году служащий немецкого почтового ведомства Герман Гедше, которому и раньше случалось публиковать лживые и клеветнические политические памфлеты, издал, под псевдонимом сэр Джон Ретклифф, бульварный роман «Биарриц», в котором описал оккультную церемонию на пражском кладбище. За основу Гедше взял описанную в 1849 году Дюма в «Жозефе Бальзаме» встречу между Калиостро, главой Неведомых Властителей, и группой других иллюминатов, результатом которой стал заговор с похищением ожерелья королевы. Однако вместо того, чтобы изображать Калиостро и компанию, Гедше срежиссировал всю сцену заново, изобразив представителей двенадцати колен Израилевых, которые сошлись, чтобы подготовить еврейское завоевание мира, предсказанное в подробностях их верховным раввином. Пять лет спустя та же самая история была перетолкована в русском памфлете («Евреи — властители мира»),но уже подавалась как репортаж о подлинных фактах. В 1881 году французская газета «Контампорэн» перепечатала ту же самую историю с пометкой, что она получена из абсолютно надежного источника, от английского дипломата сэра Джона Рэдклиффа. В 1896 году Франсуа Бурнан вновь процитировал высказывания верховного раввина (которого назвал Джоном Рэдклифом) в книге «Иудеи, наши современники».
С этого момента масонская программа, изобретенная Дюма, расцвеченная вымыслами Сю и приписанная Жоли Наполеону III, превратилась в «истинный» дискурс о верховном раввине, который был процитирован еще в нескольких местах.
Но и на этом дело не кончилось. В начале двадцатого века Петр Иванович Рачковский, персонаж отнюдь не литературный, но вполне достойный звания такового, русский, арестованный за принадлежность к революционным группировкам левого толка и впоследствии сделавшийся полицейским осведомителем, вступил в ряды экстремистской террористической организации «Черная сотня», а впоследствии стал главой царской Охранки. Чтобы помочь своему политическому покровителю графу Сергею Витте в борьбе с одним из его политических соперников Ильей Ционом, Рачковский организовал обыск в доме у Циона; там он обнаружил принадлежавший перу Циона памфлет — фактически, тот скопировал текст Жоли, обличавший Наполеона III, только «подправил» его, приписав идеи Макиавелли Сергею Витте. Поскольку Рачковский, как и всякий черносотенец, был ярым антисемитом (а происходило все это примерно в то же время, что и процесс Дрейфуса), он создал новую романизированную версию старого текста, вымарав все ссылки на Витте и приписав заговор евреям. Имя «Цион» звучало почти как «Сион», и Рачковский рассчитал, что еврейский заговор, разоблаченный евреем, будет выглядеть особо правдоподобно.Текст, созданный Рачковским, стал, по всей видимости, первоисточником «Протоколов сионских мудрецов». «Протоколы» — явственный вымысел, поскольку в них мудрецы беззастенчиво перечисляют все свои гнусные замыслы; в романе Сю это бы, возможно, еще и сошло за правду, но в реальности подобная беспардонность выходит за всяческие рамки правдоподобия. Мудрецы откровенно заявляют: «Нам свойственны неудержимыя честолюбия, жгучия жадности, безпощадныя мести, злобныя ненависти». Однако — как и в случае с «Гамлетом» (если верить Элиоту), изобилие литературных источников лишило текст последовательности.
В «Протоколах» мудрецы требуют уничтожить свободу печати, но отстаивают свободу нравов. Они критикуют либерализм, однако поддерживают идею международного капитала. Они ратуют за революции во всех странах, однако, чтобы расшевелить массы, хотят усилить неравенство. Они планируют строительство подземных железных дорог, чтобы иметь возможность заминировать крупные города. Они утверждают, что цель оправдывает средства, и одобрительно высказываются об антисемитизме, который, во-первых, позволяет контролировать численность еврейской бедноты, а во-вторых, способен разжалобить иноверцев немыслимыми еврейскими мучениями. Они призывают отказаться от изучения классики и древней истории, но требуют насаждения спорта и «наглядного» обучения (то есть образования посредством образов), чтобы оболванить рабочий класс. И так далее.Не менее очевидно то, что они основаны на целом букете известных романов. Увы, с чисто повествовательной точки зрения сюжет в очередной раз оказался столь убедительным, что многие с легкостью приняли его на веру. Дальнейшее — уже из области Истории: странствующий русский монах по имени Сергей Нилус — темная личность, полупророк-полумошенник, давно одержимый идеей Антихриста, — опубликовал, дабы приблизиться к своей заветной цели и стать духовным наставником царя, текст «Протоколов» со своим предисловием. После чего текст этот пустился в странствие по Европе, пока не попал в руки к Гитлеру. Развязка сюжета вам известна.Неужели никто не догадывался, что столь невообразимая смесь цитат из разнородных источников (см. рис. 14)может быть только художественным произведением? Некоторые, безусловно, догадывались. Например, в 1921 году лондонская «Тайме» откопала памфлет Жоли и подала его как источник «Протоколов». Однако факты немногого стоят для тех, кому нравится жить в романе ужасов. В 1924 году Неста Уэбстер, жизнь положившая на доказательство истинности сюжета о Неведомых Властителях и еврейском заговоре, написала книгу под названием «Тайные общества и подрывные движения». Она владела всей возможной информацией, в том числе и о разоблачениях «Тайме», прекрасно знала историю Нилуса, Рачковского и Гедше и все остальное (не подозревала она лишь о параллелях с Дюма и Сю, до которых я докопался лично). Вот ее вывод: «Единственное заключение, к которому я смогла прийти, это то, что, вне зависимости от их подлинности, „Протоколы” представляют собой программу мировой революции, и в свете их пророческой сущности и необычайного сходства с протоколами некоторых тайных обществ прошлого они являются либо документом одного из таких обществ, либо творением человека, прекрасно владеющего языком тайных обществ, который смог воспроизвести их идеи и фразеологию».Силлогизм безупречен: поскольку «Протоколы» напоминают историю, которую я рассказала, они служат подтверждением ееправдивости. Или: «Протоколы» подтверждают историю, которую я выдумала на их основании; следовательно, они истинны. С тем же основанием можно сказать, что Рудольф Геролынтейн, перекочевав из «Парижских тайн» в «Тайны одного народа», подтверждает авторитетом первого романа правдивость второго".
"Мне хотелось отравить монаха. Думаю, всякий роман рождается от подобных мыслей. Остальная мякоть наращивается сама собой».
Умберто Эко, послесловие к роману "Имя розы"
В истории литературы, в том числе современной, есть немало удачных образов отрицательных героев, вплоть до носителей Зла в чистом виде. Например, Жан-Батист Гренуй - герой "Парфюмера" Патрика Зюскинда - наделён таким количеством нечеловеческих черт, что почти не воспринимается, как человек. Но он столь удачно вписан в вычурную, изысканную и мимолётную эпоху рококо, что читатель верит в этот образ.
Умберто Эко пошёл этим же путём, сделав своего Симоно Симонини одним из самых отвратительных людей, когда-либо описанных в литературе, и буквально врастив его в историю XIX века. Однако, в отличие от Зюскинда, Эко не преуспел. Его Симонини неубедителен.
Гренуй родился в клоаке, вырос в чудовищных условиях и жил во времена господства причудливых вкусов. Так почему бы ему не превратиться в чудовище, убивающеe людей, чтобы овладеть их запахом? Причины человеконенавистничества Симонини остаются неясны. Это просто очень плохой человек. Немотивированно плохой.
Видимо, автор осознаёт слабость созданного им образа архизлодея, поэтому пытается усилить его, нe только изложив б;льшую часть событий от первого лица, но и сделав Симонини пьемонтцем. Это смелый ход. Все привыкли, что в творчестве Эко, пришедшего на свет в пьемонтской Алессандрии, пьемонтцы являются отсылкой к фигуре автора. Уроженцами Пьемонта были Роберт де ла Грив в "Острове накануне" и Баудолино в "Баудолино". В "Маятнике Фуко" Эко сделал пьемонтцем Бельбо, и критики считают написанные от лица этого персонажа страницы наиболее автобиографическими в творчестве данного автора.
Что касается Симоно Симонини, у Эко были определённые исторические основания сделать его именно пьемонтцем. Этот вымышленный герой - внук реального исторического лица, капитана Дж. Б. Симонини, предположительно бывшего пьемонтцем, жившим во Флоренции. Но даже с одной стороны будучи привязан к историческому деятелю, а с другой став альтер эго автора, Симонини Джуниор остался неубедителен.
Автор с первых страниц пытается вызвать у читателя отвращение к герою. И перегибает палку. Уже на первых страницах Симонини чересчур подробно описывает свою ненависть к немцам, французам, итальянцам, духовным лицам и женщинам (в общем, ко всем, кроме англичан). Hа фоне столь всеобъемлющего человеконенавистничества героя несколько бледнет даже его антисемитизм. Да и причины этого антисемитизма остаются непонятны. Говорится лишь, что Симонини унаследовал подозрительность к евреям от своего дедушки.
Hо, во-первых, у такого никому и ничему не верящего циника это не очень правдоподобно, а во-вторых, причины, сделавшие антисемитом самого дедушку, описаны просто смехотворно. Будучи в молодости королевским офицером, дедушка какое-то время скрывался от революционеров в туринском гетто, где наслушался рассказов местного сумасшедшего - бедняги, чей разум не выдержал пыток, которым его подвергли арабы в Дамаске. Нищий безумный еврей в своей коморке строил планы глобального отмщения за все причинённые евреям обиды.
Если автор хотел показать абсурдность антисемитских предрассудков, то ему это не удалось. Он показал лишь, что мотивация его героя плохо проработана.
Подчёркнутая антисексуальность Симонини тоже вызывает недоумение. Пытаться передать неспособность героя к созиданию, делая его боящимся физических контактов с женщинами онанистом - это не тот уровень, которого читатели ждут от Умберто Эко.
Впрочем, однажды, уже достигнув преклонного возраста, Симонини всё же занимается сексом. Он участвует в сатанистской чёрной мессе, переходящей во всеобщую оргию, и одна из участниц действа фактически насилует его. Сам акт вызывает у Симонини ужас, а узнав, что сатанистка ещё и еврейка, он тут же убивает её, чтобы ненароком не стать отцом еврея.
Как ни странно, с учётом общей меры невротизации людей XIX века, сам по себе этот эпизод вполне правдоподобен. Позапрошлое столетие часто было просто помешано на темах секса и еврейства. Но сексуально-антисемитский невроз плохо увязывается с остальными чертами Симонини. Это воспитанник иезуитов, предельный циник, машина по производству фальсификатов, агент спецслужб четырёх государств и хладнокровный убийца. Такой человек должен быть не страдающим предрасcудками невротиком, а скорее мошенником, наводящим неврозы на других.
Интереснее тема гурманства Симонини. Еда - это страсть, заменяющая ему секс. Пристрастие к изысканной кухне роднит Симонини с героем Рекса
