В таких концертах Жорка принимал участие лет до семи-восьми, а может даже и до десяти. Потом, как ему показалось, он повзрослел для подобных мероприятий. Брат и сестра Жамновы, будучи чуть младше Жорки, вскоре тоже перестали выступать: Оля, подросши, стала готовиться к формированию из девочки – юной-преюной девушки, а Серёжа… Ну, не одному же ему выступать в конце концов. И в скорости, как нестранно, такие дворовые концерты прекратились вовсе: то ли смена не нашлась, не воспиталась, то ли времена изменились…
* Прозоринка – крайне узкая щель, в которую возможно лишь подглядывать.
* Шхера (здесь – в переносном смысле: жаргонизм) – место на судне, куда возможно спрятать что-либо или спрятаться самому. Шхерить, зашхерить – спрятать, запрятать.
* Топани́на – стихийно проложенная, протоптанная тропа, местами поросшая/заросшая травой, по которой редко ходят.
…В те маленькие годы Андрей и Жора никогда не ходили в гости к сестре и брату Жамновым, хоть и дружили с ними, да и жили в одном доме в соседних подъездах. Сергей и Оля учились с Андреем в одном классе в школе через три двора. Жорка же жил в Москве, приезжая в гости к бабушке и дедушке всего на четыре-шесть недель, да и то лишь в летние каникулы. И хотя по возрасту Жорка был старше всех троих всего-то на полгода, но по школе он был выше их на целый класс. А ведь для школьного, да и для студенческого возраста, это полноценная эра, нашпигованная эпохальными историями о собственной личной жизни и о своём участии в жизни других – одноклассниках, однокурсниках и прочих других хорошо и мало знакомых и даже незнакомых. Это так видится потому, что те, кто старше на класс или на курс уже узнали, или как минимум услышали о том, о чём эти малявки, следующие за ними с отставанием всего-то на один, но целый учебный год, ещё и не догадываются. Поэтому Жорка был для них авторитетом, которого они слушали и слушались всегда и во всём. Ну, почти всегда. И почти во всём…
**
Оля нравилась Жорке. Когда они стали постарше, ну, когда им уже было лет по тринадцать-четырнадцать, то симпатия Жоры, преобразившись из совсем детской в юношескую, стала проявляться в новых качествах и замечаться всеми. Дворовые концерты ребята уже не устраивали. И все свои летние приезды в Самару Жорка в основном проводил, впрочем, как и раньше, на бабушкиной и дедушкиной загородной даче – близь района Петра Дубравы – где-то в километрах тридцати от города.
В свои редкие приезды в город вместе с бабушкой – за продуктовыми запасами, он заходил в гости к Жамновым, где ему всегда были рады. Но какого-то особого девичьего расположения к себе со стороны Оли, чего Жора очень желал и, собственно, для чего и приходил к ним домой, он не ощущал. Жора не мог понять, почему это – так. То есть, как-то всё – не так. Он видел, то есть ему действительно казалось или же хотелось, чтобы так казалось, что он тоже нравится Оле: та радовалась, когда он приходил, и с грустью провожала его до двери, когда приходило время прощаться. «Может сложный возраст?» – не по-детски, а напротив – философски, рассуждал Жорка. И сам себе отвечал: «Дисбаланс – во всём!» С одной стороны, Оля еще не совсем доросла до «молодой девушки», которой положено знать себе цену и уметь не показывать явственно своих чувств и желаний. Но, с другой стороны, почти созревшие гормоны, выдавали в ней абсолютное понимание ею разницы между юношей и юной девушкой. Иными словами – где газ, а где тормоз, на что и когда можно жать, они оба, по-видимому, уже знали, ну, или интуитивно догадывались.
Но в чём тут была причина на самом деле, стало известно Жорке потом – много лет спустя. Ещё тогда, в старшем детстве, братско-сестринские чувства Ольги и Сергея постепенно переросли в их взаимную – сперва в юношескую, а затем – во вполне себе взрослую любовь друг к другу, как между мужчиной и женщиной. Против природы не попрёшь. И как теперь – они же брат и сестра, родная кровь?!
Когда же им исполнилось по восемнадцать лет, скрывать ото всех свои взаимные чувства, которые были понятны всем и каждому вокруг и без их признаний, случилось такое, чего не мог ожидать даже всезнающий участковый инспектор милиции. Их родители раскрыли Ольге и Сергею всю правду – невообразимую семейную тайну, выполнив тем самым данную ими пятнадцать лет назад перед самими собой самими же себе клятву.
Понимание того, что свершилось чудо, не в миг пришло к ребятам. Они ещё и ещё раз просили своих родителей рассказать им, причём в мельчайших подробностях – по своей сути ничего не значащих и ничего не меняющих по существу, что и как случилось со всеми ими более пятнадцати лет тому назад. И родители вновь раскрывали тайну с радостью и откровением: словно сами не до конца верили своим же словам, будто бы сами же хотели ещё и ещё раз слушать и услышать от себя самих – свою же историю. Они в очередной, но как в первый раз – со слезами на лице, комами в горле, с трясущимися руками, с озарением от того, что неимоверному колдовству и жестоким испытаниям каждого из них пришёл-таки конец, опять и опять признавались, просили прощения, и желали ребятам счастья.
Сергей и Ольга не были друг другу братом и сестрой по крови: дочка была маминой, сын был папиным. Когда много лет назад их мама с папой поженились, то взаимно усыновили-удочерили детей друг друга – тогда их детишкам не исполнилось ещё и трёх годочков. Так Сергей и Ольга стали братом и сестрой. Да к тому ж ещё и двойняшками, потому что родились они с разницей в один день, одного декабря, одного и того же года, но в разных городах и даже в разных частях одной большой и единой страны, о чём до поры до времени никто не догадывался и даже не задумывался.
С осознанием этого, с плеч ребят свалилась непереносимая более тяжесть из их единоличных, индивидуально же на себя нагромождённых за многие годы собственных размышлений и додумываний, которые, ведя их лабиринтами, приводили к одному – тупику их жизни. Кромешная тайна их взаимных чувств – и друг от друга, и от своих родителей, обернулась счастливой явью. Никак непреодолимый многокряжистый горный массив родственных, рассыпался, развеялся, растворился в правде жизни, словно по волшебству доброй феи. Оказалось, что они любили друг друга с их самой ранней юности, но всячески скрывали это от всех, друг от друга и, даже, сами от себя. И Сергей, и Ольга, каждый сам себе и в тайне от другого, наложили собственные внутренние табу на любые проявления взаимной симпатии. Но теперь их сердца и души, освободившись от этих обетов и заклятий, были чисты и раскрыты для серенады взаимной любви и семейного общего счастья.
Обо всём этом Жора узнал, когда ему было лет двадцать и он, закончив мореходку, уже ходил в море помощником капитана. Тогда же он узнал, что когда Ольга и Сергей решили пожениться, то возникли какие-то юридические сложности – по документам всё же они оставались братом и сестрой. Но с помощью своих родителей и компетентных знакомых они всё утрясли, все формальные препоны преодолели. И никакого кровосмешения, никаких «поросячьих хвостиков». Так что всё встало на свои места, да ещё и с бонусом: паспорт Ольге менять не пришлось – фамилии-то одинаковые.
Андрею же тогда нравилась другая – его одноклассница Лена. Лена Кривец: симпатичная, даже изящная, миниатюрная, с какими-то не по земному большими и открытыми и такими же неестественно тёмными, почти чёрными глазами, подлинный цвет которых, Андрей не мог определить. Да он и не пытался. Таких глаз Андрей больше ни разу не встретил за всю свою жизнь. Взгляд их был не детским, каким-то чрезмерное томным для столь непорочной девы: как у достаточно взрослой, но всё же ещё совсем молодой женщины, однако к своим годам уже испытавшей на себе и боль от нежданных потерь, и вероломство, и лживость напыщенных чувств. Её чересчур утонченные, даже как бы рафинированные светские манеры выбивали её из общего строя юных, а затем молодых строителей коммунизма.
Нет, она не была изгоем или отщепенцем: она участвовала во всех школьных и внешкольных пионерских, а потом и комсомольских мероприятиях, хотя и без маломальского энтузиазма, хотя и не прячась за другими, не увиливая от непременной общественной нагрузки и отдельных поручений. Однако стороны это выглядело так: «Я знаю. Я понимаю. Я не отказываюсь… Я приду. Я подготовлю. Я выполню это задание... Я всё сделала. Вот возьмите… Теперь – мне уже пора домой!» И всё!
Жора помнил эту Лену этапами – девочка, юная девушка, молодая девушка. Ненадменный взгляд её глаз – на самом деле карих, очень похожих на цвет спелых сицилийских каштанов, с приглушённым в них блеском, с её взрослением сохранялся неизменным, а аристократические манеры наоборот – проявлялись всё больше и больше оттачивались и заострялись.
Жорка нравился Лене. Но он был недосягаем для неё – ни географически, ни психологически: москвич, столичный житель. «Да и сколько у него там таких – как я и других?! Хотя я и лучше любых из них!» – думала и чувствовала она так, как будто бы знала это наверняка. Поэтому их встречи втроём – она, Андрей и Жора – всегда были малословными и несколько напряжёнными. Андрей хотел быть с Леной. Но он ей не особо нравился. Ясно было, что они гуляют втроём только потому, что Андрей брат Жоры. Любовный многогранник, учитывая московских подружек Жоры, давал им знать о себе постоянно, успокаивая, но предупреждая, что «всё пройдёт», что пары из них не сложится. Андрею нравилась Лена, Лене – Жора, а тому тогда нравились Оля. Да, и ещё... две-три, а может и четыре-пять девочек дома – в Москве.
[justify] Жорке нравились несколько девчонок, вернее сказать – не «девчонок», а юных девушек из своей школы, да и из соседней тоже. Были среди них и одноклассницы, и девчонки из параллельных классов, и классом младше, и классом старше. Ко всем он относился с симпатией, не позволяя себе обидеть кого-либо из них своим признанием другой, задержав на той своё внимание дольше, чем на других. Хотя такое время от времени и происходило: спустя недели или месяцы одна его фаворитка сменялась другой без Жоркиных, так ему это виделось, желаний или усилий. Спонтанно, как бы сами собой его взоры и повышенное расположение перекочёвывали с одной красоты на другую, а с этой на третью, а потом ещё и ещё: и дальше, и туда, и обратно, и опять. В этом непроизвольном и бессознательном метании Жорка был сродни
