Они целовались, закрыв глаза. А в перерывах между поцелуями и объятиями – смотрели в глаза друг другу: Андрей держал Оксану за руки, нежно пожимая её взмокшие хваталки. А она – со знанием дела – и не отнимала их безответную аморфную расслабленность. «ОНА!» – без конца хороводилось в голове Андрея, мешая, не позволяя его естеству вернуться в сознание…
*
Отгуляв с Оксаной свой законный каникулярный месяц, Андрей, как молодой специалист, согласно распределению выпускников мореходного училища, как положено, явился в отдел кадров базы тралового рыболовного флота. А ещё через четыре недели, он – теперь уже штурман – должен был отправиться в свой первый полугодовой рейс в промысловую зону в район Западной Сахары уже в должности четвёртого помощника капитана.
В тот же день, как он получил назначение, ближе к вечеру, купив по дороге большие белые садовые ромашки, которые очень любила его школьная любовь – Лена Кривец, да и он сам, Андрей без предупреждения приехал к Оксане домой. Не зная, какой рукой «правильнее» нажать звонок (все мореманы – крайне суеверны), новоиспечённый помощник стоял и мялся перед дверью Оксаниной квартиры, перекладывая букет из одной руки в другую. В конце концов, так и не решив, какой палец и на какой руке счастливее, он нажал кнопку… своим носом.
За дверью раздался равнодушный колокольчиковый звонок, уже давно привыкший ко всяким ожидаемо нежданным визитёрам, отозвавшийся в голове Андрея набатным колоколом. Кисти рук налились кровью, отяжелились и увлажнились, как и всё тело под курсантской парадкой, а на лбу образовалась холодная роса. Он суетливо и безуспешно пытался высушить о чёрное сукно форменных морских брюк то одну ладонь, то другую, вплоть до того момента, пока дверь не открыла Оксана.
На лице Оксаны было удивление, мастерски нарисованное ею. Андрей поцеловал её в щёку, и они вместе прошли в большую комнату.
В празднично освещённой зале, с убранством чуть ли ни как к приёму английской королевы – цветы, покрывала, ленты, сияя дежурными, но разными улыбками, стояли Оксанины родители. Её мама, Ольга Валентиновна, была одета со вкусом, с иголочки, во всё то заграничное, что можно было достать из-под полы в универмаге или на полуподпольном вещевом рынке. Андрей поразился тем, что Оксана была точной копией Ольги Валентиновны, лишь с поправкой на внешне малозаметную двадцати- или около того – летнюю разницу в возрасте. Да ещё и на рост – старшая была головы на полторы выше младшей. Оксанин папа, Семён Валерьевич, в неновой парадной форме мичмана, имевшей характерный блеск в местах многолетних штатных и заношенных складок, с кортиком на ремне, стоял рядом со своею женой. Но в отличие от жены и дочери выглядел столь же смущённым, как и Андрей.
Во всём этом… Во всей этой «торжественности» – было что-то не то: то ли чего-то не хватало, то ли – было лишним… Или же не таким, каким могло бы быть… Но Андрей, вмиг свернув все свои недоумения, словно по непонятно кем написанному сценарию, церемониально вытянулся и, сделав на встречу хозяевам пару строевых шагов. С резким гусарским кивком, но мелковатым и без его фиксации на груди, Андрей выдернул из-за спины руку, с зажатым в её кулак ромашковым букетом из пяти целомудренных цветков, выставив её вперёд себя и параллельно полу. Ольга Валентиновна манерно поблагодарила гостя, и, как будто бы снисходительно и вынуждено, при этом по-барски, сразу показывая, кто в доме Главный, в обмен на букет преподнесла Андрею свою руку, при этом ни чуть не разобщив её со своим туалетом: то ли для низкого – с глубоким поклоном целования её Андреем, то ли для пожатия только кончиков пальцев её: дескать, «ну, что же, подержи! чуток! только смотри – осторожно, не помни! и не обслюнявь – много вас тут разных таких… ходят!..»
По тому, с каким видом мама Оксаны взяла цветы, по её самоговорящим зыркам, по-видимому, привычным к подобным «торжественным линейкам», стороннему наблюдателю стало бы в миг всё ясно – ждали других бутонов и в другом количестве. Да и принёсшего цветочки, ожидали не в курсантской одёже – это уж наперёд всего, точнее некуда. Но Андрей всего этого не понял – молодой ещё. Да и откуда ему было знать-то? Кто бы смог подсказать? Ведь он – один!
Однако с Семёном Валерьевичем Андрей поздоровался за руку. Они даже откровенно и на полную глубину рук обнялись – две морские души, как по-родственному, словно почувствовали свойское расположение друг друга. Их крепкое мужское рукопожатие, их открытые лица и мгновенно взвихрившаяся взаимная симпатия, предвещали, как виделось Андрею, их светлое будущее, то есть – его и Оксаны.
Не смотря на столь неоднозначный приём, скорое чаепитие с горчичными сушками и ванильными сухариками и взаимное визиточное представление, Андрею всё это – не виделось чем-то выходящим вон. «Нормально, - разъяснял потом Андрей себе. – А ты что ждал-то – ананасы в шампанском? А как тебе шпроты в томате? А-а?!»
По единородному вопросу руки, сердца и женитьбы Андрея и Оксаны, сговорились быстро – сразу же приняв план Ольги Валентиновны: молодые расписываются в ЗАГСе, благо в те времена по паспорту моряка загранплавания брак регистрировали в течении трёх дней и без всяких очередей; в тот же день – домашнее торжество в квартире тёщи и тестя, так как даже по тому морскому удостоверению личности зарезервировать банкетный зал в ресторане было не возможно, да и денег у Андрея не было, кроме ста сорока рублей подъёмных, полученных в базе, часть из которых он уже потратил – на цветы, такси и парикмахерскую. А вот когда Андрей вернётся с первого рейса, да с большими деньжищами, вот тогда-то они и отпразднуют свадьбу – по-настоящему, как положено – в ресторане. И уже после этого они сами станут решать все бытовые проблемы своей молодой семьи: где жить, как и из каких источников формировать семейный бюджет и так далее, и тому подобное, и проч., и проч., и проч…
*
Андрей ушёл в свой первый рейс помощником капитана. С первых же вахт он был отмечен всеми членами штурманской службы – своими коллегами во главе со старшим помощником, как грамотный специалист, въедливый и жадный к познанию всех тонкостей профессии, страстный в постижении практических навыков применения теоретических знаний, полученных в мореходке. Да и как отзывчивый, безотказный товарищ, когда нужно было помочь кому-нибудь – Андрей без условий и с радостью отдавал все свои силы и всё свободное от вахт время.
Андрей делал свою работу легко: никому, даже ему самому, ни разу и в голову не приходили сомнения, что у него что-либо может не получиться. Даже то, с чем в практической работе он сталкивался в первый раз, с тем, чему не учили в ни в мореходке, ни в детстве, выполнялось им безупречно, словно подобное ему уже доводилось делать и раньше, причём, не единожды. Старпом, старый моряк, который по годам был даже старше капитана, так и говорил: «Молодец! Достойная нам смена будет!» На что кэп как-то раз возразил: «Не – «будет», а уже – есть!»
Все те рабочие навыки и умения, которым с раннего Андрюшкиного детства учили – через его «не могу», «не хочу», «не умею» – и научили-таки мальчонку его дедушка Митя и папа Юра, те душевность и чувственность, которые перешли к нему от бабушки Аси, а от всех их вместе – честность, порядочность, обязательность, преданность – «за Своих и в огонь, и вводу», всё это вместе – и сформировало столь чувственный и чувствительный характер Андрея. Всё это помогало ему теперь – и в морской работе, и в судовом быту, и в обычном человеческом общении. Хотя Андрей всегда считал такие черты своей натуры – исключительно своей собственной заслугой, появившиеся и проявившиеся у него как будто бы вдруг и сами по себе. Или – бывшие у него априори. Но задай он себе вопрос откуда, мол, и когда всё это в тебе взялось, то он, надолго замолчав, разгребая в памяти прошлое, демонстративно «ничего» в ней и не подобрав, не задумываясь соврал бы: «Не знаю!»
Через три месяца после выхода из порта капитан стал формировать заявку на состав экипажа судна на следующий рейс, то есть на следующие полгода. Подойдя к стоящему за ваерной* лебёдкой Андрею, капитан утвердительным вопросом, как бы и не сомневаясь в ответе произнёс: «Идёшь на спарку!?» Андрей также без сомнений, бодро подтвердил: «Конечно!»
За эти полрейса Андрей так сжился со своими коллегами по штурманской службе и ходовой рубке, да и вообще, с многими другими членами экипажа, что бородатое выражение, с водевильной лёгкостью часто употребляемое и в литературе, и в обыденности – «экипаж – одна семья», стало для Андрея... Нет, не символом! А неотделимой составляющей атмосферы существования человека, как кислород в воздушной смеси. Постулатом –проверенным жизнью, понимаемым и принимаемым буквально, заполненный исконным смыслом – настоящая мужская дружба и душевная забота о ближнем. Именно так – «одна семья», которой, как он считал ещё с детства, у него никогда не было. И не то, что бы он забыл, что на берегу его ждёт любимая жена, что там ещё тёща и тесть, которых он жаждал называть «мамой» и «папой», но не успел
* Ваер (термин) – стальной трос для буксировки трала.
спросить их позволения на это. Всех их Андрей помнил. Но странным образом все они как-то незаметно передвинулись и оказались во втором ряду: за – экипажем.
Где-то за месяц до возвращения в родной порт города Л., судовой радист передал Андрею радиограмму: «ПОЗДРАВЛЯЕМ СТАНЕШЬ ПАПОЙ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ЖДЁМ ЦЕЛУЕМ ОКСАНА». Вся Андреева кровь, как безустанная приливно-отливная волна, подходящая к берегу, вздыбилась и понеслась по артериям и венам, раздувая их до предела возможности. Когда же запаса прочности жил уже не хватало, то она впрыскивалась в Андрееву плоть, продолжая бушевать и там. Кровь подкатывала и заполняла всю его голову до самой макушки, пропитывая собой мозг до височного бума – «СЫН! СЫН! СЫН!» Потом вновь отходила, опустошая все телесные внутренности до самых пяток, оставляя лишь шепотный выдох, эхом кричащий – «сын!.. сын!.. сын!..»
[justify] Нет в природе таких слов, таких образов, что способны были бы в точности описать то пространственно-бестелесное, прямо-таки эфирное
