники, и пешеходники, и даже альпинисты – полный комплект. Женька в команде каякеров обреталась, но дружила с очень многими ребятами из федерации спортивного туризма, где и разряды учреждались, и на соревнования посылали самых лучших, и спонсоров для команд находили.
Веселый это был народ, безбашенный и увлеченный, порой до фанатизма. Главное, приняли меня как своего. Только теперь, наверно, все кардинально изменится, я ж для них кто – муж беличий и дружу с ними со всеми сразу, а, значит, ни с кем конкретно. Не то что Женька – с каждым, да еще как!
В прихожей на крючке болталось две связки ключей: мои – с брелоком от Статойла и Женькины – с рыжим хвостиком. Как же мне нравились эти ее трогательные штучки – мелочи разные забавные, мя-гонькие, пушистые. Н-да-а, нравились… хотя почему собственно? Сама ведь она никогда не любила подобных аксессуаров, данные детали появились постепенно и вполне понятно, что для меня. Женька точно улавливала, какой именно антураж мне подсознательно хотелось видеть рядом с ее обликом.
Однако ж весьма странные прихоти. И откуда они только взялись у меня? Определенно что-то фрейдовское. С детства я вроде чурался всего бабского, разных бантиков и рюшек, стыдился их даже в руки брать. Но точно помню – они притягивали меня в тех абсолютно необъяснимых созданиях, которые казались мне какими-то инопланетянами, которых я мечтал разгадать и в то же время опасался. И началось все с кудрявого чудовища из соседней квартиры по имени Зоська. Вот кого в изобилии всегда украшали всяческие банты, оборки, фестончики на платьях и беленьких гольфах. Родители у нее еще были очень интересные – поляки. Смешно так говорили – "святый Йезус-Мария".
Сколько же претерпел я пацаном от их хорошенькой польской дочери и развратился с ней ужасно. Хотя виной тому явилось, с одной стороны, мое непомерное любопытство, а с другой, повышенная и слишком рано развившаяся сексуальная возбудимость, которой Зоська, как существо без тормозов и малейшего понятия о стыде, всячески потворствовала, удовлетворяя свои какие-то совершенно немыс-лимые детские животные потребности все потрогать и попробовать на вкус.
У этой пухленькой веселушки с молочными щечками произношение сильно хромало, что мешало ей постигать школьную программу наравне со сверстниками, и по договоренности между нашими матерями я учил ее русской речи. Как-то раз мы читали с ней книжку, валяясь на диване, потом в шутку начали бороться, в процессе чего она вдруг впилась губами мне в шею и сказала:
-Ты вкусный, как лососик.
Выражение ее лица при этом странно изменилось. Мне было ужасно щекотно, я пытался увернуться, потому, смеясь, подставил ей свою руку. Зоська попробовала на вкус и ее, лизнула себя для сравнения и сказала:
-Мне нравится – ты немного солёный.
Помню, я чуть живот от смеха не надорвал, когда узнал, что она до сих пор засыпает, как маленькая, посасывая свой большой палец. Мы хохотали как умалишенные, и я тискал ее, точно сдобную ватрушку. Очень мне нравилась мякоть ее тела. Именно с этого все началось.
Признаюсь, меня мучил тайный стыд и страх разоблачения, но с того дня я как зомби только и ждал наших с ней порочных игр с раздеваниями и поцелуйчиками в самые интимные места. Хотя то, что игры эти порочны, из нас двоих осознавал только я, одиннадцатилетний. Зоська совершенно не делала никаких различий между прыжками через скакалку, бросками мяча в кольцо на пожарной лестнице и тем, что творила со мной, пока ее родители находились на работе. В нее словно бес вселялся, и она уже не разменивалась на то, чтобы лизнуть мне руку или затылок, а почти сразу находила самую главную свою игрушку – мою пацанскую штуковину, исправно торчащую в предвкушении. Игра ее была самозабвенной, она как конфету начинала меня сосать, совершенно не находя это постыдным и не понимая в свои неполные восемь лет, что ни в чем не уступает какой-нибудь прожженной взрослой девице. И до того изматывала мой подростковый организм, что я еле ноги от нее уносил, но был не в силах отказаться от таких острейших удовольствий.
Слава богу, длилось это совсем недолго, и у меня не хватило ни ума, ни способностей ее физиологическую девственность нарушить, тем более что Зоське не нравилось, когда я трогал ее "там". Для поцелуйчиков и "наказания" за "плохое поведение" она предпочитала подставлять мне свою мягонькую попку, которую я с удовольствием шлепал и покусывал. А вскорости к моему величайшему счастью и избавлению Зоськины родители переехали в другой район, и больше я не видел свою зверушку-подружку.
Потом в моей жизни было еще несколько странных женских существ, которые непременно желали любить меня самыми извращенными способами – это уже в универе. Но Женька даже на их фоне явля-лась абсолютным исключением, ведь это не она, а я первым потянулся к ней. И ночи не спал, и дрожал, когда она в офис к отцу приходила. Много в ней намешано было женственности, однако ж, одевалась и вела она себя всегда, как подросток. С независимым таким видом, словно ей известно нечто недоступное простым смертным. Напоминала она мне неземных подиумных мальчиков-аэлит – походкой своей, высокими утонченными скулами и бесстрастным выражением лица. К тому же, она единственная не выкачивала из меня энергию потребительски и не грузила никакими проблемами, разрешая их все без моего участия. Как ни странно, это и привязывало меня к ней, и мучило одновременно, ведь, несмотря ни на что, подозревал я во всем нас соединившем какую-то скрытую подставу, ибо явственно ощущал, что Женькино просыпавшееся в моем присутствии воображение не замыкается лишь на сексуальной сфере, а содержит много чего еще.
Растерянно глядя на веселый хвостик-брелок, я вспомнил, как однажды мы лежали с ней, и она водила по моим губам голубиным пером, которое нашла на чердаке, куда мы залезли посмотреть места ее детства. В отличие от меня она, будучи подростком, верховодила компанией мальчишек, и чердак этот являлся тайным местом сборищ их маленькой шайки. Там они давали "великую" клятву верности святым узам дружбы и совершали ритуал вступления в братские отношения по типу один за всех и все за одного. Для этого все поочередно раздевались донага, как бы доказывая, что полностью доверяют своим собратьям и не стыдятся их, и наносили временные тату на недоступные родительским взорам участки тела. Никаких компромиссов не принималось – каждый должен был пройти через полное обнажение и татуаж. И все до одного ее мальчишки как по команде заторчали, когда последней разделась и подставила для картинки свою попешу отважная Женька.
Как же я тогда возбудился от ее рассказов. Под ногами у нас хрустели кругляши керамзита, а у слу-хового окна валялась забытая рогожка, обсиженная голубями и пропахшая Женькиным детством, которая и стала ложем для нашего первого с ней секса.
Некоторое время в полной растерянности я стоял голый перед входной дверью, поглощенный этими воспоминаниями, и где-то в фоновом режиме раздумывал, как передать Женьке оба комплекта ключей, когда уйду. Решил оставить соседям, а ей послать смс на мобильник, и с этой мыслью уже хотел закрыть замок на еще один оборот, как в дверь позвонили.
На пороге стоял улыбающийся Серега. Он на секунду потерял дар речи, увидев перед собой меня во всей красе, и тут же скользнул взглядом вниз по моему обнаженному торсу до причинного места. Я и сам невольно глянул туда и, пораженный нахальством своего все еще совершенно бесстыдно торчащего вверх инструмента, попытался, было, водворить его в более
