держатся своих земляков, а значит, Парфения.
Есть иноки, что живут на особицу. В их число входят настоящие перлы любомудрия и просвещенности, таковы Аполлинарий, Феофил, Даниил. Знаменит живописец Афанасий, такого художника надо еще поискать по Руси. Покойный библиотекарь Захария, как и ключарь Ефрем, также не примыкали к группировкам, были сами по себе.
О прочих черноризцах, мелких сошках, что ожидают подачек от сильных мира сего, и говорить нечего.
По поводу смерти отца Захарии авва Кирилл, к своему прискорбию, ничего стоящего сообщить не мог. Своей необъясненной загадочностью она ошеломила и выбила настоятеля из колеи.
Почему Кирилл назначил его библиотекарем? Разумеется, игумен видел, что Захария не чета молодым скрипторным сидельцам. Да и для меня в порядке вещей, что глубоко книжный человек обязан продвигать людей себе подобных. Игумен, как говорится, на собственной шкуре испытал: нет ничего хуже, чем делить ученые труды с обязанностями управленца, посему нуждался в деятельном помощнике. Захария же, проявив немалую сметливость и оборотистость, оказался бескорыстным и усердным работником, к тому же довольно образованным и начитанным. Следует отметить, что Захария действительно оказал неоценимое содействие ученым трудам настоятеля. Исколесив полкняжества вдоль и поперек, перелопатив монастырские и церковные собранья, он принес в обитель кучу полезных книг. Вдобавок к основным трудам инок выучил, что совсем непросто, иноземные языки — умел изъясняться и писать по-гречески, отчасти по-латински, совершенствовал навыки в немецком. Лучшего библиотекаря не сыскать.
Правда, старожилы требовали поставить главным в хранилище Аполлинария или Феофила. Никто не говорит, иноки весьма достойные, но они почтенны возрастом, малоподвижны, предрасположены к уединению и покою. Удел же библиотекаря — быстрые ноги, нужно быть скорым на подъем, тут не посидишь! Кроме того, Кирилл полагал, что молодой инок будет более послушным и покладистым, нежели иеромонахи, закоснелые и своенравные. Таким образом, избрание Захарии виделось Кириллу более естественным и разумным.
Игумен — вот наивная душа, даже не подозревал о мелочной накопительской натуре библиотекаря. Андрей Ростиславич не преминул растолковать настоятелю то упущение, ввергнув авву в настоящее уныние.
А уж весть о причастности Захарии к богомильским радениям окончательно удручила Кирилла. Он не желал верить услышанному, предполагал, что это либо неумная напраслина, либо намеренно подстроенный заговор. Со слов игумена, Захария, наоборот, ратовал за чистоту православия, за искоренение любой ереси даже в зародыше своем.
По поводу богопротивных книг в келье библиотекаря игумен привел оправдания, сам толком не веруя в них:
— Так сие совсем не трудно понять — всякий истинный книжник стремится познать тайны мирозданья. Порой ученый прибегает к сочинениям запретным, но внимает им критически. Почерпывает в них лишь очевидные сведения, отнюдь не разделяя воззрений магов и еретиков, — такова смутная позиция Кирилла.
Впрочем, теперь уж ничего не исправить. Плох ли, хорош ли Захария, так ли уж это важно? Убит человек, и его убийца должен понести наказание — тут наше мнение было единым.
Не менее сильно потрясло настоятеля павшее как снег на голову известие о сборищах иноков богомилов. И то, что в их главе тот, на которого игумен всегда полагался — ключарь Ефрем. Честный радетель монастырского добра, отменно характеризуемый из Овруча. Как могли подложить такую свинью? Разум игумена отказывался воспринять свалившийся позор, игумен страдал:
— Уж лучше быть убитым вместо Захарии, чем такой срам... Зачем я еще жив?..
Никогда Кирилл не стремился владычествовать над ближними, то не его стезя. Не обладал он излишним самолюбием, как и не имел опыта руководства людьми, что и привело к плачевному концу.
Да, наверное, Господь правильно ссудил. Ибо нет прощения халатному пастырю, поощрившего паству на омерзительный грех.
Кирилл повторил давешнее намерение — принять в Киеве самую жестокую, какую ни есть, епитимью. Он в отчаянье высказал мысль — изуверски покарать себя, что было уже против правил. Благо, он сам то осознал.
И, потеряв смысл жизни, кручинясь о печальном уделе, беспомощно заплакал игумен Кирилл. Рыдал молча, одними слезами.
И стало мне жаль неумелого пастыря. Андрей Ростиславич, как мог, тщился обуздать горе черноризца, но тот был безутешен. О чем разговаривать с раздавленным человеком? Ему до себя дела нет, а слушать других сверх всяких сил. И мы оставили авву Кирилла наедине с кручиной, наедине с самим собой.
Андрей Ростиславич предусмотрительно обязал каких-то черноризцев приглядеть за игуменом, шепнул мне на ухо скороговоркой:
— Кабы чего с ним не вышло, не хочу брать грех на душу. По утру оправим его в Киев, а там, как Бог даст...
Примечание:
1. Симеон — настоятель Андреевского монастыря в Киеве (род. 1169).
2. Мефодий — настоятель Михайлово-Выдубицкого монастыря в Киеве (2-я пол. XII в.)
3. Поликарп — архимандрит (1164- 1183) Печерского монастыря в Киеве.
4. Спас на Берестове — киевский монастырь, во 2-я пол. XII в. представлял интересы
суздальцев в Киеве.
5. Логофет — логофет дрома, имперский канцлер Византии, министр иностранных дел.
6. Рюрик — Рюрик Ростиславич Смоленский (1140-1212), кн Белгородский, кн. Смоленский, кн. Овручский, вел. кн. Киевский (1173, 1180-1181, 1194-с перерывами до 1210).
7. «Пространная правда» — «Русская Правда»(полный список), древнейший памятник русского права, кодификация завершена в конце XII в.
8. Рахдониты — оптовые еврейские торговцы.
9. Роман Мстиславич — Роман Мстиславич Великий (1151-1205), кн. Владимиро-Волынский, кн. Галицкий (1197-1199), кн. Галицко-Волынский (1199-1205).
Глава 11
В которой старца Парфения, стараниями князя Владимира, возводят в игумены обители
Храм гудел, будто растревоженный улей. Помимо монахов, послушников и княжих людей к службе явились тиуны и многочисленная челядь. Всем занятно поглядеть, как возводится в высокий сан новый игумен. В самом деле, церемония неповторимая, она совершенно выходит за рамки размеренной монашеской жизни, и не явиться на нее — скудоумию подобно. Открывается чистая страница истории обители, происходит приобщение к живительным истокам, памятное на всю жизнь. Когда еще увидишь такое? Оттого черноризцы, а особенно юные послушники, возбуждены до крайности. Да и гостям недозволительно пропустить редкое торжество, вослед инокам, и они испытывают нервическое оживление и подъем. Кажется, сам воздух в церкви исполнен напряженного трепета, ровно перед грозой, насыщен судорожной мощью. Стиснутые ее токами люди точно околдованы, они превратились в стадо «баранов», алчущих лишь одного — зрелища. Натуга толпы поминутно нарастает, порой кусками прорывается наружу. То тут, то там вскипают ожесточенные споры и пререкания. Чернецы никак не могут постичь и принять всполошившее их известие — смену настоятеля.
Окинув взором возбужденную братию, я попутно отметил, что монахи и тут сгруппировались сообразно своим воззрениям.
Огибая полукружьем амвон, ликующим монолитом стояли сторонники старца Парфения. Они составляли заметное большинство.
Обращала на себя внимание группа запальчивых черноризцев, обступавших псаломщика Викулу. Его густой рыкающий бас покрывал их разлаженные возгласы. Рядом с рыжим выделялся худобой и высоким ростом пожилой монах с бледным лицом. Я догадался, что вижу пресловутого доместика Микулицу — ставленника Мануилова, потерпевшего сегодня урон. Нитевидные губы кантора язвительно кривились, выплевывая угрозы и проклятья приверженцам Парфения.
На отшибе в сторонке, тихо переговариваясь, стояли чуждые мне скрипторные иноки: Аполлинарий, Феофил и Даниил.
Табунилось еще несколько кучек взволнованных черноризцев, правда, не столь враждебно настроенных, как люди доместика.
Промеж иноков сновали великовозрастные послушники, увертываясь от подзатыльников, они так и норовили пробраться поближе к амвону. Совершенных же малюток, словно наседки цыплят, опекали наставники. Сбив неразумную малышню в кучу, они удерживали ее в правом приделе. Длинный полутемный притвор заполнил серый работный люд. По журавлиному вытягивая шеи, чернь тщилась не прозевать прибытия мирских и церковных вельмож. Но и в той скученной толпе то и дело происходили склоки и перебранки.
Но вот народ раздался в стороны, высвобождая место для прохода. Чрез распахнутые врата в храмовую сень ступили долгожданные властители. Первым с каменным лицом, лишенным всяких чувств, шел князь Владимир Ярославич. Именно таким отрешенным и бесстрастным истуканом должен выглядеть в представлении простецов верховный вершитель их судеб.
За правителем, переваливаясь на коротеньких ножках, ковылял владыка галицкий Мануил. Порозовевшая мордашка архиерея излучала кротость и благость, точно мысли его пребывали в заоблачных эмпиреях. В возникшем безмолвии золоченый посох епископа звучно и размеренно отстукивал каждый шаг иерарха.
Чуть отстав, по одному цепочкой прошествовали остальные сильные мира сего. Выставив живот, заносчиво озираясь, грузно ступал разряженный Горислав. Его тщился нагнать не менее нарядный Судислав, но все как-то отставал.
Потом с глубокомысленным, не к месту лицом прошел Андрей Ростиславич. Для такого случая он навесил на грудь серебряную гривну со львом. Боярина Андрея сопроводил завороженный вздох толпы, донесся чей-то назидательный шепот, разъясняя невежам, что за персона такая проследовала.
Следом за Ростиславичем, держа прямую спину, невозмутимо вышагивал Парфений. Духовник, раскланиваясь направо и налево, щедро одаривая зевак умиленными улыбками.
В отдалении за главными фигурами плотной шеренгой топали статные иеромонахи из свиты епископа и незнакомый мне мясистый раскрасневшийся пресвитер. «Не Галицкий ли поп Петр?», — подумал я. Красовался в парадном облачении княжий мечник Филипп, прошли еще какие-то видные мужи. До неприличия отстав, замыкал шествие немощный старец Евлогий.
Разномастная свита, несуразно потолкавшись, выбрав места, полукругом разместилась по бокам амвона лицом к братии. Настала полная тишина. Слышно было даже потрескивание свечей и поскрипывание паникадила. Князь Владимир Ярославич, неспешно огладив бороду, молвил сухим, надтреснутым голосом:
— Владыка и братия! Я призвал вас под кров Божьего храма, чтобы объявить обители другого, лучшего отца-настоятеля, — выдержав паузу, князь продолжил на повышенном тоне. — Монастырь сей известен православному миру ученостью, добронравием и скромностью иноков. Книжное дело и живописное мастерство, а также прочие искусства, обильно проросшие тут, являют образец не только галицким киновиям, но многоценны и остальному православию.
Устав от возвышенных слов, переведя дух, Владимир со скорбью возгласил:
— Но кознями сатаны и прислужников его — малая
