Всё это бессловесное замешательство, длившееся, как показалось Андрею, бесконечно, на самом деле заняло не более одной-двух секунд с момента, увиденных им в глазах Оксаны смущения и испуга. Проламывая какую-то невидимую преграду, опрокидывая в себе всё что угодно, бросив на дно своих сомнений всё недодуманное и недофантазированное, Андрей, уронив цветы, вытянув к объятьям затёкшие и истосковавшиеся по родному теплу руки, кинулся-таки к Оксане. Сделав свой безмерный шаг, он сгрёб в нежную и в тоже время, защитную охапку всю её, а точнее ИХ – Оксану и их ещё не рожденного ребёнка.
Оксана – не сдвинулась с места.
Сперва она вся съёжилась. Но оказавшись в Андреевой теплоте, сразу же всем своим телом вжалась в него, желая вжаться… Желая войти в него всей своей душой для её спасения…
Андрей взял Елену на руки, заботливо обнял и жалостливо прижал к себе – маленькую, беззащитную, жалостную. Он словно спаситель, только что вытащивший случайную жертву из-под обломков произошедшей катастрофы и вынесший её из какого-то неизбывного мрака, в котором она очутилась случайно – без ума, без воли, без сопротивления.
Ставшие отчетливее слышными ещё одни шаги – мерные, немного шаркающие усталостью, остановились. Андрей, не выпуская Оксану из объятий, поднял глаза: пролётом ниже стояла его тёща – Ольга Валентиновна, одной рукой опираясь на перила, в другой – держа огромную сумку-авоську с продуктами.
Её взгляд был очень похож на первый увиденный Андреем минуту назад взгляд Оксаны. Но тёща, моментально взяв себя в руки, в мгновенье ока преобразилась: её спина, казалось бы смертельно уставшая, вместе с остальными членами распрямилась, словно её подкачали насосом, как дырявое колесо; её осунувшееся лицо разгладилось и укрылось за тут же возникшем молодым румянцем. Весь её облик просветлев и засияв своим дежурным гостеприимством, заговорил привычным многократно отрепетированным тоном: «Ну, наконец-то! Мы-то тебя уж и заждались! Милости просим!» Андрею показалось, что всё это он только что уже прослышал наяву своими собственными ушами. И ему страсть как захотелось – в тёщиной же манере – добавить к услышанному, да заодно и к увиденному: «Заходите ещё, милые вы мои!»
Все вошли в квартиру. Как оказалось, тесть был на вахте на судоремонтном заводе. Будучи мичманом, прослужив на флоте больше двадцати лет, он после первого боевого похода больше никогда не выходил в море, разве только что в пределах судоремонтной бухты: когда корабли, на которых он нёс суточные вахты, по надобности переставляли буксирами от одного причала к другому.
– Что ж ты не предупредил – не дал телеграмму? – одновременно опорожняя авоську и суетливо распихивая растаренное содержимое по кухонным ящикам и полкам холодильника, дежурным экспромтом спрашивали наперебой то тёща, то Оксана – с одинаковой интонацией, говорящей, что ответов они и не ждут совсем, что ответы им и вовсе не нужны. Короче говоря – «хау дую ду!»
– Так неправильно, – продолжали тёща с дочкой, то ли обе вместе, то ли поочерёдно, – так настоящие моряки не поступают. Встретили бы тебя в порту... Там ведь наверняка пришли родственники других встречать?.. Вот! Так-то – положено... Это традиция такая – встречать моряков в порту, – продолжали тарахтеть своё они в унисон, как будто бы Андрей лишь вчера народился и не знает, болезный, как надобно… встречать!
Андрей с ехидцей улыбался и кивал – опыта общения в подобной ситуации у него ещё не было.
«Хау-дую-ду! Ха-у! Ду-ю! Д-у! – ёрничало в подкорке Андрея. – Ай донт андестенд ю! У компрене? Детки!»
– В следующий раз – предупрежу за месяц! – ответил Андрей, как отрезал и выкинул в помойное ведро всю эту ни на что негодную требуху, прервав все эти заунывные и пустозвонные причитания и поучения, прекратив весь их цирк, который ему уже по горло надоел.
Ольга Валентиновна выпилила свой взгляд в Андрея, не ожидав услышать от её гостя столь чёткой и экспрессивной концовки её, по сути, монолога. «Гостя» – в смысле зятя.
Уже потом, много лет спустя, Андрей ненароком оказался свидетелем отчёта рабочих тёщи перед ней. Случилось это на одном из её многочисленных городских складов в подсобке кладовщика. То ли те рабочие расколотили что-то особо ценное, то ли слямзили что-либо, а старший, обнаружив пропажу, оторавшись на них «десятиэтажной» прибауткой, посчитал, что он своею властью спёртого не вернуть не сможет, доложил обо всём происшедшем хозяйке. А та, тут же прибыв на место происшествия, быстро разобравшись, что у неё по страховке за утраченное ещё и приросло – стопроцентной компенсацией, спокойно, без надрыва заплела такую матюгальную оду, что если бы случилось такое возможным, то нужно было бы отрядить ей под начало первого композитора и главного городского тенора, чтобы положив на музыку её словесные кружева, исполнять эту песнь на всех концертах ко всем главным муниципальным праздникам и поминаньям – такая б на всё сгодилась.
Для Андрея же, то тёщино одиозное представление – эдакий откровенный монолог с интересом, стало в некотором роде, жизненным откровением. Ведь в той трудовой рабочей семье, где он вырос, никто и никогда, даже безадресно, не произносил таких слов, которыми она, не краснея, с лёгкостью и профессионализмом примы стриптиза, вывернула наизнанку и глаза, и уши своих работников. В семье бабушки самым большим, самым последним, пронзающим до костей, было ругательное слово «бестолковый», ну, в крайнем случае – «слабовато», которые Андрей несколько раз слышал от деда. Да и то – те разы можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Уловив гневное замешательство тёщи, словно подспудно поняв её словесный выразительный потенциал, скрытый до поры до времени или до подходящего случая, сообразив при этом, что сам пилит сук, на котором сидит, а увидеть практические результаты этого пиления он точно не хочет, потому как ему с Оксаной жить здесь ещё и незнаемо сколько, желая закончить тёще-женово представление на примирительной, жизнеутверждающей ноте, Андрей тут же постарался максимально разбавить необузданно вывалившийся из него сарказм, всякими театральными штукам – сразу вспомнившимися примерами из его детских концертов, в которых, правда, он сам никогда не солировал; хотя иногда – дефилировал. Но тут и сейчас – сольный выход стал неизбежен. И Андрей ничтоже сумняшешся, принялся-таки коленца выкидывать: то полусадился на кухонный стол, забрасывая колено на колено, то тут же вскакивал и перебегал в прихожую, где плюхался в кресло, стараясь утонуть в нём поглубже, то забегал в большую комнату и нервно ходил по ней «туды-сюды», как бы измеряя её периметр и диагонали, то опять забегал на кухню... И всё – как на пружинах, на пружинах. Но через пару таких круговых заходов он резко закончил свои театрализованные метания, перейдя к главному.
Информация Андрея о том, что через две недели он уходит на спарку, не вызвала практически никаких видимых эмоций ни у Оксаны, ни у тёщи. И такая их реакция почему-то не обидела, да и даже не удивила Андрея. Если конечно не принимать во внимание их, отточенные и выверенные грустно-обиженные взгляды и дежурные скороговорки типа «а как же так...», «а мы думали...», «а когда теперь...», которые опять-таки не требовали определённых ответов, а лишь в Андрее вновь занялся ёрнический апломб, который, впрочем, он наружу уже не выпустил. На всё это Андрей ответил лишь так, как поделился с ним старпом свои опытом: «Кооператив стоит денег – нужно зарабатывать!» Этим заключением, как решил Андрей, он полностью удовлетворил Оксану и тёщу и снял с них их «их заботливые беспокойства».
– Заявление в бухгалтерию на депонент – сто пятьдесят рублей в месяц – я уже подал, – закруглил Андрей свою новостную ленту.
Второй рейс у Андрея был совсем иным, нежели первый.
Нет, с профессиональным наполнением, с тёплым и уважительным отношением к Андрею его коллег, старпома, капитана, да и всего экипажа в целом, всё было в полном порядке. Был уже привычный судовой быт, были апробированные теоретические знания, полученные в мореходке и новые опытные познания и приёмы штурманской службы, полученные на океанских практиках. Да и на конкретно этом судне он был уже второй рейс в подряд, входил, так сказать, в костяк команды. А в этот «костяк» входила только треть экипажа. К тому же, капитан сам пожелал и убедил Андрея остаться на спарку.
Иное – было не в этом.
Дело было в его, Андрея, душевном равновесии. А точнее в поисках этого самого равновесия. Раньше он об этом никогда не задумывался. Но его женитьба подарила ему помимо своей семьи, ещё и понимание того, что кроме заботы о себе самом, в его жизни появились люди и обстоятельства, которые требуют внимания Андрея и к ним. Следовательно, забирают, а точнее сказать – насильно отнимают у него его собственное время, чем несомненно сокращают его возможности заботиться о себе лично.
Из всего этого следовал лишь один вывод: своя семья – это не довесок, не прибавка к тому, что имеется, а иная новая жизнь с иными правилами, обстоятельствами и заботами. Теперь, находить равновесие необходимо не только с внутренним «Я», но и членами своей семьи. Понимание этого спонтанно пришло ему давно: Андрей как-то заметил, что на просьбу Оксаны о какой-то мелочи – нужно куда-то там сходить и что-то там сделать, так как она не успевает, а нужно это – срочно и обязательно, а на это – он должен потратить некоторое личное время, Андрей выполнил просьбу Оксаны – не торгуясь, не спрашивая «почему» и «зачем», даже не задумываясь о рациональности такой своей «жертвы» - личного времени.
[justify] Своя семья обязывает уважать, любить, заботится, помогать – всем своим. И это –
