Оля нравилась Жорке. Когда они стали постарше, ну, когда им уже было лет по тринадцать-четырнадцать, то симпатия Жоры, преобразившись из совсем детской в юношескую, стала проявляться в новых качествах и замечаться всеми. Дворовые концерты ребята уже не устраивали. И все свои летние приезды в Самару Жорка в основном проводил, впрочем, как и раньше, на бабушкиной и дедушкиной загородной даче – близь района Петра Дубравы – где-то в километрах тридцати от города.
В свои редкие приезды в город вместе с бабушкой – за продуктовыми запасами, он заходил в гости к Жамновым, где ему всегда были рады. Но какого-то особого девичьего расположения к себе со стороны Оли, чего Жора очень желал и, собственно, для чего и приходил к ним домой, он не ощущал. Жора не мог понять, почему это – так. То есть, как-то всё – не так. Он видел, то есть ему действительно казалось или же хотелось, чтобы так казалось, что он тоже нравится Оле: та радовалась, когда он приходил, и с грустью провожала его до двери, когда приходило время прощаться. «Может сложный возраст?» – не по-детски, а напротив – философски, рассуждал Жорка. И сам себе отвечал: «Дисбаланс – во всём!» С одной стороны, Оля еще не совсем доросла до «молодой девушки», которой положено знать себе цену и уметь не показывать явственно своих чувств и желаний. Но, с другой стороны, почти созревшие гормоны, выдавали в ней абсолютное понимание ею разницы между юношей и юной девушкой. Иными словами – где газ, а где тормоз, на что и когда можно жать, они оба, по-видимому, уже знали, ну, или интуитивно догадывались.
Но в чём тут была причина на самом деле, стало известно Жорке потом – много лет спустя. Ещё тогда, в старшем детстве, братско-сестринские чувства Ольги и Сергея постепенно переросли в их взаимную – сперва в юношескую, а затем – во вполне себе взрослую любовь друг к другу, как между мужчиной и женщиной. Против природы не попрёшь. И как теперь – они же брат и сестра, родная кровь?!
Когда же им исполнилось по восемнадцать лет, скрывать ото всех свои взаимные чувства, которые были понятны всем и каждому вокруг и без их признаний, случилось такое, чего не мог ожидать даже всезнающий участковый инспектор милиции. Их родители раскрыли Ольге и Сергею всю правду – невообразимую семейную тайну, выполнив тем самым данную ими пятнадцать лет назад перед самими собой самими же себе клятву.
Понимание того, что свершилось чудо, не в миг пришло к ребятам. Они ещё и ещё раз просили своих родителей рассказать им, причём в мельчайших подробностях – по своей сути ничего не значащих и ничего не меняющих по существу, что и как случилось со всеми ими более пятнадцати лет тому назад. И родители вновь раскрывали тайну с радостью и откровением: словно сами не до конца верили своим же словам, будто бы сами же хотели ещё и ещё раз слушать и услышать от себя самих – свою же историю. Они в очередной, но как в первый раз – со слезами на лице, комами в горле, с трясущимися руками, с озарением от того, что неимоверному колдовству и жестоким испытаниям каждого из них пришёл-таки конец, опять и опять признавались, просили прощения, и желали ребятам счастья.
Сергей и Ольга не были друг другу братом и сестрой по крови: дочка была маминой, сын был папиным. Когда много лет назад их мама с папой поженились, то взаимно усыновили-удочерили детей друг друга – тогда их детишкам не исполнилось ещё и трёх годочков. Так Сергей и Ольга стали братом и сестрой. Да к тому ж ещё и двойняшками, потому что родились они с разницей в один день, одного декабря, одного и того же года, но в разных городах и даже в разных частях одной большой и единой страны, о чём до поры до времени никто не догадывался и даже не задумывался.
С осознанием этого, с плеч ребят свалилась непереносимая более тяжесть из их единоличных, индивидуально же на себя нагромождённых за многие годы собственных размышлений и додумываний, которые, ведя их лабиринтами, приводили к одному – тупику их жизни. Кромешная тайна их взаимных чувств – и друг от друга, и от своих родителей, обернулась счастливой явью. Никак непреодолимый многокряжистый горный массив родственных, рассыпался, развеялся, растворился в правде жизни, словно по волшебству доброй феи. Оказалось, что они любили друг друга с их самой ранней юности, но всячески скрывали это от всех, друг от друга и, даже, сами от себя. И Сергей, и Ольга, каждый сам себе и в тайне от другого, наложили собственные внутренние табу на любые проявления взаимной симпатии. Но теперь их сердца и души, освободившись от этих обетов и заклятий, были чисты и раскрыты для серенады взаимной любви и семейного общего счастья.
Обо всём этом Жора узнал, когда ему было лет двадцать и он, закончив мореходку, уже ходил в море помощником капитана. Тогда же он узнал, что когда Ольга и Сергей решили пожениться, то возникли какие-то юридические сложности – по документам всё же они оставались братом и сестрой. Но с помощью своих родителей и компетентных знакомых они всё утрясли, все формальные препоны преодолели. И никакого кровосмешения, никаких «поросячьих хвостиков». Так что всё встало на свои места, да ещё и с бонусом: паспорт Ольге менять не пришлось – фамилии-то одинаковые.
Андрею же тогда нравилась другая – его одноклассница Лена. Лена Кривец: симпатичная, даже изящная, миниатюрная, с какими-то не по земному большими и открытыми и такими же неестественно тёмными, почти чёрными глазами, подлинный цвет которых, Андрей не мог определить. Да он и не пытался. Таких глаз Андрей больше ни разу не встретил за всю свою жизнь. Взгляд их был не детским, каким-то чрезмерное томным для столь непорочной девы: как у достаточно взрослой, но всё же ещё совсем молодой женщины, однако к своим годам уже испытавшей на себе и боль от нежданных потерь, и вероломство, и лживость напыщенных чувств. Её чересчур утонченные, даже как бы рафинированные светские манеры выбивали её из общего строя юных, а затем молодых строителей коммунизма.
Нет, она не была изгоем или отщепенцем: она участвовала во всех школьных и внешкольных пионерских, а потом и комсомольских мероприятиях, хотя и без маломальского энтузиазма, хотя и не прячась за другими, не увиливая от непременной общественной нагрузки и отдельных поручений. Однако стороны это выглядело так: «Я знаю. Я понимаю. Я не отказываюсь… Я приду. Я подготовлю. Я выполню это задание... Я всё сделала. Вот возьмите… Теперь – мне уже пора домой!» И всё!
Жора помнил эту Лену этапами – девочка, юная девушка, молодая девушка. Ненадменный взгляд её глаз – на самом деле карих, очень похожих на цвет спелых сицилийских каштанов, с приглушённым в них блеском, с её взрослением сохранялся неизменным, а аристократические манеры наоборот – проявлялись всё больше и больше оттачивались и заострялись.
Жорка нравился Лене. Но он был недосягаем для неё – ни географически, ни психологически: москвич, столичный житель. «Да и сколько у него там таких – как я и других?! Хотя я и лучше любых из них!» – думала и чувствовала она так, как будто бы знала это наверняка. Поэтому их встречи втроём – она, Андрей и Жора – всегда были малословными и несколько напряжёнными. Андрей хотел быть с Леной. Но он ей не особо нравился. Ясно было, что они гуляют втроём только потому, что Андрей брат Жоры. Любовный многогранник, учитывая московских подружек Жоры, давал им знать о себе постоянно, успокаивая, но предупреждая, что «всё пройдёт», что пары из них не сложится. Андрею нравилась Лена, Лене – Жора, а тому тогда нравились Оля. Да, и ещё... две-три, а может и четыре-пять девочек дома – в Москве.
Жорке нравились несколько девчонок, вернее сказать – не «девчонок», а юных девушек из своей школы, да и из соседней тоже. Были среди них и одноклассницы, и девчонки из параллельных классов, и классом младше, и классом старше. Ко всем он относился с симпатией, не позволяя себе обидеть кого-либо из них своим признанием другой, задержав на той своё внимание дольше, чем на других. Хотя такое время от времени и происходило: спустя недели или месяцы одна его фаворитка сменялась другой без Жоркиных, так ему это виделось, желаний или усилий. Спонтанно, как бы сами собой его взоры и повышенное расположение перекочёвывали с одной красоты на другую, а с этой на третью, а потом ещё и ещё: и дальше, и туда, и обратно, и опять. В этом непроизвольном и бессознательном метании Жорка был сродни заряженному свободному электрону, окружённому положительными сторонами многочисленных магнитов. Что особенно забавно, все эти Жоркины московские «пассии», так или иначе всё это знали или, как минимум, догадывались о его «непостоянстве». Потому, как все жили в одном районе, а некоторые из них даже учились в одном классе друг с другом. Но они – девчата – по собственной инициативе такое Жоркино разгильдяйство не прекращали: ведь он каждой из них тоже нравился.
Жора же в свои тринадцать-четырнадцать лет был готов гулять одновременно со всеми своими сверстницами, которые были ему милы. Периодами он по-юношески влюблялся одновременно сразу в несколько девочек – назначал им свидания, встречался и целовался… ну, не со всеми, а с некоторыми.
[justify] Жорка проделывал это филигранно. По установленному им расписанию, неизвестному никому, каждый отдельный день недели был закреплён за какой-нибудь одной его избранницей. С той, по тайному плану, они гуляли по вечерам по городу – не в своём районе, чтобы случайно не пересечься с какой-нибудь другой его зазнобой, целовались в подъездах, а у двоих из них он даже побывал несколько раз дома. В тогдашнем представлении Жорки всё это было нормальным порядком вещей: ко всем девочкам он относился искренне, с чистейшей юношеской откровенностью, не имея никаких «взрослых» ни целей, ни помыслов. Он даже не задумываясь над тем, что однажды ему всё же придётся на ком-либо из них окончательно остановить свой выбор и… жениться – ну, когда наступит срок. Но вот как тогда объявить… объясниться… Как сказать всем остальным, что он теперь… – уже по-настоящему влюбился… И вообще, нужно ли всё это объяснять или оправдываться… А уж если и нужно, то – когда и каким образом это сделать… Жорка как-то никогда и ни
