Загадка Симфосия. День второй

частица братии, слабая духом и верой, впала в смрад греха и кощунства. — Князь замолчал, пристально вгляделся в обомлевших иноков.
      Но еще не до всех черноризцев дошла суть выдвинутых обвинений. Раздались недоуменные одиночные возгласы: «Какой грех? Кто впал?» Затем недоумение толпы перешло в дерзкий протестный гул. Желваки заиграли на скулах Владимира Ярославича, он поднял руку, призвав к вниманию:
      — В чем проявился тот грех? Я полагаю, всякий из вас, преступив заповеди Господни, ведает свое отступничество, свою мерзость. Всяк, творящий постыдное, злобное, гнусное, знает о своей пакости. Но не тех грешников я обвиняю. Они понесут возмездие и без моего вмешательства: и здесь, на земле, а опосля смерти, на том свете. Адские муки уготованы за грехи их...
      Я обращаюсь не только к смиренным инокам, живущим по Божеской правде, чтящих заповеди и закон. Ко всем Вам мое слово:
      Сегодня все вы, и праведники, и грешники, до пят изгажены непотребством и подлостью лживых сотоварищей, богомерзкие дела которых легли черным пятном на всю обитель. Что за мерзкие дела, спросите? — князь рванул ворот рубахи. — Скажу прямо: в обители сплела гнездо богомильская ересь. Иноки христопродавцы, впав в духовную смуту, погрязли в идолопоклонстве и волховстве, потонули в чернокнижье и чародействе. Они, предав веру отцов, всячески поносили православие, хулили Христа и Матерь Его. И в то же время прославляли Дьявола и легион бесовский, — Владимир Ярославич воздел вверх руку. — Да не будет иудам прощения до скончания века! Возмездие Господне да настигнет еретиков... А до того я своей властью покараю злодеев за мерзкие дела и худой язык, — Владимир, испытав прилив красноречия, нарочито закашлялся. Пауза была нужна, чтобы оценить воздействие угроз на слушателей.
      Опять возник гуд, саднящий душу, но он уже явно замешан на страхе. Люди испуганно присмирели. Князь, круто поведя плечами, опять громогласно подступил к толпе:
      — Я и владыка Галицкий Мануил постановили сложить с иеромонаха Кирилла игуменский сан. Бывший настоятель Кирилл по нерадению своему не разгромил богомильский вертеп, каленым железом не выжег чинимый блуд, не скосил сорную траву в обители. А призван был клятвой богоданной охранять чистоту места святого. Но вверенному стаду не пришелся он пастырем грозным и справедливым, пастухом с оком недреманным. Проказа завелась в обители по преступному попущению игумена. Наделенный огромной властью, он не смог ею распорядиться. Не умел или не хотел?.. А обязан был неустанно печься о благе обители, о чести ее достойной. Поэтому грех на нем тяжкий. И пусть Бог будит ему судия! Мы же, повторяю, отрешаем Кирилла от обители! Пусть идет, откуда пришел. Пускай стыд гложет его! Пусть оставшиеся дни его пройдут в покаянии. Я правильно говорю, братия?..
      Толпа, пристыженная укоризной, одобрительно, с пониманием заверещала, сплачиваясь в негодующем порыве: «Верно кажешь, княже! По совести судишь! Справедливо творишь...»
      — Так быть по сему! — с облегчением заключил Владимир Ярославич. Повременив самую малость, набрал побольше воздуху в легкие, на одном дыхании отчеканил. — Я даю славной обители нового пастыря, человека вам известного. Он лучше всех знает нужды киновии, ибо умудрен возрастом и честен помыслами. Но и ваши прегрешения ему известны... Только ему под силу навести достойный святого места порядок, разумеется, с моей и Божьей помощью. Он вернет обители доброе имя. Поведет вас к жизни чистой и праведной во имя Господа, святых угодников и церкви православной. Называю имя игумена вашего...
      Все стоящие в храме в едином порыве задержали дыхание, вот оно — откровение...
      — То старец Парфений! Он мой избранник, — князь подошел к иеромонаху, простер десницу и опять, воззвал к братии. — Обращаюсь к вам иноки — люб ли вам Парфений? Нужен ли?.. Рады ли вы ему?
      Старец едва прикоснулся к княжьей длани, выступил вперед и чинно, на три стороны, раскланялся собранию.
      — Так рады вы ему, братия? — настойчиво вопросил Владимир Ярославич.
      Но слова князя уже потонули в возгласах одобрения и поддержки, лавиной катившим на амвон. Особенно усердствовали ближние ряды иноков, ликованию не было предела. Воистину, исполнилось их давнее желание, наконец у кормила обители встанет любимый наставник.
      Совсем по-другому восприняли княжью волю приверженцы Микулицы. Они бесстыдно возроптали, тщась что-то доказать. Но их злобные возгласы заглушила радость большинства братии.
      Дальше — больше, сторонники Парфения взялись дружно оттеснять недовольных к выходу из храма, те упорно противились. Стычки могли перейти в настоящую драку, следовало утихомирить драчунов, тут уж вмешалась княжьи отроки. Действуя достаточно жестко, гридни ловко расчленили скопище обиженных черноризцев, троих (слишком рьяных), заломив руки и согнув спины в три погибели, вывели вон. Мало-помалу обозленные чернецы подчинились. И лишь после того князь Владимир Ярославич произнес приподнято и с расстановкой:
      — Вижу, иноки, большинство поддержало меня, очень я рад. Но слышу и глас недовольных... Братия, знайте, игумен ставится не по прихоти и охоте черноризцев, а токмо для блага всей братии. Любая власть — от Бога! И царь, и князь тоже от Бога... Воля моя не досужая блажь. Я по-отечески пекусь о благополучие обители. Сегодня только авва Парфений в силе восстановить обитель из духовных руин, объединить вас и просветить заблудшие души. Он единственный, на кого я могу положиться...
      Думаю, рано или поздно и остальные осознают правильность моего выбора. Братия, я призываю вас сплотиться, не дать духу розни и вражды расшатать иноческое единство. Монашеский удел состоит не в поиске кумиров и вождей, а в скромном служении, в строгом исполнении Христовых заповедей. Не гневите Отца Небесного спесивым ристанием. Будьте праведны, и благодать Божья не отступится от вас.
      Князь умаялся говорить, язык его стал заплетаться. Он, ища поддержки, оглянулся на Андрея Ростиславича, тот одобрительно кивнул головой, давая понять, что пора закругляться. Владимир Ярославич, собрав остатки растраченных сил, дал последние наставления:
      — В согласии с выбором братии, в точности уставу — настоятелем обители определен иеромонах Парфений. Да будет так и не иначе! Любите и почитайте своего игумена, ибо он отец вам... С сего дня да пребудете в полной его воле, — и, сменив призывный тон на пригласительный, обратился к епископу. — А теперь, согласно канону древнеотеческому, слово передаю владыке Мануилу. Пусть рукоположит он Парфения в игумены. Вручит авве посох пастырский — знак обретенного им духовного сана. Я все сказал... Аминь! — князь неуклюже поклонился и, посторонясь, уступил место архиерею.
      Мануил, с деланным достоинством скрывая досаду, витиевато пропел хвалу мудрости Владимира Ярославича. Умиляясь выбором князя, скороговоркой перечислил человеческие достоинства новоявленного игумена и, не мешкая, приступил к благодарственному молебну.
      Поначалу в несогласованных действиях иереев и причта проступила скороспешность и неподготовленность свершаемого обряда. Но с Божьей помощью служение постепенно вошло в размеренное русло. Наполняясь уготованной значимости, литургия, наконец, возымела надлежащую торжественность и красочную парадность. Монахи угомонились, самозабвенно пели псалмы, молились истово, добросовестно творили поклоны.
      И уже ни что не говорило о недавней буре в стенах храма, о нужде и недовольстве одних, радости других. Все стало на свои, заповеданные Господом места.
     
     
      Глава 12
      Где богомилы колодники по мере своих сил просвещают боярина Андрея и инока Василия
     
      Суматошный день подходил к концу. Но мы еще не успели опросить иноков колодников. Что ни говори, предстояла нелегкая задача. В порубь посажено семеро монахов, сразу не упомнишь, как кого зовут. Семь особей, семь характеров, каждому определена собственная жизненная стезя — она-то и диктует поступки, определяет поведение в разных житейских ситуациях.
      По пути к дальней северо-восточной башне, в подвале которой устроено узилище, Андрей Ростиславич высказал любопытные суждения по поводу кончины Захарии:
      — Ты, Василий, наверняка знаешь, что зачастую убийство творится ради сокрытия другого, имевшего место преступления. Устраняется свидетель оного. Расправа становится неизбежной, если убийцу пугают доносом. Бывает, корыстный очевидец домогается до преступника, использует угрозу собственных показаний как козырь. И нет тогда иного пути, дабы укротить «иуду».
      Не исключено, что Захария располагал порочащими сведениями, их оглашение ставило убийцу под удар. Скажем, инок мог поведать настоятелю о тайных мессах, еретикам бы пришлось туго. Но до времени библиотекарь молчал, искал выгоду, торговался. В этом случае под подозрением оказываются богомилы, и больше всех — ключарь Ефрем, будучи главой секты, он терял все.
      Но, возможно, Захария имел веские улики против другого. Кто тот человек — остается гадать? Надеюсь, узники помогут нам выяснить потаенные связи библиотекаря. Как правило, люди выдают менее значимое в их глазах, — раскроет секрет собрата, лишь бы отвести удар от себя самого. Коль книжник якшался с ними, то мог запросто проболтаться, ибо общая тайна развязывает языки.
      Очень может быть, что библиотекарь выведал не о тяжком проступке, а, скажем, о замышляемом заговоре или ином преступном умысле, естественно, за то и поплатился.
      Кроме того, я убежден, хранитель не был беззащитной овечкой, человек с его опытом непременно сильная личность и, как правило, бестия. Определенно, Захария вел лукавую игру, сулящую барыш, но где-то просчитался, сполна не оценив опасности, или кому-то слишком доверился — его обнадежили, а затем предали.
      Кругом одни загадки... Знал ли Захария тайну клада Ярослава, догадывался ли об усиленных поисках сокровищ, имелись ли соучастники у библиотекаря, кто его друг, а кто враг, чего вообще-то хотел Захария?
      Есть надежда, что поставленные вопросы разрешат корпящие в поруби черноризцы. А что им остается, они обязаны говорить правду, вымаливая пощаду. Они отлично понимают, спасти от казни может лишь чистосердечное признание. То есть именно мы с тобой предоставим им возможность выжить.
      Разумно вначале допросить простецов, а уж потом, обыграв их нехитрые показания, прищучить рыбку покрупней.
      Так мы и поступили...
      Заблудшие овцы Прококопий, Макарий и Филипп, дабы вызвать наше сочувствие, притворились олухами царя небесного, полагаясь на поверье: «что с дурака взять?» Со слов колодников выходило, что их втянули во грех грамотеи: эконом Ефрем, писец Феодор да дьячок Фотий. Стремясь себя обелить, бедолаги нещадно топили друг друга, выбалтывали даже не касающиеся к делу шалости и провинности сотоварищей.
      Рассказали нам и кто поторговывает в киновии хмельным зельем, и как, напившись, иноки поигрывают в кости. Узнали мы так же, что по ночам через лазы под стеной в обитель проникают окрестные волочайки(1). По правде сказать, ничего нового для себя