попу под силу снять его. Зосима же иеромонах, он посвящен в таинства, ему ведомы заветные слова. Теперь, надеюсь, смекаешь, зачем нам инок философ?
— Детские сказки кажешь, отче, — тупо воспротивился воевода. — У черноризцев одни ужасы на уме...
— Экой ты, Фома неверующий, Назар, ничем тебя не проймешь. Ладно, так и быть, открою вторую причину: клад принадлежит не нам и должно засвидетельствовать, что мы не пограбили, не присвоили чужого.
— Да отчего такая щепетильность, что мы постоянно трясемся от каждого чиха?
— Князев клад!.. Ну, как ты не понимаешь, нельзя сориться с Владимиром Ярославичем.
Пока народ потешался над Зосимой, подозвав к себе Кологрива, я полюбопытствовал:
— Скажи-ка, старче, найдется ли к югу приметная скала или большой камень? — очертив рукой полуденную сторону, протянул заповедный план.
Чаровник насуплено вперился в рисованные значки и как бы перенесся в иные края, так опустошено отсутствующим стал его взор. Но, возвратясь в прежний мир, погладив ус, он заявил:
— Там, за бугорком (я разглядел густо поросший молодняком крутояр), течет ручей, прозывается Буяном. А уж в лощине та каменюка лежит. Только поверь, то не валун, а истинная Гора-камень. Гром камень! Перун в прежние времена низринул его с заоблачных высот. То свидетельство славы бога-громовержца! — горделиво заключил старый волхв.
Тем временем всадники, сбившись кучкой, оживленно подначивали незлобно огрызавшегося философа. Я не стал журить инока, тот и так переживал оплошность. Призывно взмахнув рукой, я повлек разношерстную кавалькаду в полуденные приделы.
Вскоре пришлось сбавить прыткий пыл. Густо усыпанная острыми каменьями почва вынудила передвигаться осторожно, щадя неопытного монаха, я выбирал путь с особым тщанием — не хватало нам еще получить увечья.
Переправа через мутный бурлящий поток, не лестно нареченный Буяном, слава Богу, прошла успешно. Взобравшись на высокий крутой берег, мы очутились перед непролазной стеной из перевитого колючего кустарника. Пришлось отыскивать проход. На наше счастье, он вывел прямо к обширному провалу, посреди которого надыбился огромный, вышиной с терем, замшелый камень-валун. Округлыми формами он походил на раздавшийся бурдюк с водой. И что удивительно, из-под его лишайчатого остова действительно сочилась влага. Скапливаясь в лужицы, она давала начало крохотному ручейку, нитевидной змейкой ускользавшему меж колдобин куда-то вниз.
Наш проводник Кологрив, спешившись, подступил к валуну и приник устами к его шершавой поверхности. Затем распростер руки, пытаясь охватить камень, нежно перебирая заскорузлыми пальцами, будто живую, гладил гранитную плоть. Гридень Алекса заметил язвительным тоном:
— Ишь, колдун, поди, набирается сил от чертова булгана... Глядите, братцы, как бы он не взъярился?..
Засмотревшись на волхва, я и не заметил, как послушник Аким, обойдя валун сзади, с мальчишеской лихостью проворно вскарабкался на каменную макушку. Малый, очумело размахивая руками, заголосил, совлекая раскатистое эхо с окрестных холмов. Подобной дурости я не ожидал от смышленого парня. Чего доброго, затеянная нами скрытность пойдет насмарку. Я и ведун, каждый по своей причине, с досадой зашикали на монашка. И вдруг юнец внезапно онемел, прикрыв рукой глаза от солнца, он потрясенно вглядывался в даль — не иначе что-то усмотрел...
Машинально развернув карту, я догадался о причине изумления монашка. На плане стрелка, идущая от камня, указывала на оскал звериной пасти. Изучая карту накануне, я так и не мог уразуметь, что бы то значило? Теперь же, в след Акиму взгромоздясь на камень, я поразился открывшейся картине. За ближним пригорком рельефно выделялся срезанный осыпью склон горного уступа. В чреве бугра, словно чернослив, запеченный в хлебную мякоть, отчетливо просматривался гигантский остов невиданного чудовища.
Мы взволнованно двинулись в сторону монстра. Вскоре он открылся полностью. Всадники, вытянув шеи, всматривались в диковинный скелет, испуганно крестились. Однако на миру и чудища не страшны. Дойдя до самой осыпи, мы долго разглядывали окаменелый костяк истлевшего чудовища: то был дракон, точнее двуногий змей. С детства устрашаемый побасенками про Змея-Горыныча, я не мог и подумать, что так запросто увижу останки той нечисти.
Вон отчетливо проступает берцовая кость, примыкающая к крестцу. Длинной цепью, начиная с хвоста, чернеют осклизлые позвонки. Истончаясь к шее, они заканчиваются непомерно мерзким хищным черепом, напоминающим черепашечью морду с огромной клыкастой пастью. Прикинув размеры монстра, мы сошлись в том, что росту он был не менее трех саженей (1), а если мерить в длину, то саженей шесть. Ну и исполинские твари водились на земле, скажу я вам!
Тут лесовик, подобно пещерной пифии, вознамерился прорицать:
— Смотрите и трепещите — вы, отвергшие старых богов!.. Вот свидетельство о пришельцах из земных недр, поверженных сынах Чернобога. Светлые боги одолели их в смертной схватке, очистив землю от скверны, вверили ее людям!..
Но старику не дали досказать. Загалдели все разом. Вещали об адском исчадье, о непреодолимой дьявольской силе, о многоликом и ужасном подземном воинстве. Даже Зосима взялся втолковывать копачам о жутких расправах адских химер над грешниками, вводя простецов в ужас и трепет.
Кологрив, силясь перекричать возбужденный люд, надсаживая глотку, изрекал мрачные страшилки. Мол, то Перун навел ливни и открыл поверженного дракона в назидание отступникам от изначальной веры.
Малец Акимка в отместку нехристю заявил, что первым делом драконы пожрут поганых язычников, отрицающих Христа и служащих Сатане.
Пора прекращать балаган!.. Мы с Назаром Юрьевым призвали народ к порядку, что стоило нам не малых сил.
Поведаю собственную точку зрения на сей предмет. В италийских схолиях постигались всякие странные явления. Умудренные науками наставники считали подобных чудовищ не порождением адских сил, не дьявольским отродьем, а естественного происхождения. Они выводили их из созданных господом тварей, оставленных без попечения во дни потопа. Утопших во хлябях чудовищ заволокло осевшими илом и землею, но случается, порой их останки находят в промоинах и каменных осыпях. Ученые отцы сказывали, что великое множество истлевших тварей захоронено в египетских и аравийских пустынях, расположенных на пупе Земли. Якобы чудища устремились туда, сгоняемые водами потопа. В песчаных барханах сарацины отрывают те скелеты, сохраненные со всеми косточками. Магометане их обязательно сжигают, считая издохшими демонами пустыни.
Но не стал я забивать спутникам головы, им теперь не до ученых сведений. А громко, во всеуслышание обратился к старику язычнику: «А это что за идолище?» — показывая на карте следующие ориентиры: горный перевал, а за ним фигурку человека с распростертыми руками. То был последний из нанесенных значков, дальше следовала неровная линия разрыва.
Кологрив посмотрел на меня сердобольным изболевшимся взором, так что меня невольно проняла жалость к нему. Видимо, та веха обозначала очередную языческую древность, встреча с которой загодя растравила сердце старовера.
— То древо распятья, — выговорил он заплетающимся языком, — к его цветущему стволу боярин Нетопырь пригвоздил Подвида — наипервейшего среди Карпатских волхвов. Затем, обложив древо хворостом, сжег его. Таким образом, выдающийся славянский маг был умерщвлен двойной мученической казнью. Обуглившееся древо, омытое дождями и иссушенное солнцем, приняв твердость железа, служит вечным укором христианскому племени, а для язычества, развеянного по миру, — благодатной святыней.
— Как все у тебя складно получается, старик, — удивился я, — глаголешь как по писанному?.. Выходит, мы зашли во что ни на есть окаянные края... То-то и смотрю: ну и безлюдье, совсем не пахнет человеческим духом, даже пажитей нет. А луга, надо сказать, не плохи для пастбищ. Вона что, оказывается, — проклятая сторона...
— Окстись, монах, земля не может быть проклятой. А здесь, — дед топнул оземь, — наоборот, осияна благодатью!
— Да кем она освещена-то, думаешь, чернокнижные кудесники постарались?..
— Не кощунствуй, иноче.
— Да ты сам святотатствуешь, старик, а я тебе в том потворствую. Прекрати морочить людей чертовщиной! Ишь, распоясался, дали тебе волю, лучше веди скорей к спаленному древу.
Волхв подчинился, кряхтя, взобрался на сивого мерина и, понукая, тронул его в гору, за ним последовали и остальные. Поднявшись на гребень, мы восхищенно застыли, пораженные невиданной картиной. Перед нашими глазами развернулась необозримая панорама щербатых хребтов, поросших синим лесом. Розово сверкали на солнце заснеженные вершины. В туманной долине катила раздольная воды река, вбирая источаемые Карпатами стремительные потоки.
Кологрив не позволил долго наслаждаться открывшимся простором. Он начал осторожный спуск в узкую расщелину, ведущую в затерянное ущелье, по дну которого струился горный поток. Спустившись в пропасть, мы оказались в мрачном каменном коридоре. Нас поразило отсутствие растительности и вообще каких-либо признаков жизни.
Наслушавшись небылиц, Акимка, поравнявшись со мной, глупо вопросил:
— Уж не на тот ли свет ведет эта гиблая тропа?
Я заверил его, что всякая стезя открывает лишь новые возможности в жизни, любая дорога обязательно куда-то ведет и не существует пути, ведущего в никуда.
И как бы в подтверждение моих слов, внезапно повернув, мы оказались перед распахнутым проходом. За скалистым проемом расстилалась широкая пойменная долина, окаймленная лесистым взгорьем. Меня всегда поражала присущая горной местности быстрая смена природных картин. Одним часом можно побывать в диком первобытном лесу и на поросшем сочной травой заоблачном лугу с пасущимися овечками, наблюдать вечные снега и лакомиться ягодой виноградной лозы. Так и сейчас — из сумрачной теснины мы, ликуя, ступили в наполненный светом и воздухом животворный край. Странным было одно, отсутствие человека — ни дымка, ни клочка пахоты.
— Скоро будем на месте, — успокоил Кологрив, явив благосклонное расположение.
— Давно пора... — съязвил дядька Назар, ища поддержку у недовольных дружинников, но те смолчали.
Видно, природное благолепие умиротворило старого язычника, не дожидаясь дальнейших укоров и расспросов, он решил поведать об окружающей местности:
— Мы ступили в заповедное обиталище славянской святости. Двести лет назад здесь помещалось средоточие духовной жизни Приднестровья. Не существовало на Руси подобного края, где в таком обилии располагались храмовые молельни и жертвенные алтари неисчислимым русским божествам. Искусно украшенные священными изображеньями, вырезанными из камня или твердого дерева, увитые гирляндами цветов и злаков, кумирни те являлись вожделенной целью пилигримов любого звания. Паломники, имея настоятельную потребность приобщиться к заповеданному
