Но ведь иначе случиться и не могло! Она же не впитала наших добрых книг – ей они без надобности! Она отказалась от наших добрых фильмов – ей и они кажутся примитивными! Она не принимает наших лучших песен – ей интересно всё западное! Чтобы ни слова по-русски! Чтобы громоподобно бренчало бессмысленное «дыц-дыц-дыц»! Чтобы не для души, а для ног!
Теперь молодые редко ценят то, что для нас было свято. У них появились другие ценности, те, которые мы в молодые годы не по глупости своей считали фальшивыми.
И разве всё это никчемные пустяки, как мне говорят? Разве это пустяки, от которых следует отмахнуться, мол, они перерастут!
Не перерастут они уже никогда, поскольку самая большая опасность для нашего поколения состоит в том, что наши дети и наши внуки впитали чуждую нам культуру! Они без сопротивления взяли основные правила жизни не из наших рук, а от тех, кто извечно испытывал к нам шовинистическую и классовую ненависть. С подобным багажом они не будут похожими на нас никогда! Именно это с превеликой горечью мы сегодня и наблюдаем! И непохожесть – это еще полбеды! Не стали бы мы врагами!
Да и как можно удивляться тому, что внутренний мир молодёжи заполнен не чем-то высоким и потребным народу, а всяким мусором, вроде самоутверждения. Знаете ведь о всяких гвоздиках, втыкаемых в ещё неокрепшие мозги: «Я этого достойна!» или «Всё и сразу!» «Вам что, поговорить не с кем?» «Вы-то сами, сколько в прошлом наворочали? Так что, не вам нас учить!»
Думаю, это всем знакомо. И в душе, как и у меня, отзывается болью.
Наши молодые с головой погружены, не противясь этому, во враждебную нам среду. В среду, формирующую их сознание в единственном направлении: «Всё под себя! Я – пуп Земли!»
Они, по сути своей, уже не созидатели! Они активные потребители того, что произведено созидателями! Ненасытные, часто алчные, хвастливые потребители! (Звучит, как приговор!) Как ни крути, их мораль уже не общественная, не государственная, не общенародная, а частнособственническая! Мораль, не создающая людей внутренне красивых, а разрушающая в них лучшие человеческие качества. Зато – всё на показ, всё на продажу! Всё лицемерное, всё поддельное, хотя и в привлекательной упаковке!
Стало быть, не стоит себя обнадеживать – не придёт тот час, когда они станут похожими на нас. Ведь связь поколений даже суровыми нитками теперь не восстановить! Стариковские принципы существования молодыми решительно отброшены, как неприемлемые для них, а постулаты их жизни назвать принципами, язык у меня, как говорится, не поворачивается! «Я», «Мне», «Хочу», «Дай», «Пусть другие!» «Почему я?»
Или я что-то забыл?
А мы когда-то считали и говорили иначе: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!» И поступали так же, в большинстве своём! И потому морально не опускались, а страна нашими усилиями тогда непрерывно поднималась!
В общем, наш народ, с чего-то решивший, будто он великий, расхотел оставаться народом!
Он превратился в разрозненное и аморфное население. Превратился в совокупность враждующих лебедей, раков и щук! Мы получили великое множество индивидуалистов по убеждению, а не единый как прежде народ, способный мыслить и действовать заодно!
Страна во всеобъемлющем смысле никогда не станет заботой этого населения! Оно же не народ! А в среде населения каждый сам по себе! Каждый сам за себя! Каждый сам под себя! Вот только для страны это гибельно.
Так о чём же спорить? Или всё не так?
Может быть! Ведь среди молодых я по-прежнему нахожу весьма достойных ребят, меня во всём устраивающих и даже восхищающих, но эти ребята видятся исключениями. Да и живётся им сложно и несладко. Они вынуждены приспосабливаться и к нам, к старикам, и к своим сверстникам, то есть, менять своё лицо, пересекая границу между поколениями! Иначе их не поймут ни те, ни другие! Иначе их не примут за своих! Не примут, прежде всего, в нынешней молодёжной среде с ее наколками, туповатым речитативом, наркотиками, шмотками с иностранными надписями и с асоциальными жизненными принципами!
Неужели всё это – лишь мой необоснованный бред? Неужели всё это – лишь результат искажения моего сознания? Неужели и я оказался в мире кривых зеркал?
А почему бы нет? Я же признаю, что миллионам людей незаметно меняют сознание, так почему бы и мне его не подменили незаметно для меня?
Ладно! Пусть я трижды с нашей молодежью не прав! Пусть я в этой жизни так ничего и не понял! И все же, как бы меня не убеждали, будто в жизни всё повторяется, что в ней царствует неумолимый закон природы и истории, я всякий раз с огорчением замечаю, что слишком уж резко отличается от нас даже не наша молодёжь, как таковая, а всякое последующее поколение от поколения предыдущего. Всякое последующее – как небо и Земля!
Еще сильнее это заметно при быстром и значительном изменении бытовых условий жизни населения, что и произошло с нами в последние годы и десятилетия. И вырастут ли в новых условиях молодые ребята достойными людьми в нашем понимании? Хотелось бы, но не стану лгать! Я в этом не уверен. Может быть, и всё же вряд ли!
Как они вырастут достойными в современной действительности, в которой мораль разрушается не только случайными носителями зла, сколько обязательными для исполнения государственными законодательными актами... Разрушается самыми действенными носителями общественного зла – законами, нормами и правилами. Их ведь их соблюдают! Им вынуждены подчиняться!
Вырастут ли достойными в той жизни, в которой мечтой стали не великие свершения, а безудержная нажива? В которой всё аморальное уже не вызывает общественного протеста! В которой общенародное достояние стало частной собственностью немногих назначенных удальцов! В которой узаконена эксплуатация одних людей другими, с виду такими же. В которой чёрное вчера, сегодня выдаётся за белое. В которой понятие родина и честь считаются атавизмом, а на повестку дня всё чаще выдвигается космополитизм. В которой прозападные умники вдавливают в окружающих, будто наша родина не сегодня, а всегда была ущербной и, наконец, она разрушена. И переживать о ней не стоит!
А возникло ли у новой молодёжи что-то стоящее за душой или доминирует только стремление разбогатеть, не сдерживаемое моральными ограничениями? Возникнет ли у молодых желание навести порядок в собственной стране, а не «свалить за бугор» на всё готовенькое?
Хоть казните меня, хоть считайте меня, кем угодно, осуждайте и обзывайте, но я в этом не уверен.
Совсем недавно, как мне теперь представляется, жизнь моей страны опрокинулась вверх дном! То, что раньше люди ценили, теперь отдано на поругание! К чему раньше они стремились, теперь, стыдясь, отвергают! Будто некое кино, запечатлевшее всю прежнюю жизнь, резко перевели из цветного позитива в чёрно-белый негатив! Теперь нигде не встретишь реальных красок в оценках прошлого! Теперь льют много чёрного, еще больше серого и совсем уж мало светлого и яркого! Но именно оно, еще оставшееся светлое, всюду изживается напористым чёрным.
И не я же, в самом деле, тронулся умом, утверждая последнее! Конечно же, не я! И без меня это замечают многие! И не одного меня это коробит. Не одного меня возмущает и огорчает!
Всё так! Жизнь большой страны почернела! Но, как ни странно, против этого никто открыто не возражает! Так отчего же меня опять понесло – всё вокруг, видите ли, не по мне! Словно я кому-то доказываю очевидное!
Или я уже сплю? Ведь только во сне возможно невозможное!
9
Стоп! Долой весь предыдущий бред! Надо помнить об одном: в дорожной тягомотине не стоит зацикливаться на чём-то грустном! Надо тешить себя надеждой на скорые встречи, на всякие радости! В моих настроениях всегда не хватает чего-нибудь жизнеутверждающего!
Но себя не обманешь! Теории теориями, а у меня всегда так, – чтобы не заказал своей голове, а всплывут только самые тяжёлые мысли. Жизнь прожил, а стирать их по своему желанию так и не научился. И всё пропускаю через себя, да еще с душевной болью…
Но теперь уж надо перетерпеть, надо занять мозги чем-то интересным, чтобы время прошло поскорее. В училище этим приходилось заниматься частенько, считай, в каждом наряде бессонными ночами. А их за три первых года службы выпало навалом. Я даже аккуратно всё фиксировал в календариках блокнотного размера, но они кому-то приглянулись, и точная информация о моих нарядах, как о немалой и нелёгкой части моей военной судьбы, пропала бесследно.
Надо очень глубоко изучить военную службу, чтобы узнать невидимую стороннему взгляду особенность. В каждом наряде неприятностей, за возникновение которых спрос только с тебя, случалось, хоть отбавляй, но особенно тяжело переносилась любая бессонная ночь. Надо признаться, что в связи со странностями своей утонченной натуры (ха-ха!) не спать ночью я физически не могу, хотя часто приходилось. И это совсем не то, о чём говорят, будто кто-то родился жаворонком или совой. То речь лишь о предпочтениях организма!
Я же всегда, если дозволялось, засыпал мгновенно, только голова касалась толстой и упруго набитой поролоном армейской подушки. Если же спать не разрешалось, то для моих сложных внутренних механизмов ночь оказывалась мучительным испытанием, настоящей пыткой. Организм ни за что не понимал, за что его истязают, а потому сопротивлялся бодрствованию, как мог.
Он весь болел. Это было очень тяжело, ибо я чувствовал головную боль, меня качало, я опасался, что вот-вот отключусь. Действительно отключусь, а не сдамся и засну. Отключусь и, возможно, потеряю сознание. Так уж у меня происходило, но я тогда думал, будто все себя чувствуют аналогично – так на что же мне роптать!
Ко всем моим бедам, ночью я ещё и чрезвычайно тупею. Видимо, часть мозга всё же умудряется спать. Но ночью заметно убывают и мои физические силы. Всё так! Тем не менее, мне частенько приходилось принуждать свою натуру, и не надо думать, будто мне это давалось без потерь. Ночью, если приходилось не спать, я становился сам не свой. Я представал чем-то иным, неузнаваемым, не принадлежащим себе, как лунатик, которым я всё же медиками не признавался.
Я не жалуюсь – я просто вспоминаю!
Во внутреннем наряде, будучи дневальным или дежурным по курсу, было ещё терпимо, поскольку там не приходилось изображать из себя неподвижного оловянного солдатика на посту, как было в карауле. Особенно, на посту номер один.
[justify]В любой воинской части наших ВС этот первый пост означал одно и то же, охрану знамени. К нему, к «символу воинской чести, доблести и славы» (так значилось в уставе), многие военнослужащие не имели возможности даже приблизиться. Мне же, специально отданному приказом по училищу, выпала высокая «честь» множество раз стоять в шаге от знамени и охранять его с оружием
