творческим людям. И что он будет очень рад помочь мне стать профессионалом высокого класса.
Увы! Мне не удалось долго побыть в его учениках. Через неделю отец имел с ним долгую беседу наедине. После чего потный и красный от смущения, музыкант заявил, что зашёл попрощаться со мной в связи с непредвиденными, но непреодолимыми обстоятельствами.
Его сменил невзрачный человечек, во-первых, тотчас же высказавший о моих способностях диаметрально противоположное мнение тому, что утверждал первый учитель. Состояло оно в том, что из меня, к сожалению, не получится превосходного пианиста, Не говоря уже о скрипаче. Но он готов заниматься со мной, поскольку ему за это хорошо платят.
Понятно, что продолжать далее свое музыкальное образование я не захотел. Хотя воспоминание об этих двух исключающих друг друга мнениях коробят меня до сих пор.
Потом меня вдруг понесло в литературу. Спустя несколько лет мои стихи напечатал известный среди любителей литературы журнал. С предисловием маститого поэта, посчитавшего, что у меня явно есть талант, Хотя он требует серьёзного труда, развития и шлифовки.
Однако следующие несколько стихотворений, которые я принёс в редакцию, были отвергнуты с порога. К сожалению, как сообщил мне редактор, я не внял наставлениям моего рецензента. У меня, видимо, закружилась голова от первого успеха. Стихи такого качества, которые я принес нынче, на публикацию в журнале, который возглавляет он, не имеют шансов!
Десять лет назад на смертном одре мой отец покаялся в своих грехах и просил меня простить его. За то, что он не дал мне возможности стать ни музыкантом, ни поэтом. Но сказал, что у него были основания поступить так.
Я член одной из ста богатейших семей мира. Моё призвание определено моим рождением. Я обязан совместно с остальными семьями мультимиллиардеров управлять миром через свои капиталы.
Вот что получается, когда берешься за воспитание дитяти после того, как оно лежит вдоль кровати! Начни он лет этак на десять- пятнадцать раньше лепить из меня финансиста, не исключено, что сегодня бы я так не облажался с отелем, моим собственным отелем!
Зато не каждый может похвастаться, что его единственный рассказ, забракованный до кучи со стихами, все-таки родился на свет божий. Правда, под чужим именем, хотя и с незначительной правкой. Конечно, я бы мог дать "автору" какую-нибудь приличную для него сумму за разоблачение того, как текст попал к нему и почему опубликован под его именем.
Но что значит имя? Ничто! Просто страшно подумать, сколько миллиардов имен людей поглотила земля, о которых нам совершенно ничего не известно. А много ли мы знаем о тех, чьи имена сохранились?
И я преклоняюсь перед мудростью музыкального критика, который якобы восстановил адажио Альбиони. Но мне вполне ясно, что он создал его сам и подарил человечеству. Хотя до сердец и чувств подавляющей части человечества этот подарок так и не дошел.
А я уже столько лет занят непонятно чем. Я стараюсь осознать, зачем мне столько слитков золота в подземных хранилищах банков. И даже не пытаюсь представить размер ненужной мне собственности и недвижимости. Но успешно делаю вид, что классно справляюсь со всем этим.
В клубе, куда я направляюсь, мы все самые богатые люди планеты. Единственный и единый первый ряд человечества, в котором все равны. Правда, у нас тут тоже есть свои маленькие хитрости в построении. Наш ряд выстроен не по росту, А по содержимому банковского кошелька. Но все-таки мы все примерно одного роста!
Но это ничего не меняет. Никто не вправе шагать рядом с нами в этом ряду. Учёные? Литераторы? Руководители предприятий, выпускающих продукции на миллионы зеленых ежедневно? Нет, нет и нет! Может, банкиры владеющие активами хотя бы вполовину меньшими, чем у нас? Нет! Они могут идти где-нибудь сзади, дыша нам в затылок! Но меня это не радует!
Мы — соль Земли. Это благодаря нам цивилизация стала столь великой. Никакие города с их небоскрёбами, производства, от которых уже нечем дышать в этих городах, никогда не были бы возможны, если не мы. Это мы решаем, кому с кем воевать, Кто и когда проиграет ту или иную битву, чтобы цивилизация продвинулась ещё на шажок вперёд.
Какой-то автор, кажется, из русских классиков однажды очень верно сказал: а народ у меня или дурак, или злодей. К этому почти нечего добавить, кроме разве что одного: дураков среди человечества значительно больше, чем злодеев. Хотя все мы рождаемся дураками. Но очень немногие в последствие умнеют. Остальные вольно или невольно, но превращаются в злодеев. Как и положено дуракам.
Впрочем, чего это я? Почему какой-то поганый отель, затерявшийся в складках моих капиталов, подвиг меня на эти дурные ассоциации?
А вот и моя машина. С верным телохранителем на заднем сидении, который сопровождает меня даже на любовные свидания. Вот еще четверо бодигуардов, пристроившихся по двое слева и справа от входной двери в отель. Они делают вид, что совершенно не интересуется моей персоной. Просто вышли подышать свежим утренним воздухом. А если и подглядывают в мою сторону, то исключительно, как на объект, не представляющий никакого интереса.
И, наверное, еще человек сорок расположились концентрическими кругами вокруг отеля. Всех этих людей объединяет единственная забота: как бы лучше охранять мое тело. Чтобы я не стал жертвой похитителей, готовых потребовать за мою голову многомиллионный выкуп.
Хотя мне надо пройти всего пять или шесть шагов, чтобы втиснуться на сиденье у почтительно открытой дверцы. Ну, всё, всё поехали! Сколько ехать-то тут, если идти от силы минут десять?
Вот уже десять лет, как я сменил покойного отца на всех его постах и должностях. И унаследовал его место в нашем клубе. Члены клуба собираются каждые полгода в разных городах и странах. И я обязан там быть. Единственной весомой причиной моего отсутствия может быть только болезнь. А если здоров, даже опоздание считается недопустимым.
Клуб был создан и начал проводить свои заседания ещё задолго до того как я появился на свет. Долгие годы тут рассматривается один-единственный вопрос: как сократить разросшиеся до нескольких миллиардов человечество до одного-единственного. Тем более что человечество, несмотря на все наши попытки как-то сдержать его рост упрямо продолжает разростаться.
Когда я появился на заседании впервые, занял свободный стол в предпоследнем ряду. Чтобы отсюда мое невежество было не слишком заметно. Моим соседом справа оказался Клаузе. Позже, во время перерыва, мы разговорились. Оказалось, что у нас много общего.
По его признанию он чуть-чуть не стал художником. Но папаша извлёк его из богемы, уже приготовившейся затянуть в свое болото. Причем, кажется теми же средствами, которыми оперировал и мой. В кулуарах мы разговорились. И оказалось, что не я один профан, не ведающий о размерах своего состояния. Клаузе тоже смыслил в управлении финансами исключительно через подручных, работавших еще на его отца.
Многие наши одноклубники тут явно не чувствовали себя на празднике жизни. Царицей в конференц-зале была серая скука. Каждый пытался перекрасить ее. Но дело шло плохо.
Одни, задрапировав глаза полутемными стеклами очками, за которыми они мирно дремали, иногда погружаясь в сон. Но тут же, с легким храпом встряхиваясь, словно кто-то шлёпнул их по макушке.
Другие, вели активную переписку со своим соседями по столам. Те с видимым удовольствием их читали, согласно кивали, видимо, соглашаюсь с изложенными постулатами и начинали строчить ответ.
Это подвигло меня достать свой отрывной блокнот и черкнуть пару строк Клаузе, в надежде, что он поможет мне разобраться в происходящем.
В ответ я получил вот это:
" Уважаемый Алекс, собрат мой, — написал он красивым, я бы даже сказал элегантным почерком. — Да будет известно тебе, что подавляющая часть человечества называет себя простыми людьми.
Эти люди отличаются от остальной небольшой части, которых мы назовём для большей внятности непростыми. Простого человека распирает гордость от того, что плохо соображает и мало знает. И вообще от того, что напечатано или написано он, как от любых других премудростей, старается держаться подальше.
Согласись, что может быть противней науки? Впрочем, и нам, непростым, она тоже омерзительна. Ибо для занятий ею существуют люди, которых называют учеными, которым за это платят. Это нас несколько сближает с простыми. Хотя и в какой-то мере удаляет от ученой братии.
Но есть одна отличительная черта, которая разделяет эти две группы. Непростые это люди упорные, которые знают секрет, как непосильным трудом можно нажить ту мелочь, которая лежит в подвалах наших банков.
Непростаки из нашего числа хорошо понимают, что такое богатство. И чувствуют где, когда и как оно плавно или резко переходит во власть. И что власть эта огромная сила. И что она держит в узде всё общество.
Эти люди являются основой процветания человечества. А остальные это тягловая сила прогресса, несущая на своих плечах всю тяжесть создания артефактов для построения планетарной цивилизации.
За это власть, лучшая часть которой представлена здесь, создала совместное акционерное общество всеобщего благоденствия и непрерывного потребления. И мы имеем честь этим гордиться.
Но поскольку процветание нашей цивилизации устроено так, что для одних это бублик, а для других только дырка от него, скоро пришлось задуматься, как с этим быть? И непростые, олигаршиствуя потихоньку, начали меценатствовать.
Самым лучшим вложением меценаты считали религию. Во-первых, не надо было сильно тратиться. Она и сама добывала свою десятину у тех, кого поучала, как надо жить. Во-вторых, потому что призывала не считать деньги в наших подвалах.
Религия вообще интересная штука. Она предлагает вам не суетиться и осознанно терпеть муки «здесь», чтобы получить компенсацию «там». Причем «здесь» весьма краткий миг бытия. А «там» — бесконечный. Разве можно устоять перед таким выгодным предложением?
Есть, правда, некоторые нюансы. Где это «там» никто не знает. И что именно в этом «таме» дают. Поскольку из «тама» никто не возвращался, чтобы поведать об этом. За исключением отдельных мозгляков, которые уверяли, что побывали «там». Те, что перепутали клиническую смерть, из которой выводят, с биологической, которая и есть смерть исключительно в один конец! Такое с любым может случиться!
Однако у несознательных адептов начали возникать вопросы. Зачем, скажем, непростому богатому его миллиарды «здесь», если он может куда больше получить «там»?
Но служители культов ответить простым не могли. И только бормотали нечто об игольном ушке. И религия пошатнулась.
Из ее неустойчивости ясно вытекало, что как философия она уже всё! Разве можно было равнодушно смотреть на такой упадок духа? Поэтому начали искать новую основу, но уже в самой в философии. При помощи всё тех же меценатов.
Кто платит, тот и заказывает музыку! А домеценатская философия сводилась к борению двух начал. Одно признавало первичным дух. Второе — материю. Идеалисты с материалистами могли бы бодаться до скончания веков. И так не пришли бы к соглашению.
Рекомендую размещать частями.
Улыбаюсь.