Неожиданно она – первая рука – что-то почувствовав… прекратив свои танцульки, замерла, вцепившись всеми своими пальцами в деревянные перила. Но уже через секунду, словно собрав в одно – волю и решительность, она рванула в прежнем своём направлении: теперь уже с усилием вдавливая пальцы в поручни с каждым шагом ног. Как спринтер, с выстрелом пистолета, помогая себе руками, плечами, всем телом, искривляя рот, с обезобразившимся, вырывающейся наружу страстью к победе, лицом, старается быстрее выбраться из стартового жиле, вытаскивая прилипшие к начальной черте ноги. Так и рука – вела, тащила за собой всё остальное, всё то, от чего она была неотделима. Всё то, что пока было скрытым от Андрея. Так казалось руке.
То была рука Оксаны. Андрей понял это сразу. Но он не стал ни оспаривать это, ни подтверждать. Он не думал… Или – не желал всё это принимать.
Оксана бежала вверх по лестнице: через ступеньку, через две, ломая сопротивление сковавшихся мышц своих ног и ступней, втиснутых в модельные лодочки на высоком каблуке, подошвы которых, чуть только касаясь очередной ступеньки для толчка, словно прилипали к ней, мешая сделать очередной рывок навстречу. Навстречу… Навстречу чему? Об этом она не задумывалась.
Андрей, кинувшись было ей навстречу, не успев шагнуть ни разу, словно бы увяз по колено в болотной жиже сомнений: «Так ли надо?!» Его движения стали судорожно-нервными: то резкими, ищущими баланс равновесия, то, находя его, стопорными и неуверенно замедленными. Как загустелая сгущёнка из холодильника, не желающая опустошать свою перевёрнутую банку, цепляясь за её стенки, так и Андрей не сделал ни одного встречного шага. Его сознание стало расползаться страшными пятнами, как расплывается и пузырится изображение на экране, поданное с судового проектора, когда перфорированная киноплёнка съезжает с зубьев подающего её ролика.
Андрей вновь подошёл к квартире. Но не успел он ещё раз позвонить, как сопровождавшие все эти его передвижения по лестничной площадке звуки, цоканье бежавших туфелек, сблизившись с ним до крайности, оборвались. Андрей почувствовал на себе чей-то взгляд. Резко обернувшись, он увидел Оксану.
Та стояла в восковом ступоре с растерянным, удивлённым и, как ему показалось, извиняющимися видом. Лицо её было белое с чёрными кругами под глазами, как огарок догорающей парафиновой свечки в дорогом канделябре. Её убегающий неудержимый взгляд, на мгновенье выловленный им, вскрыл в памяти Андрея, неоднократно виденные ещё в детстве глаза его матери, которыми та смотрела на его приёмного папу Юру, когда приходила домой «с работы» чуть помятая, слегка навеселе и намного позже отца.
Его, да и её реакции были… какими-то… странными, неродными – для любящих друг дружку мужа и жены. Что-то не давало, что-то мешало Андрею и Оксане, кинутся навстречу, в объятья и поцелуи друг друга… Как было на всех их встречах ещё полгода назад, до ухода Андрея в море. Андрей заметил, что под модным тоненьким приталенным демисезонным пальто жены, с укороченными по локоть рукавами, обещанное ему телеграммой скорое отцовство вроде бы как и не видно.
Всё это бессловесное замешательство, длившееся, как показалось Андрею, бесконечно, на самом деле заняло не более одной-двух секунд с момента, увиденных им в глазах Оксаны смущения и испуга. Проламывая какую-то невидимую преграду, опрокидывая в себе всё что угодно, бросив на дно своих сомнений всё недодуманное и недофантазированное, Андрей, уронив цветы, вытянув к объятьям затёкшие и истосковавшиеся по родному теплу руки, кинулся-таки к Оксане. Сделав свой безмерный шаг, он сгрёб в нежную и в тоже время, защитную охапку всю её, а точнее ИХ – Оксану и их ещё не рожденного ребёнка.
Оксана – не сдвинулась с места.
Сперва она вся съёжилась. Но оказавшись в Андреевой теплоте, сразу же всем своим телом вжалась в него, желая вжаться… Желая войти в него всей своей душой для её спасения…
Андрей взял Елену на руки, заботливо обнял и жалостливо прижал к себе – маленькую, беззащитную, жалостную. Он словно спаситель, только что вытащивший случайную жертву из-под обломков произошедшей катастрофы и вынесший её из какого-то неизбывного мрака, в котором она очутилась случайно – без ума, без воли, без сопротивления.
Ставшие отчетливее слышными ещё одни шаги – мерные, немного шаркающие усталостью, остановились. Андрей, не выпуская Оксану из объятий, поднял глаза: пролётом ниже стояла его тёща – Ольга Валентиновна, одной рукой опираясь на перила, в другой – держа огромную сумку-авоську с продуктами.
Её взгляд был очень похож на первый увиденный Андреем минуту назад взгляд Оксаны. Но тёща, моментально взяв себя в руки, в мгновенье ока преобразилась: её спина, казалось бы смертельно уставшая, вместе с остальными членами распрямилась, словно её подкачали насосом, как дырявое колесо; её осунувшееся лицо разгладилось и укрылось за тут же возникшем молодым румянцем. Весь её облик просветлев и засияв своим дежурным гостеприимством, заговорил привычным многократно отрепетированным тоном: «Ну, наконец-то! Мы-то тебя уж и заждались! Милости просим!» Андрею показалось, что всё это он только что уже прослышал наяву своими собственными ушами. И ему страсть как захотелось – в тёщиной же манере – добавить к услышанному, да заодно и к увиденному: «Заходите ещё, милые вы мои!»
Все вошли в квартиру. Как оказалось, тесть был на вахте на судоремонтном заводе. Будучи мичманом, прослужив на флоте больше двадцати лет, он после первого боевого похода больше никогда не выходил в море, разве только что в пределах судоремонтной бухты: когда корабли, на которых он нёс суточные вахты, по надобности переставляли буксирами от одного причала к другому.
– Что ж ты не предупредил – не дал телеграмму? – одновременно опорожняя авоську и суетливо распихивая растаренное содержимое по кухонным ящикам и полкам холодильника, дежурным экспромтом спрашивали наперебой то тёща, то Оксана – с одинаковой интонацией, говорящей, что ответов они и не ждут совсем, что ответы им и вовсе не нужны. Короче говоря – «хау дую ду!»
– Так неправильно, – продолжали тёща с дочкой, то ли обе вместе, то ли поочерёдно, – так настоящие моряки не поступают. Встретили бы тебя в порту... Там ведь наверняка пришли родственники других встречать?.. Вот! Так-то – положено... Это традиция такая – встречать моряков в порту, – продолжали тарахтеть своё они в унисон, как будто бы Андрей лишь вчера народился и не знает, болезный, как надобно… встречать!
Андрей с ехидцей улыбался и кивал – опыта общения в подобной ситуации у него ещё не было.
«Хау-дую-ду! Ха-у! Ду-ю! Д-у! – ёрничало в подкорке Андрея. – Ай донт андестенд ю! У компрене? Детки!»
– В следующий раз – предупрежу за месяц! – ответил Андрей, как отрезал и выкинул в помойное ведро всю эту ни на что негодную требуху, прервав все эти заунывные и пустозвонные причитания и поучения, прекратив весь их цирк, который ему уже по горло надоел.
Ольга Валентиновна впилила свой взгляд в Андрея, не ожидав услышать от её гостя столь чёткой и экспрессивной концовки её, по сути, монолога. «Гостя» – в смысле зятя…
**
Уже потом, много лет спустя, Андрей ненароком оказался свидетелем отчёта рабочих тёщи перед ней. Случилось это на одном из её многочисленных городских складов в подсобке кладовщика. То ли те рабочие расколотили что-то особо ценное, то ли слямзили что-либо, а старший, обнаружив пропажу, оторавшись на них «десятиэтажной» прибауткой, посчитал, что он своею властью спёртого не вернуть не сможет, доложил обо всём происшедшем хозяйке. А та, тут же прибыв на место происшествия, быстро разобравшись, что у неё по страховке за утраченное ещё и приросло – стопроцентной компенсацией, спокойно, без надрыва заплела такую матюгальную оду, что если бы случилось такое возможным, то нужно было бы отрядить ей под начало первого композитора и главного городского тенора, чтобы положив на музыку её словесные кружева, исполнять эту песнь на всех концертах ко всем главным муниципальным праздникам и поминаньям – такая б на всё сгодилась.
Для Андрея же, то тёщино одиозное представление – эдакий откровенный монолог с интересом, стало в некотором роде, жизненным откровением. Ведь в той трудовой рабочей семье, где он вырос, никто и никогда, даже безадресно, не произносил таких слов, которыми она, не краснея, с лёгкостью и профессионализмом примы стриптиза, вывернула наизнанку и глаза, и уши своих работников. В семье бабушки самым большим, самым последним, пронзающим до костей, было ругательное слово «бестолковый», ну, в крайнем случае – «слабовато», которые Андрей несколько раз слышал от деда. Да и то – те разы можно было пересчитать по пальцам одной руки…
**
[justify] Уловив гневное замешательство тёщи, словно подспудно поняв её словесный выразительный потенциал, скрытый до поры до времени или до подходящего случая, сообразив при этом, что сам пилит сук, на котором сидит, а увидеть практические результаты этого пиления он точно не хочет, потому как ему с Оксаной жить здесь ещё и незнаемо сколько, желая закончить тёще-женово представление на примирительной, жизнеутверждающей ноте, Андрей тут же постарался максимально разбавить необузданно вывалившийся из него сарказм, всякими театральными штукам – сразу вспомнившимися примерами из его детских концертов, в которых, правда, он сам никогда не солировал; хотя иногда – дефилировал. Но тут и сейчас – сольный выход стал неизбежен. И Андрей ничтоже сумняшешся*, принялся-таки коленца выкидывать*: то полусадился на кухонный стол, забрасывая колено на колено, то тут же вскакивал и перебегал в прихожую, где плюхался в кресло, стараясь утонуть в нём поглубже, то забегал в
