Так всё и было – в семье бабушки! И никто, никогда этому – «взаимо-» – специально не учил: учили и объясняли – «два умножить на два» и «что такое хорошо и что такое плохо». Все это – было как бы априори, естественно: как воздух, как дышать. Но всего этого – он не видел, не чувствовал в своей семье с Оксаной.
Встреча с женой в подъезде, когда он вернулся с первого рейса без предупреждения о дате прихода. По сути, невозмутимость жены и тёщи после его сообщения о том, что он уходит в спаренный рейс ещё на полгода. Обрывки случайно услышанного разговора жены с тёщей о том, что, мол, «...и хорошо...», «...ты сама за такого хотела...», «...а что мне теперь, дома сидеть...», «...хорошо, что депонент оформил...». Всё это неусыпно и беспрестанно ёрзало внутри него: и на до краёв заполненных делами вахтах, и даже в молодецком непробудном сне.
Андрей не был патологическим ревнивцем. Но как любой нормальный человек, к тому же любящий свою жену и уважительно относящийся к её родителям, он желал, ждал, был достоин, в конце концов, ответных чувств по отношению к себе и с их стороны. Он пока не мог до конца понять, как и что... Да что там они с Оксаной вместе прожили-то?! За полгода – два раза по две недели! Но какая-то гирька тягостных вредоносных сомнений внутри него уже была подвешена. И она время от времени то сильнее, то затухая, раскачивалась, смещая центр тяжести, уводила мысли Андрея то в одну, то в другую крайность.
Андрей постоянно боролся сам с собой:
– Не баламуть и не бросай камни в родниковый ручей, – увещевал он себя.
– А ежели это не родник, а болото? – напирал он.
– То тем более! Только извозишься весь. Бери помпу и осушай, – с иронией парировал Андрей.
– Разберёмся! – как всегда заключал Андрей.
Ровно посредине рейса, во время штатного обеда, по судовой трансляции неожиданно раздался взволнованный радостью голос капитана, который объявил: «Сегодня..., то есть вчера, на Земле и в нашей команде произошло выдающееся событие! Наш четвёртый помощник – Игнатов Андрей Юрьевич – стал... отцом! У него родился сын! От лица администрации судна, от партийной, комсомольской и профсоюзной организаций, от всей команды и от себя лично поздравляю новоиспечённого папашу с этим высочайшим званием и с первенцем. Так держать, Андрей Юрич! Молодца!»
Откровенно говоря, благодаря сарафанному радио весь экипаж, кроме Андрея, уже знал об этом эпохальном в его жизни событии: начальник радиостанции, принявший радиограмму, поведал об этом по секрету своему приятелю рефмеханику. Тот, живя в одной каюте с электромехаником, рассказал, также по секрету, ему… Ну, и пошло-поехало. В это время всеобщего посвящения в тайну, Андрей спал после утренней вахты, которая закончилась в восемь часов утра: позавтракав в 08:15, в 08:30 он уже уснул молодым непрошибаемым сном в своей койке, укрывшись одеялом с головой вместе со своими думами. По настоянию же кэпа и общему уговору все держали это известие, ставшее секретом Полишинеля, втайне от Андрея, дабы сюрприз оставался бы сюрпризом до официального поздравления капитана. Так как на борту – на любом морском судне – есть только один человек, совмещающий в себе ВСЁ – и это капитан: он и царь, и прокурор, и судья; он – сам Закон.
Всё было рассчитано чётко: ровно в 12:15 звонком из ходовой рубки по внутреннему телефону третий помощник капитана должен был разбудить Андрея, как раз для того, чтобы то успел умыться, одеться, дойти до салона – офицерской кают-компании – на обед и, услышав сообщение кэпа, принимать поздравления экипажа. В точности так всё и произошло.
У моряков есть много неписанных, неуставных правил, законов, даже суеверий. Ну, и, конечно же, традиций, живущих на флоте годами, десятилетиями, веками, передаваемых от поколения к поколению, как зарок, как наказ, как морская вера – на выживание и удачу, которым, непременно, нужно следовать и ни в коем случае не нарушать, дабы не ублажить чёрта, не разгневать бога, да и самим – не добрым искусам не отдаться.
Так вот, по одной из таких традиций в дни рожденья членов экипажа и пополнения в их семьях, оставленных на берегу, шэф выпекает торт или пирог и дарит его виновнику торжества. А уже сам виновник угощает этой выпечкой кого хочет. Он разрезает пирог так, чтобы всем досталось по кусочку. При этом у самого виновника всегда должно остаться два куска – такой своеобразный тост: первый – за себя, ну, а второй – за новорождённого, его маму и за родителей родителей. Поэтому шэф выпекал пирог такого размера или, если духовка не позволяла, столько пирогов, чтобы по одному «тосту», а не «тостику» хватило бы всем членам экипажа. И, само собой разумеется, плюс один.
Начинкой для пирогов чаще всего было яблочное повидло. Его в картонных цилиндрических бочках с оцинкованными обручами получали в родном порту вместе со всем провиантом. На морском сленге это повидло в шутку называли солидолом, смазка такая есть – техническая. И действительно, это повидло было похоже на смазку и внешне, и по существу – для смазки внутренностей и поддержания хорошего настроения.
За две недели до возвращения из рейса Андрей, как и пообещал, дал телеграмму Оксане о дате прибытия. Но встречать Андрея пришёл… только тесть. «Да, усё у порáдке... Оксану маненько продуло... Да и Ольга Батьковна… не смогла с работы отпроситься, что бы с малышкόм понянчиться... А у меня – выходной... Но дома усё у порáдке... Стол накрыт... У морозилку я полόжил... Глядел – слеза!.. – тараторил Семён Валерьевич, как бы одновременно и извиняясь, и умиротворяя. – Ты сегодня на вахте? Нет? Дόбре. Тогда поехали домой... По дороге зайдём... по кружечке пивка... Не против?.. Ну, поехали, поехали...». Всё это тесть мусолил без остановок, с небольшими паузами, в которые искоса – с какой-то опаской и жалостью, поглядывал на Андрея, пытаясь поймать его взгляд, чтобы расшифровать Андреево настроение. И одновременно пряча свой, чтобы не раскрыли его самого.
Они с Андреем были похожими друг на друга: оба небольшого роста, крепко сбитые, как лесные боровички, жилистые; внешне оба выглядели какими-то меланхолично-жизнерадостными. Причём, оба – никогда и ни на кого не повышали свой голос. Они всегда громко разговаривали. И даже иногда кричали! Но только тогда, когда отдавали швартовые команды матросам. Или же на лесных пикниках, любимых ими обоими: когда уже подоспел шашлык, и нужно было созвать всех своих, разбредшихся вокруг, в поисках случайных ягод и грибов и с небрежным нетерпением ожидающих сигнала к началу трапезы.
Семён Валерьевич был таким с детства. Да и ещё – из-за ручной настройки его характера его женой, которая перманентно их регулировала. Из-за всего этого тесть, с одной стороны, был по-военному чётким и бескомпромиссным, а с другой – всегда готовый уступить жене в чём ей угодно: лишь заслышав её окрик, требование, только почуяв бессловесный лёгенький нажимчик. Он всегда готов был и становился и причиной, и объектом любых скандалов: которые его жена сама же и начинала, в которых исключительно она и солировала, в которых она всегда была права, даже если объективно была виновата, при этом сама же всё это осознавала с первой же секунды. Она в их семье была не просто «шеей», а «шеей с головой и головой»: и добытчиком, и приказчиком, и, как вывод, Главой. Так – решила она. Семён Валерьевич же… носил фуражку-аэродром.
Двадцать два года назад Семён Валерьевич, окончив военно-морское училище, получив звание мичмана и назначение, прибыл на военно-морскую базу в город Л., где успев сходить в море в один учебно-боевой трёхмесячный поход, женился на Ольге Валентиновне ровно через две недели после их знакомства. А уже менее чем через год после своей единственной в жизни женитьбы у него родился первенец – старший брат Оксаны.
Тесть любил свою службу, своих морских братьев-товарищей, свою корабельную семью. Ведь и свою военную профессию он выбрал не просто так: его отец ещё до Великой Отечественной Войны проходил военно-морскую службу юнгой на минном тральщике на Дальнем Востоке. Но молодая жена его обусловила: «Выбирай – или я, или те... твои... эти... в бескозырках». Мичман выбрал её: он когда-то влюбился в неё с первого взгляда. (И горячо любил Ольгу Валерьевну и потом: всю свою жизнь – без сомнений и перерывов.) Он написал рапорт командиру части: «...по семейным обстоятельствам... Учитывая... В связи с вышеизложенным, Прошу... определить меня на должность... не связанную с длительными выходами в море... в мирное время...». С тех пор он не ходил в дальние походы, да и вообще – ни в какие. Он лишь стоял на вахтах на кораблях, поставленных на ремонт, в отстой или на списание на военном судоремонтном заводе. Сухопутный моряк. С печки бряк.
Тёща же, в своё время заочно окончившая пищевой институт, уже почти как десять лет работала на одном и том же месте – на местном хлебокомбинате, одном из крупнейших предприятий района, пройдя путь от укладчицы батонов на деревянные поддоны, до заместителя директора по производству. А учитывая, что сам директор одной ногой был уже на пенсии, а второй – не вылезал из больниц и поликлинник, она фактически руководила всем комбинатом. Поэтому давать команды, поджаривать и сдирать корки за их невыполнение, стало для неё прямо-таки благоприобретённым инстинктом. И с этим «благо», как минимум внешне, были «согласны» все члены её семьи.
[justify] Ольга Валерьевна внешне была очень даже привлекательной. Сказать больше: она была просто-таки жгучей блондинкой вамп! Её пропорциональную красоту лица, густоту шёлковых волос, всегда с блеском и математически точно разложенных и неподвижных, стройность фигуры, выпуклости тела в нужных местах, желаемые всеми мужиками, невозможно
