Свет двух миров

напротив, в своё? С Филиппом мне тяжеловато работать. А с Гайей, хоть голову на плаху клади – а не изменишь – легче. Она знает, она говорит, она не боится. Она понимает.
Я замешкалась. Это и сама я чувствовала, но почему-то не могла сдвинуть разговор с места.
–Я тебе помогу, – кивнула Гайя, – речь идёт о той женщине, которая умерла в  своей квартире. Ты её видела. И ты сказала нам, что умершая не она. Но на деле – это ложь. И ты влезла в это. Влезла с Филиппом. Так?
Я не отвечала, и это было самым большим ответом.
–Затем вы полезли с Филиппом в это дело, и столкнулись с чем-то необъяснимым, имеющим ненормальную  даже для нас природу? С чем-то, что показало вам возможность аномалии со временем?
–Тебе это всё зачем? – поинтересовалась я как можно более небрежно. – Помочь хочешь, а может и того лучше – заложить?
–Я? – глаза Гайи вспыхнули бешеным огнём. Сама того не желая, я, похоже, попала в её больное место, – заложить?! Ружинская, ты совсем дура?
–Не бузи. – буркнула я, – и извини. Не хотела. Звучишь странно.
Гайя не сразу успокоилась, но примирилась:
–Чёрт с тобой. Я знаю, как ко мне относятся. Знаю, что всем вам я кажусь неприятной, что со мной работать как наказание, что…
–Нет, – тихо перебила я.
Гайя осеклась.
–С тобой проще, чем с Филиппом. Сама не верю, что это говорю, конечно.
–Спасибо, блин, на добром слове! – фыркнула Гайя, но смягчилась, – короче, Ружинская, есть у меня чутьё, что влезли вы по самые уши. В болото влезли. И не вылезти вам. Тот, кто может творить временную аномалию, тот явно не слабее полтергейста! А это другая уже тема.
«Сильно не слабее, Гайя», – подумалось мне, но я промолчала.
–Так что… – Гайя вздохнула, – если нужна помощь, если что-то нужно…
Я не верила своим ушам! Гайя предлагает мне свою помощь? Нет, я, разумеется, откажусь, и буду права, но Гайя предлагает?
–Даже не знаю что сказать. Спасибо, наверное? – я растерялась, – но мы…честно говоря, мы пока сами ничерта не понимаем.
Я сказала правду. Прокручивая в памяти Карину, Нину и внезапное решение Агнешки появиться перед Филиппом, наводили меня на ассоциацию с мозаикой. У меня явно не было всех кусочков, и я не могла даже понять, что за картинку должна сложить.
На лестнице послышались знакомые голоса. Зельман и Филипп увлечённо обсуждали оплавленную камеру, а Майя вклинивалась со своими замечаниями:
–Вы заметили, с какой силой её швырнуло?  Может быть, камера не выдержала этого выброса энергии?
–Дело твоё, – Гайя схватила меня за руку и заговорила быстро и тихо, – только знай – лучше у меня помощи спроси. А не у Владимира Николаевича. Он не поможет и может хуже сделать.
И не успела я сообразить, как она разжала руку.
А на лестнице уже показалась вся честная компания. И Филипп был впереди с Зельманом. Он, похоже, прекрасно чувствовал себя в прежней компании. Да и компания, за исключением Альцера и Владимира Николаевича была к нему уже почти тепла.
Мы с Гайей стояли внизу, ждали  их приближения.
–Ты же не куришь, Софа? – усмехнулся Филипп, сбегая вниз, – ну что, в прежний штаб?
Владимир Николаевич угрюмо кивнул, поймав мой вопросительный взгляд. Видимо, полезность Филиппа победила уязвлённое самолюбие.
–Курю, – возразила я из того же детского сопротивления, которое находило и на нашего начальника. – И пью, и ругаюсь матом.
–Не замечал, – признал Филипп.
Он был весел. Только что мы были в квартире погибшей молодой женщины, погибшей ужасным и невообразимым способом. А он был весел!
–Помогите! Человеку плохо! – мои размышления прервал крик с улицы. Не сговариваясь, мы все обернулись на звук – он шёл из-за входной подъездной двери. Торопливо метнулись туда, путаясь в руках и ногах друг друга. Каждому хотелось оказаться первым, и в и тоге первым оказался там Альцер.
Он застыл как статуя, и нам пришлось коллективно пихнуть его в сторону, но – винить Альцера было нельзя. Едва ли реакция кого-то из нас была бы лучше.
–Твою…– прохрипел Филипп, и отшатнулся.
А я даже не взглянула на него. Я никак не могла отвести взгляда от распростёртого прямо на крыльце Павла, безучастно глядевшего в небо.
–Он вдруг осел…прямо на крылечко! – проголосила какая-то напуганная женщина, ища в наших лицах ответ и помощь.
–Отойдите, – рубанул Зельман, отодвинул её в сторону и склонился над Павлом.
–Не загораживайте проход, гражданка! – как я сама Альцера, так и меня тотчас пихнули в спину, не от зла, конечно, от необходимости.
Я покорилась и отползла в сторону. Гайя поддержала меня, хотя, судя по её бледности, противоречившей зимнему воздуху, её бы саму поддержать…
Зельман распрямился решительно и быстро, не глядя на нас, ответил на невысказанный замерший вопрос:
–Всё, ребят.
12.
Разобщённость исчезла. Какая могла быть гордость, когда не стало человека? Слепая дача нелепых показаний: не знаем, не видели, ничего не понимаем сами, нет, не жаловался, и такой же сухой приговор:
–Сердце.
Какое, к дьяволу, сердце? Павел молод! Был молод. И как нелепо это случилось! Почему он умер? Жаловался? Нет, кажется, нет. даже таблеток не пил. Всегда здоров, всегда собран. Был здоров. И был собран.
Был. Теперь это вечное «был» стало неотступной тенью. Тенью дружелюбного (а с виду и не скажешь) человека.
Загрузились в микроавтобусик. Владимир Николаевич мотнул Филиппу, мол, езжай с нами. Филипп встрепенулся – всё-таки, когда-то и Филипп был учеником Владимира Николаевича и всё ещё тлело в его груди что-то тёплое, помнящее об этом. Хотя Филипп и знал, что Владимир Николаевич тот ещё махинатор и за чудачествами скрывает и деньги, поступающие на Кафедру, и зарплаты. Но всё же! Всё же, как не благодарить того, кто повёл тебя к твоей дороге?
Филипп влез в микроавтобусик к остальным и ощутил прилив тоски. За рулем обычно сидел Павел, и сейчас – весь состав Кафедры, ещё не осознавший в полной мере утраты – да и как можно было то осознать? – на автомате залез в салон.
Но кто же тогда за рулём?
Краткий перегляд среди тех, кто был в состоянии переглянуться: Гайя на Филиппа, тот на Альцера, Альцер развёл руками…
Гайя не водила машину, у Филиппа были где-то права, но он не был хорошим водителем и уж тем более не мог сладить с маленьким, но всё-таки автобусом. А Альцер был гостем по обмену, и, хотя прекрасно знал язык, говорил почти без акцента, но его права были выданы в Германии, и здесь не имели силы.
–Я поведу, – прошелестел Зельман, и ловко выскочил из салона. Хлопнуло  – он уже устроился на водительском месте…
Понемногу тронулись с места. Зельман вёл осторожно, не спешил, и сверялся с навигатором. Но это было движение и Владимир Николаевич начал успокаиваться, прикрыл глаза – в голове его пульсировало от усталости и ужаса. Сегодня он потерял сотрудника. Сегодня он потерял Павла. Павла, который работал здесь сколько…
Почти шесть лет? Совсем незлобного, исполнительного, открытого человека он потерял. Сердце – говорили врачи, а Владимир Николаевич почему-то не верил им. Впрочем, пока не мог понять почему не верит.
Все были в удручённом состоянии. Ружинская села в уголок, забилась к самому углу, закрыла лицо руками. Непонятно было с виду – плачет или просто переживает без слёз произошедшее?
А Ружинская не просто переживала. Её терзали ужас и вина. Вина за Нину приглохла, притупилась – всё-таки, с Ниной было совсем неясно пока, и самое главное – Нина была чужой, а Павел своим. Софье хотелось поделиться одной страшной догадкой с Филиппом, но он сел – нарочно или случайно? – далеко. А отзывать его сейчас? Да как можно?
И потом – Софья очень хотела, чтобы до того, как она озвучит Филиппу свою догадку, аргументы противостояния этой догадке взросли в ней самой. Потому что если она права, то Павел умер по вине её и Филиппа.
Сам же Филипп был мрачен. Он помнил Павла. Помнил, конечно, и то, что Павел счёл его предателем вслед за Владимиром Николаевичем, и придерживался этой точки зрения куда более яростно, чем Зельман и даже Майя. Но…
Это был хороший, простой человек. Человек с убеждениями. А Филипп знал его ещё и как незаменимого специалиста по технике, который мог работать на пределе слабеньких возможностей доступного им оборудования.
А ещё – он был ровесником Филиппа. И от этого было ещё не легче. Прежде смерть была рядом, но касалась тех, кто, по мнению Филиппа, мог бы вполне умереть: поживших, нервных, замаранных в должностном бреду и даже взятках – с такими он работал. Что до Карины – та вела нервный образ жизни. А что с Ниной – ну, та пережила много горя, не так давно родила, сидела на успокоительных – её организм уже был истощён – так виделось Филиппу.
Но Павел? Любимый сын родителей, золотая медаль в школе, вполне приличный диплом (не все на Кафедре его имели: Ружинская бросила учёбу, Майя вылетела, сам Филипп попросту закончил десяток курсов…а вот Зельман, Альцер и Павел были с высшим образованием и пришли на Кафедру уже после окончания института).
К тому же – Павел не пил, не курил, не шлялся с подозрительными компаниями и не жаловался на здоровье.
И умер.
Вот так распорядилась жизнь.
Майя сидела заплаканная. Она света белого не видела, и, судя по всему, ей было хуже всех. Правильно, в общем-то. Павел пригласил её сюда. Она была тогда без образования, работала официанткой, злилась на всё, на что могла злиться, а Павел дал ей работу. Он знал её брата, учился с ним в школе, и Майя казалась ему вечной девчонкой. Они долго не виделись, а при встрече Павел её и не узнал. Но зато прознал про её увлечения всякими мистическими учениями (на порядке любителей), отсутствие у неё нормальной работы, и…
И Майя появилась на Кафедре. В своей, кстати, стихии. Работа непыльная, негромоздкая, зато связанная с тайнами бытия, и пусть ни одна тайна пока даже на миллиметр не поддалась Майе, всё же – она чувствовала себя причастной к чему-то великому. Да и ей нравилось сообщать о себе мужчинам:
–Я работаю на Кафедре. Контроль за экологическими загрязнениями, понимаешь? мы все зависим от планеты, и все отчаянно стремимся её погубить.
Кое на кого это производило впечатление. Молодая, ухоженная симпатичная девушка, поддерживающая в себе загадку, увлечённо говорящая о будущем целой планеты…
В этом веке это входило в моду.
Единственное, чего не хватало – денег. Но вскоре Майя обошла и это, когда Владимир Николаевич сделал её своей подельницей. Майя не думала, что это как-то может отразиться на её жизни или на свободе – в конце концов, она могла всё спихнуть на начальника!
Словом, жить можно.
А теперь Павла нет. Павла, гонявшего в мяч с её братом. Сильного и большого Павла, который часто был у них дома, и обращался к её матери как к «тёть Люде».
Как это случилось? Майя и сама не представляла, что её это так сломает. Она вообще мнила себя какой-то непостижимой загадкой, роковой женщиной, исчезавшей и появляющейся когда ей вздумается, и необычайно ловкой – раз умудрялась уводить деньги!
Но нет. Надо было умереть Павлу, чтобы Майя вдруг почуяла себя жалкой, опустившейся и слабовольной дрянью, ничего своим трудом не добившейся и ничего не получившей. А мечталось иначе! Ей казалось, что исполнится ей восемнадцать – пойдёт она учиться на переводчицу, встретит какого-нибудь богатого бизнесмена или дипломата, он непременно влюбится в