Георгий тоже поступил в мореходку, но только через год после десятого класса, тоже в Прибалтике, только в другом городе – не в городе Л. После первого курса он отправился на полугодовую морскую практику. Вернувшись с неё, он приехал в Самару на юбилей своего деда Мити, которому в тот год исполнилось шестьдесят лет...
И потом он приезжал в Самару, когда ему было и двадцать пять, и тридцать лет. Последний раз Георгий Александрович приезжал в родной город в свои сорок – на девяностолетний юбилей лет бабушки. Андрея тогда там не было. Но всё это – уже другие истории...
IV. «Колодочный раб».
Они познакомились на выпускном Андрея в мореходном училище. Оксана пришла туда вместе со своими родителями поздравить своего старшего брата погодка, у которого тоже был выпускной – он закончил мореходку на радиста. Её брат и Андрей не были знакомы «за руку». Хотя, конечно, за четыре года учёбы много раз виделись мельком, и знали друг о друге. Но только то, что они оба курсанты одного года поступления, но с разных отделений специализации: Андрей – с судоводительского, брат Оксаны – с радиотехнического. Андрей и Оксана столкнулись в дверях на выходе из главного корпуса училища. Он – двадцатилетний молодой человек, пышущий силой и здоровьем, от него словно исходили флюиды, говорящие за него, этот-де добьётся всего, чего только сам захочет, ну, или же всего того, что внушат ему – как его собственные цели; симпатичный, чернявый, коренастый, с открытым простодушным выражением карих глаз; в безупречно отглаженной уставной морской курсантской парадке – в голландке, чёрных брюках-раструбах и никаких тебе клёшей, с неуставной мицой в руке. Она – девятнадцатилетняя барышня: стройная, невысокая – скорее даже миниатюрная, с прямыми светло-русыми распущенными и аккуратно разложенными по плечам и спине волосами, не много не доходящими до талии, стянутой широким модным ремнём с замысловатой пряжкой; похожая на идеальный образец из учебника по психологии, ну и физиологии тоже – круглолицая, розовощёкая, с огромными холодными приказчивыми глазами – цвета голубого бесконечного неба; всей своей явью излучающая море желаний, говорящая всем и каждому вокруг неё: «Я – это – ОНА!»
То, что это – она, Андрей понял как-то сразу – помимо своих воли и желания, то есть как… как аксиома, как безусловная данность. После той встречи кроме её одной он больше ничего и никого не хотел: ни видеть, ни слышать, ни понимать, ни помнить. Она стала каким-то наваждением Андрея или его роком.
Ни её без остановки ищущий чего-то взгляд, чрезмерно пряный, ни всегда влажные беспокойные ладошки, ни то, что к её девятнадцати с лишним годам она, закончив школьную десятилетку, больше нигде не училась и не собиралась, ни на одной работе больше двух-трёх месяцев не задерживалась, о чём она без стеснения рассказала ему на первом же свидании – и ничто, и никто не смогли бы избавить Андрея, от этого заселившегося в нём пристрастия. Не смутило Андрея и то, что одними из первых её вопросов к нему, и потом задаваемых ею чуть ли не на каждом свидании, были отнюдь не романтического характера: «а ты за границу будешь ходить?», «а сколько будешь получать?». Ничего не сказало Андрею и другое: то, что безусловно главным пунктом на всех их свиданиях, мимо которого они никогда не проходили, словно это и было целью их встреч, явился магазин «Альбатрос».
В тот период своей жизни, всё, что у него было до встречи с ней, всё, мешавшее ему усладиться чувством высокой влюблённости к ней, излучающемуся от него во все стороны, да с такой силой, что это было видно всем, стоило лишь посмотреть на этого обалдевшего влюблённого или же хотя бы пройти с ним рядом, заполонившему всю сущность Андрея, одолевшему Андреевы волю и разум, – он бессознательно либо скомкал и выкинул в мусор, либо, до поры до времени, машинально и не задумываясь уложил на дно своего сознания вместе со своим же рассудком.
«ОНА!» – беспрестанно долбило в его висках. А влюблённость, затмившая своим деланным светом всё на свете белом – хоть и не без экивоков, сходу заполонив всё его сознание, в миг разъярчилась, да так, что не оставила при Андрее даже крошечной тени от здоровой естественной человеческой рациональности – бытовой, автоматической, самозащитной.
Фактически, Андрей рос без отца с матерью. Бабушка, вырастившей четырёх своих родных детей, ставших высоконравственными, глубокоуважаемыми и даже орденоносными, давшая воспитание и Андрею – точно такое же, как и им: в духе главных человеческих ценностей – семейных, сделало своё дело: Андрей хотел иметь Свою семью – добрую, взаимопонимающую, в которой каждый свой в любой момент без сомнений и колебаний подставит своё плечо своему, где все – как один, и каждый – для всех; где семейные ценности – превыше любых заповедей и мирских законов. И вот этого всего – «Своего» до встречи с Оксаной у него не было. Мало того, Андрей был убеждён (или же – убедил себя), что «Своего» у него никогда и не было – даже в детстве. Ну, так тогда он считал.
Железнодорожный состав без машиниста, загнанный в тупик по инерции, приданной ему когда-то, не сможет сориентироваться и, дав задний ход, вернуться к разводной стрелке, чтобы встать на нужные рельсы. Так и Андрей, дойдя до первой же в своей жизни развилки, на которой ему необходимо было, взвесив всё, учтя свой опыт, вспомнив всё то, чему его учили, должен был бы принять-таки самостоятельное решение – куда идти и кого взять с собой в дорогу.
И Андрей был-таки – машинистом. Но… Но машинистом лишь самого локомотива: локомотива – без вагонов. Такой вот – тягач, который может указывать путь другим, основываясь и на собственном примере, и на собственном здравом анализе опыта других – локомотивов, составов с машинистами и без оных, показывая своими собственными движениями и выбранными себе и для себя направлениями – как можно, как нужно, а как нельзя, не следует или запрещено. Вот поэтому-то по всему – Андрей и не смог тогда найти свой выход. Тогда?! А – потом?!
Оксана же, каким-то непостижимым образом прочитав все его мысли, открыв в нём для себя то, о чём Андрей – про себя и не догадывался, легко и незатейливо восполнила весь этот дефицит. Заняв свободное место машиниста в составе Андрея, она повела его туда, куда хотела сама, куда было нужно ей.
Они стали встречаться каждый день.
Уже прошла целая неделя их ежедневных многочасовых свиданий, но Андрей продолжал не обращать никакого внимания на какую-то потребительскую практичность их разговоров, на которую своими вопросами и ужимками постоянно выводила Оксана. Андреево подсознание никак не могло пробиться к его же разуму через кордоны, охватившей его страсти. Даже если что-то начинало смущать Андрея в их быстроразвивающемся романе с Оксаной, то подъездные лобызания и обжимания, когда он провожал её домой, пьянили его, не давая его рассудку очухаться и выбраться из забвенья.
Они целовались, закрыв глаза. А в перерывах между поцелуями и объятиями – смотрели в глаза друг другу: Андрей держал Оксану за руки, нежно пожимая её взмокшие хваталки. А она – со знанием дела – и не отнимала их безответную аморфную расслабленность. «ОНА!» – без конца хороводилось в голове Андрея, мешая, не позволяя его естеству вернуться в сознание.
Отгуляв с Оксаной свой законный каникулярный месяц, Андрей, как молодой специалист, согласно распределению выпускников мореходного училища, как положено, явился в отдел кадров базы тралового рыболовного флота. А ещё через четыре недели, он – теперь уже штурман – должен был отправиться в свой первый полугодовой рейс в промысловую зону в район Западной Сахары уже в должности четвёртого помощника капитана.
В тот же день, как он получил назначение, ближе к вечеру, купив по дороге большие белые садовые ромашки, которые очень любила его школьная любовь – Лена Кривец, да и он сам, Андрей без предупреждения приехал к Оксане домой. Не зная, какой рукой «правильнее» нажать звонок (все мореманы – крайне суеверны), новоиспечённый помощник стоял и мялся перед дверью Оксаниной квартиры, перекладывая букет из одной руки в другую. В конце концов, так и не решив, какой палец и на какой руке счастливее, он нажал кнопку… своим носом.
За дверью раздался равнодушный колокольчиковый звонок, уже давно привыкший ко всяким ожидаемо нежданным визитёрам, отозвавшийся в голове Андрея набатным колоколом. Кисти рук налились кровью, отяжелились и увлажнились, как и всё тело под курсантской парадкой, а на лбу образовалась холодная роса. Он суетливо и безуспешно пытался высушить о чёрное сукно форменных морских брюк то одну ладонь, то другую, вплоть до того момента, пока дверь не открыла Оксана.
На лице Оксаны было удивление, мастерски нарисованное ею. Андрей поцеловал её в щёку, и они вместе прошли в большую комнату.
[justify] В празднично освещённой зале, с убранством чуть ли ни как к приёму английской королевы – цветы, покрывала, ленты, сияя дежурными, но разными улыбками, стояли Оксанины родители. Её мама, Ольга Валентиновна, была одета со вкусом, с иголочки, во всё то заграничное, что можно было достать из-под полы в универмаге или на полуподпольном вещевом рынке. Андрей поразился тем, что Оксана была точной копией Ольги Валентиновны, лишь с поправкой на внешне малозаметную двадцати- или около того – летнюю разницу в возрасте. Да ещё и на рост – старшая была головы на полторы выше младшей. Оксанин папа, Семён Валерьевич, в неновой парадной форме мичмана, имевшей характерный блеск в местах многолетних штатных и заношенных складок, с
