связи. Придётся вызывать племянника. Это у меня уже не в первый раз. Но сам я аппарат чинить не умею.
Я уже собирался его утешить, когда в палату вбежали две девушки в белых халатах и со вскриком облегчения: «Вот он!» подбежали ко мне.
Следом въехала каталка. С помощью соседа медсестры аккуратно переложили меня на неё. И каталка медленно покинула палату.
— Куда вы меня везёте? — Прохрипел я.
— Сегодня, — сказала мне одна из них, высокая красивая блондинка с роскошными широкими бедрами и столь же впечатляющей грудью, — у нас большая операция. Будем возвращать вас к нормальной жизни. И каталка поплыла по длинному коридору. И, наконец, въехала в просторное помещение.
— Это наша реанимация! — Сообщила мне вторая медсестра, пухленькая и рыжая. — Сейчас мы сделаем вам укол, вы заснете. А очнитесь уже здоровым. Или почти! Или не очнетесь вообще!
А пока она это говорила, шприц непостижимым образом оказался в моей вене. Она, кажется, едва успела вытащить иглу, а я опять почувствовал, что проваливаюсь в пустую темь.
Впрочем, темнота до конца не сгустилась. И я неожиданно оказался перед некой площадкой, похожей на сцену. Метрах в двадцати от меня. На ней возвышались два холма-близнеца, сильно напоминающие женские груди. В каждом из них темнело по отверстию, вроде тоннелей в метро, в которые мог свободно проскочить локомотив.
Но заглянуть ни в один тоннель не удавалось. Они были завешены плотным туманом, как занавесом. Из каждого проема холма выбегала прямо на меня дорога. Оба пути сливались в одно, довольно широкое полотно. Оно подбиралась к моей каталке. А потом вновь раздваивалось, огибая меня с обеих сторон. Тропинки исчезали где-то за моим затылком.
СОЛИТОН 3
ГРЕКАМ НИ ДО ЧЕГО НЕТ ДЕЛА
Из тумана каждого из тоннелей одновременно и неожиданно вынырнули две мужские фигуры. Один из мужчин высокий, лысый, с аккуратной бородкой, столь же тщательно подстриженными усами и книгой подмышкой был одет в старинную хламиду, выдававшую в нём древнего грека.
Второй, явно тяжело больной, если судить по постоянному кашлю, который не оставлял его с момента появления. В косоворотке, шароварах перетянутых матерчатым ремнём и коротко остриженный – волосы торчком – он был явно славянского происхождения.
Они достигли места слияния тропинок, которое я окрестил сценой. И, оказавшись на ней, учтиво раскланялись друг с другом.
— Какого чёрта! — С неудовольствием грек обратился к низкорослому славянину. — Ты почти труп! А тебя всё носит и носит. Лежал бы себе что ли! Может, и выздоровеешь. Так нет же!
— Ах, Демокритушка! — печально возразил ему больной мужичок. — Это вам, грекам, ни до чего дела нет! Вы ведь как дети. А мне, раз уж я жив, надо донести до матушки государыни, что в Англии ружья кирпичом не чистят. Оттого они и стреляют лучше, чем в России!
— Откуда тебе знать, Левша, чем чистят ружья в Англии? И как кирпич содействует плохой стрельбе? Ты вообще представляешь, каким образом можно почистить ствол ружья изнутри кирпичом? Правда, в моё время ружей еще не было. Но я совершенно ясно представляю, что кусок кирпича в дуло не воткнёшь! А ежели снаружи, так как же это может скверно воздействовать на стрельбу? И вообще ты с чего это решил, что славяне чистят ружья кирпичом изнутри?
— Слышал я про то, Демокритушка, слышал!
— Беда ваша, русских, в том и состоит, что не из книг вы черпаете мудрость и знания. И не из умных речей. А от дураков, не ведающих, что такое логика! Да еще по свету глупость разносите! Логика есть во всем. За исключением человеческой головы, разумеется. И никак я не могу уразуметь: ну, почему это природа, отдыхающая на детях гениев, столь неустанно трудится над потомками идиотов!?
— Ну почему же дураков, Демокрит?
— Да вот взять тебя хотя бы. Разве ты не есть типичнейший дурак? Блоху из Англии прислали? Прислали! Она дансе делала? Делала! А ты её взял и подковал. Разве блоха — лошадь? Лошадей подковывают, чтобы копыта себе не сбили, а блохе подковы зачем?
— Так не просто же подковы. На каждом гвоздике имя мастера. Это ж работа какая тонкая!
— Что в имени тебе моём, как сказал ваш же великий классик. Блоха-то после твоей «тонкой» работы дансе делать перестала? Перестала. Ты, болван, умный механизм испортил, а туда же — великий, мол, я мастер! Великому мастеру положено сначала думать, а потом делать! А у тебя все наоборот. С таким талантом можно было бы и путное что-нибудь придумать! А ты — подковать решил!
А почему бы тебе мой атом не сотворить? Уж он такой мелкий, что право же даже в тысячу раз увеличь, а все одно поменьше аглицкой блохи будет? Да чтоб по орбитам электроны бегали? Что слабо?
— А что такое, Демокритушка, атом?
— Великий Зевс, я ж об этом писал еще две с лишним тысячи лет назад!
— А у нас про то не ведомо! Не любим мы пустопорожних разговоров! И наука ваша не про нас!
— От того и чешите левой рукой правое ухо! Русский
человек отличается от всех остальных народов. Европеец верит во все, что ему говорят, даже в очевидную ложь. А русский ни во что не верит! Даже в очевидную правду. И слышать про то не хочет!
Ладно! Пойди уж, ляг да отболей себе потихоньку, чтобы выздороветь! А будешь носиться, как оглашенный, точно помрёшь...
После этих слов оба исчезли. А я, пытаясь разобраться в этом диалоге, пережевывал сценку, свидетелем которой мне довелось стать. Но…
СОЛИТОН 4
НОЧИ ВАРФОЛОМЕЯ
Едва скрылись левша и его попутчик, «занавески» тумана снова зашевелились. И из-под левой арки вышел человек в чёрной одежде. Но из-за правой «кулисы» никто не появился. Но зато явственно послышался детский смех.
— Кто вы и уж не надо мной ли смеетесь? — С гневом швырнул в пустоту человек в сутане. — Что во мне смешного?
— Какой глупец! Какой глупец! — Раздался неслаженный хор детских голосов. — Вы только посмотрите на этого глупого человека! Он не знает даже, в чьем доме живёт и кто его хозяева!
— Я – монах монастыря Невинно Убиенных Младенцев, — твердо заявил человек в чёрном, — И в этом монастыре живу! А вы кто такие, чтобы смеяться надо мной?
— Ха-ха-ха!— Захихикали детские голоса. — Какой глупец! Какой глупец! Разве это не ясно? Ведь мы же сказали тебе, что ты живёшь у нас!
— Так вы хотите сказать, что вы и есть невинно убиенные младенцы?
— А ты знаешь младенцев, которые были убиты за какую-то провинность?
— Не знаю, я никогда не задавался этим вопросом. Я просто молился за то чтобы вы попали в рай!
— Пустое занятие! Куда же мы ещё могли бы попасть? Ведь мы же невинные! Если бы только рай был! Но, похоже, его нет! Нам его почему-то не открыли?
— Нет рая? — растерялся монах.
Он воздел руки к небу, будто собираясь пригласить в свидетели самого Господа Бога. Ведь такого безобразия не может быть по определению. И брякнулся на колени.
Из невидимых существ выделилось одно и материализовалось до полупрозрачной видимости в младенца. Ребенок похлопал стоявшего на коленях монаха по плечу.
— Меня зарезал солдат. В животе моей матери. В страшную Варфоломеевскую ночь пьяный католик одним ударом клинка прикончил сразу двух гугеноток. Ведь я бы тоже, наверное, выросла гугеноткой. Мать была на сносях. А ты знаешь, сколько убито младенцев, таких как я, ещё не родившихся, за всю долгую и гнусную историю человечества под ваши молитвы?
— Нас в несколько раз больше, — ребенок потер глаза, — чем живёт ныне на всём земном шаре. А резали и убивали все кому не лень — пьяные купцы и тупые крестьяне, набожные рыцари и безбожные язычники, умирающие с голоду отцы, не знающие где заработать на хлеб насущный, и матери, брошенные теми, кто зачал нас. Потому что не знали, где взять средства, чтобы прокормить!
Ты знаешь, как тяжело умирать при аборте, когда твоё еще не родившееся тело рвут на куски и выдёргивают из чрева матери? А ты мучаешься от боли и беззвучно кричишь! Но хоть одно ты можешь понять? Нас так много, что рай просто не может вместить всех?
Монах с криком "Свят! Свят!", неистово осеняя лоб, пустился наутёк. Глядя на его побег, невидимые младенцы дружно захохотали. От этого разноголосого хора лоб мой покрылся испариной. И тут мир вокруг меня пропал. Я снова погрузился в полную темноту.
СОЛИТОН 5
ИСТОРИЯ ГЕРОДОТА
Потом сознание вновь забрезжило во мне. Но только я начал приходить в себя, как тот же час же оказался в том самом месте – на каталке. И началось новое действо. На этот раз дорожка справа расширилась и очертила большой круг. В середине его появилось некое сооружение, которое я сначала принял за кресло, но потом решил что это все-таки скорее трон. И не ошибся.
Туман вновь откинул край, и из-под арки шагнул человек. Молодой, статный, красивый, одетый во все темно-голубое. В плаще, с вытканными на ткани золотыми лилиями. На голове, поигрывая лучами драгоценных камней, сверкала корона.
Его окружала пара дюжин человек. Один из них, в коричневом камзоле, кожаных штанах и изящных туфлях с золотыми пряжками, над которыми, видимо, здорово потрудился хороший мастер, склонился перед ним в придворном полупоклоне.
— Сир, вы позволите доложить?
Похоже, король, собирался выслушать придворного. Но в это мгновение из второго проема появился еще один действующий персонаж. В некогда белом, но в силу долгой носки пожелтевшем балахоне.
Мне показалось, что вновь прибывший и король похожи друг на друга - одинаковые фигуры, один и тот же рост. И этого не смогли скрыть даже различия в их одеянии.
Голову второго незнакомца прикрывала повязка, обмотанная в несколько колец вокруг головы. Длинным сверх меры концом ее, продернутым через последний виток, мужчина прикрывал нижнюю часть лица, которого по этой причине разглядеть не удавалось. У меня возникло ощущение, что он делает это преднамеренно, чтобы кто-то из присутствующих не увидел его лица.
Красавец в плаще с золотыми лилиями, видимо, узнал пришельца. И велел свите покинуть зал. Вельможи послушно вернулись в тоннель, откуда прибыли. Последний из них низко поклонился коронованной особе и пообещал вернуться, по первому же знаку короля.
Они остались вдвоём. И только, когда в отдалении смолкли шаги свиты, вновь прибывший решил приблизиться к первому. Он сорвал свой тюрбан, видимо, здорово надоевший ему. И удивительное, абсолютное сходство обоих обнаружилось и в их лицах.
Эти люди были полными двойниками друг друга. Каждый с любопытством смотрел на другого, словно они давно не виделись. Они бросились друг другу в объятия. И второй, словно смакуя каждое слово, почти шепотом произнес:
— Ты действительно красавец, ваше Королевское Величество. Филипп, ты недаром получил прозвище Красивого! Четвёртый, если я, конечно, не забыл нумерации?
— Если ты, конечно, не забыл, что оба мы один и тот же человек, но из разных времен, я не стану тебе возвращать комплимент: ты сделал его и себе, Геродот! Ты ведь так себя называешь? Хотя я откровенно не пойму, Феликс, чем тебе не угодило твое доброе имя, данное при рождении?
— Время непонятная штука. Его парадокс состоит в том, что любое наше перемещение в трехмерном пространстве ровным счетом ничего не значит. Идешь ли ты вперед, или назад, или стоишь на месте, а говорят, что время идет вперед. Так, может, движемся только мы, а время неподвижно?
И
Рекомендую размещать частями.
Улыбаюсь.