Свет двух миров

неё и уедет Майя с ним в счастье.
Этот сценарий казался Майе таким явным и простым, что ни один пункт не вызвал в нём сомнений. И когда она не смогла сдать вступительные экзамены, то очень удивилась…
Пришлось срочно менять ориентир, поступать туда, куда уж взяли. Менеджмент! Звучало не так круто, и качнулась мечта, но…
Но!
Но Павел умер, а Майя осталась никем. И теперь ощутила это. И не могла справиться. Павла ей было жаль, но через него ощутила она безумную жалость к себе.
–Ну ладно тебе, – Альцер утешал её неумело и неловко, но, по крайней мере, очень и очень искренне. Ему было жаль её слёз. Он даже извлёк из кармана своей дублёнки платок. Только Майя никак не могла успокоиться…
Сам Альцер испытывал только понятный шок. Павел был молод, здоров, и ещё пару часов назад жив. А теперь – его увезли в морг. Увезли на оформление, обследование и чёрт знает что ещё.
Альцер знал Павла. Он не считал его другом, но полагал хорошим приятелем. И теперь Павла не было. Альцер знал, что справится. Знал, и понимал, как скорбны люди, и давно ещё читал о том, как чувствительны русские. Сидя сейчас с коллегами, утешая Майю, он ощущал себя бесчувственным бревном, хотя, конечно, это было не так. Просто Альцер знал Павла меньше, меньше с ним работал, и не был привязан к нему так, как другие. Плюс – не испытывал жалости к себе через смерть другого.
И всё же – ему было до ужаса неловко и всё казалось нелепым. Он вертел головой против воли, желая и не желая видеть другие реакции на происходящее, но единственный взгляд, встречавший его, принадлежал Гайе.
Гайя…
Какая сила вела эту мрачную, нелюдимую, недоверчивую женщину? Загадка. Но Гайя стала ещё более мрачной, чем прежде. Если это вообще было возможно.
Но всё же оказалось возможно. Гайя сидела бледная, плотно сжав губы, но главное – она совершенно никого не выпускала из виду. Она видела усталость владимира Николаевича, и слёзы Майи тоже видела (и даже удивлялась, не выдавая себя, конечно, что у этой вечной кокетки может быть столько сожаления), и забившуюся в угол Ружинскую, и растерянного Филиппа, и неловкого Альцера…
И даже Зельмана, который нашёл успокоение в спокойном движении микроавтобусика не упускала. А он сидел такой собранный и решительный, и так вглядывался в дорогу, что, казалось, ничего вообще не в силах его потревожить. Гайя понимала – это только защита от мыслей. Защита во внимании к деталям.
Оглядывая всех, Гайя напряжённо думала. У неё было странно ощущение, что Ружинская думает о чём-то более глубоком, чем просто – смерть Павла. Что-то как будто бы знает. Или подозревает.
Гайе хотелось знать бы больше, но она понимала – Софья не пустит её к знанию.
Наконец приехали. В молчании высыпались из микроавтобусика. Ружинская выскользнула решительно, даже мимо Филиппа, как нарочно его не замечая. Альцер свёл Майю.
–Не думал, что вернусь сюда, – признал Филипп, но на его замечание никто не отреагировал. К чему это?
–Пропуска? – лениво процедил охранник.
Зашелестели одежды, заскрежетали молнии. Майя никак не могла расстегнуть свой кармашек – Альцер помог ей. У Ружинской дрожали пальцы. А у Филиппа не было пропуска.
–Он с нами, – опередил вопрос Владимир Николаевич.
–Потрёпанные вы какие-то, – охранник оглядел всю компанию с каким-то затухающим профессионализмом.
–Пробы брали…из воды. Умаялись, – отозвался Зельман глухим голосом. Ничего не дрогнуло в его лице. Ничего не изменилось. Всё такой же худой, нескладный, болезненный, нечитаемый, производящий впечатление ипохондрика…
Наверное, в представлении охранника всё сошлось, потому что он стал дружелюбнее и кивнул.
Коридор, ещё коридор, переход в дальний корпус, затем – к уголку. Здесь штабуют те, кто ни кому не нужен и нужен для большего одновременно.
В кабинете всё такая же молчаливая суета: расстёгивались пуховики и дублёнки, шелестели шарфы и шапки, молнии сапог, сменяясь на туфли и ботинки – в тёплом помещении сложно ходить в том, в чём на улице – и грязно, и жарко.
–Возьми бахилы, – прошелестела Гайя, подавая Филиппу шуршащую пару. Протянула, и как не было её внимания – уже отвернулась.
Владимир Николаевич упал в ближайшее кресло – точь-в-точь заслуженный, но безнадёжно уставший полководец. А они вокруг – безмолвные солдаты, которые в чё-то его подвели.
Этот человек должен был что-то решить. Он и сам это знал, но не знал с чего начать. То ли с обсуждения Нины, то ли с обсуждения смерти Павла, то ли со звонка туда?..
Но всхлипнула Майя, ему пришлось отмереть:
–Ружинская, помоги Майе умыться. Гайя, найди номера родителей Павла. Им…надо сообщить. Зельман – сделай нам кофе.
Софья даже обрадовалась будто бы возможности скрыться с глаз. Она осторожно взяла Майю под руки и потащила её в коридор – слышно было как звякнул хлипенький замочек туалетной комнаты.
Гайя осталась без движения. Она уточнила:
–Вы хотите, чтобы я сообщила родителям Павла?
Она поняла правильно, но желала, чтобы в тоне её, где особенно остро выделилось «я» прозвучало то недовольство, которое Владимир Николаевич заслужил.
–Именно, – подтвердил Владимир Николаевич.
Это было наказание. Очередной тычок за то, что Гайя была непокорной, своенравной, и за то. Что он чувствовал в ней угрозу. Ему было проще смириться с присутствием предателя-Филиппа, в котором не угасал никогда настоящий интерес исследователя потустороннего мира, чем с нею – мрачной, нелюдимой, неотступной, внимательной.
Филипп, по меньшей мере, никогда не был так упрям и непоколебим в своей мрачности.
–Разве не вы руководитель? – спросила Гайя медленно. Она знала, что её ненавидят, и знала, что по сравнению с той же Ружинской или Майей – она сильна. Но это было слишком. Как сообщить родителям о том, что их единственный сын больше не приедет к ним на ужин никогда?..
–Потому и даю тебе поручение.
Филипп чуть не вызвался заменить её в этом щекотливом деле. Гайя ему не нравилась, но он всё-таки ощутил, что должен бы и заступиться за неё. И, может быть, находись они в другом месте, Филипп бы сделал это, но они находились в штабе, который очень многое заложил в личность самого Филиппа и он спохватился, вспомнил, что в коллективах надо вести себя иначе, и не защитил Гайю.
А вот Альцер не понял ещё этого коллективизма. Одно дело – когда надо было узнать у Ружинской, что она скрывает от всех них, а другое – напрямую подводить человека к неприятному и неподходящему делу.
–Я могу позвонить, – сказал Альцер.
–Нет, позвонит Гайя.
Гайя могла спорить, но не стала. Она круто повернулась, прошествовала к столу и принялась рыться в личных делах своих же коллег. Она производила нарочный шум, им выражая своё недовольство, но всё-таки нашла номер, взяла телефон, повернулась лицом к Владимиру Николаевичу, набрала, дождалась ответа…
–Здравствуйте…– произнесла она, не сводя взгляда с начальника.
Тот хотел скрыться, но Гайя его как пригвоздила к месту.
Пропустив краткий обмен любезностями, Гайя назвала имя и сообщила, что звонит по поручению начальника, звонит с дурной вестью.
–Ваш сын скончался.
Сухим голосом Гайя выразила сожаление и сообщила, что сейчас вышлет все данные о морге, в который его отправили. Предложила также, и обращаться за разъяснениями по этому номеру.
Закончив беседу с полуживыми от ужаса людьми, Гайя положила телефон на стол.
–Сделано, начальник, – отозвалась она.
Это было демонстрацией, но такой едкой, что даже Филиппа замутило. Он вспомнил, что собирался перехватить Ружинскую, и спросил:
–Напомните мне, а где здесь можно помыть руки?
–Коридор, первая дверь, – ответил Зельман.
Он единственный выполнял поручение Владимира Николаевича. Добросовестно вскипятил чайник, расставил чашки. Для Филиппа, правда, нашёл чуть сколотую, но уже извинился взглядом…
Зато сдвинул уже стулья, чтобы рассесться можно было за три стола всем. На каждую умудрился ещё и поставить что-то на перекусить. Пусть ни у кого не было пока аппетита – Зельман считал неприличным ставить пустой  кофе. Так появилась вазочка с каким-то вареньем (Гайе смутно вспомнилось, что это Майя покупала как-то к полднику, да так и забыла), вафли, коробка конфет и ещё почему-то бутерброды с сыром.
Зельман знал откуда они. Это были бутерброды Павла. Он их себе нарубил, чтобы сидеть всю ночь перед монитором и наблюдать за квартирой Нины. Но уточнять не стал.
Филипп вышел в коридор. Майя, икая, появилась как раз из дверей туалетной комнаты. Она больше не плакала, но всё ещё была бледна и мелко тряслась. По волосам её стекала вода – видимо, Софья умыла её на славу.
–Тебя ждут, – сообщил Филипп и подтолкнул Майю к кабинету. Сам, не успела дверь туалетной комнаты отвориться, перехватил Софью.
Та вздрогнула.
–Поговорим? – быстрым шёпотом предложил он.
Софья попыталась вяло отбиться, она так и не придумала самовозражений.
–Карина умерла от сердца. Павел, говорят, тоже… – он озвучил то. Что Софья озвучить побоялась. Софья хотела вспомнить что-нибудь из статистики, мол, от сердечных заболеваний умирают гораздо чаще, чем от чего-либо ещё, но выходило неубедительно. Если Карину она не знала, то Павла знала точно, и ей не увязывалось даже представить его больным. А по её мнению, если у человека что-то с сердцем, то это же должно было бы о себе уже дать знать, верно?
–Совпадение, – Софья отчаянно пыталась в это поверить.
–От сердца умирают чаще всего, да, – согласился Филипп, – но тебе не кажется, что нам как-то много совпадений? В квартире Нины временная аномалия. В квартире Карины тоже. Карина умерла – официально – от сердца.
–Но Нина умерла не от сердца, – Ружинская отчаянно пыталась игнорировать то, что уже сама понимала.
А понимать тут было и не из чего. И Нину, и Карину – можно было предположить почти наверняка – убила одна и та же сущность. Павел наблюдал за этим. Вот и поплатился. Не сразу, но…
–Твою мать! – Филипп не выдержал, – ты совсем дура или прикидываешься?
Софья дрогнула. Она не оскорбилась за «дурру», а сжалась. Как будто Филипп хлестанул её словами. Филипп устыдился – он понял, что Ружинская игнорирует очевидное из страха.
–Надо им рассказать, – Софья шагнула к дверям. Это простое решение неожиданно принесло ей успокоение.
–Чего? – Филипп даже обалдел от такого поворота. – Что рассказать?
–Всё! – Софья подняла на него глаза. Ясность отпечаталась на всём её лице. Похоже, она была готова к действию, и совсем-совсем не была готова к шуткам подобного рода. – Всё рассказать.
Она рванулась к дверям, окрылённая этим простым решением, показавшимся ей спасительным. Филипп перехватил её руку, рванул к себе, не позволяя ей прорваться. Не рассчитал – Софья пискнула.
–Извини, – просить прощения ему было легко, – Софья, не делай этого. Придётся рассказать про Карину.
–И пусть! – Софья топнула ногой. – Мы…понимаешь, а что, если Нина умерла от нашего…моего следа? Если Уходящий…
–Молчи! – Оборвал Филипп, – ты не можешь знать этого.
–Но и не знать тоже.
–Не рассказывай, – предостерёг Филипп. – У нас нет ничего, кроме подозрений, и потом – ты выставишь себя в самом невыгодном свете.
На мгновение желание повиниться перед всей бывшей Кафедрой овладело и Филиппом. Но он пересилил себя. Хватит, он не мальчик! Он многое сам