сказать, ни в одной из этих версий Травников не фигурировал. Нужно было случится налёту на фабрику, чтобы в моей голове как по щелчку всё встало на свои места. Ну а последующие допросы Никифорова и Травникова только добавили деталей. Так вот-с!
Взрыв у театра – это был, как выразились бы военные, отвлекающий маневр. Взрыв и случившиеся после него волнения нужны были только с одной целью – отозвать все силы полиции и нескольких жандармов из города. Потому что главным замыслом было ограбление фабрики, в которой после очистки руды цианидами получали золото. Их целью было золото! Готовили они эту «эксу» давно. Вы стали невольным им помощником, доставив из Ялты ящик с оружием. Пистолеты и патроны к ним.
- Выходит, Никифорова хотели убить, потому что он знал о налёте?
- Он знал, но не должен был участвовать - кишка у него тонка. От него особенно и не скрывали всю операцию. Он уже тогда был назначен жертвой. Предуготовленная жертва на алтарь революции.
–Какая низость, какое вероломство! – воскликнул я с возмущением.
-Нет, не скажите, - засмеялся ротмистр, - по-моему, план хитроумен и в некотором смысле вызывает восхищение! Тем более, что от начала до конца был разработан женщиной – госпожой Веляшевой. Дело в том, что два предыдущих «экса» она провалила. Этим налётом она хотели восстановить свою репутацию и сорвать куш.
Меня словно громом поразило! До последнего момента я надеялся, что Лиза случайно оказалась среди этих негодяев, так сказать, по причине восторженности мыслей и легкомысленного увлечения социальными идеями, но теперь?!
Митьков, забыв о ранении, увлечённо продолжал рассказ:
- Сестра Ксения опознала Травникова, после чего злодей сознался, что дважды пытался убить Никифорова.
-Учительницу убили из-за того же? – я пришёл в себя и решил поддержать разговор, - она узнала о готовящемся налёте?
-Как выяснилось, нет. Причина провала была в другом. Однажды Травников, который имел доступ в почтовое отделение, копался в прибывшей корреспонденции и обнаружил письмо, адресованное Суторниной. Она тогда уже была у них под подозрением. Письмо было отправлено её близкой родственницей княгиней Киреевской. В письме их сиятельство писали, что на днях имели удовольствие слышать от генерала Дашкевича слова восхищения, касательно её, Августы Михайловны подвига на благо Императорской семьи и во славу Отечества. Вот-с! Это и был приговор Суторниной.
-Как? Объясните! – опешил я, - что дурного в том, что девица княжеских кровей отправляется служить Отечеству простой сельской учительницей? Действительно гражданский подвиг! Таких подвижников, кстати, не счесть числа! Убивать за служение на благородном поприще просвещения? Это уму не постижимо!
-Конечно, дело не в этом, доктор! Ваше негодование объясняется вашим незнанием, кто такой генерал Дашкевич. Во-первых жандармский, во – вторых, до недавнего времени он являлся прямым начальником надворного советника Зубатова Сергея Васильевича, а Сергей Васильевич - это политический сыск.
-Постойте! Не мог человек с четырьмя классами образования знать такие детали!
-Он и не знал. Знал человек, который прекрасно ориентируется в столичном обществе и знаком с некоторыми именами во власти.
-Вы хотите сказать…- уже обреченно пролепетал я.
-Увы, Евгений Сергеевич, увы! –кивнул Митьков.
После горестного для меня известия я надолго замолчал. Потом, собравшись с силами, спросил:
-Какова же судьба Елизаветы Афанасьевны?
-Под стражей, госпожа Веляшева, под стражей. Так же как и её подельники – Травников и Никифоров. Всем троим грозит висельница. Но, думаю, столичные адвокаты для неё лично выторгуют у присяжных ссылку или поселение.
Николай Арнольдович внимательно смотрел на меня. Вероятно я представлял жалкое зрелище. Сломавшийся от житейских невзгод интеллигент.
-Вам боле не интересен дальнейший ход расследования? – спросил он не без обиды и, заручившись моим молчаливым согласием, продолжил, - полноте, дорогой доктор, горевать. Разочарования в людях неизбежны и даже полезны. В них для мыслящего человека источник мудрости, в отличии от испытанных нами минут счастья. Последние лишь напоминают, что жизнь скоротечна и увы, конечна! Вспомните, «Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!»*. Полноте, доктор!
***
День клонился к своему завершению. Мне вспомнились одинокие вечера во флигеле. Вдруг издалека, кажется за горизонтом, донесётся звук паровозного гудка. И представляешь себе поезд в огнях, стремительно несущийся мимо тёмных лесов, спящих деревень и твоего притихшего сонного уезда, где ты сидишь один во флигеле, в своём кабинете. Огонь ещё не зажжён, чтение уже наскучило и ты ежечасно ждёшь, что вот-вот застучат по больничному двору дрожки и повезут тебя в ночь, в деревню, к больному.
-Каков же был план? – очнувшись от своих мыслей, спросил я.
-План налётчиков был следующий. Зная о том, что на фабрику должен прибыть обоз с золотоносной рудой, они предполагают проникнуть в охраняемую часть, где находится контора, под видом этого обоза. По их расчётам, которые строились на сведениях, добытых Курносовым, в конторе в сейфе должно храниться не менее двух килограммов золота и несколько тысяч зарплатных денег в ассигнациях. Чтобы обезопасить проникновение, им было нужно, чтобы охрана из полицейских и жандармов, была удалена с территории, а лучше из города. Для этого они планировали произвести отвлекающий
* -«Фауст» И.-В. Гёте в переводе Холодковского Н.А. (1878)
внимание полиции взрыв в губернском городе. Протесты, которые потребуют дополнительного привлечения сил полиции, должны были усугубить хаос, причиненный убийством чиновника. Организацию бесчинств поручили группе местных эсеров во главе
с мещанином Черновым, объявив, что цель террора столичный чиновник -действительный
статский советник Балмошнов. Всё было рассчитано буквально по минутам. Но тут выясняется, что у обоза в пути произошла задержка. Обоз запаздывает. Студент Ильичев тем временем взрывает бомбу в назначенное время, но по счастливой случайности Балмошнов проехал на вокзал другим путём. Взрыв убивает и калечит невинных людей, в том числе и самого бомбиста – тот умирает от ран сразу же, на месте. После взрыва вспыхивают немногочисленные, но шумные выступления мещан и рабочих. Губернская полиция, перепугавшись, отдает приказ стянуть из уездных городков всех полицейских, включая даже жандармов с железной дороги. Фабрика лишается охраны. Но обоза на лесной дороге нет. Проходит ночь, утро. В городе к тому времени уже навели порядок. Полицейские вот-вот вернуться. Часть боевиков из страха, что нагрянет полиция, скрывается. Остаются трое, с ними Курносов и Травников. Лишь к полудню обоз появляется на шоссе, ведущее к фабрике. Грабители захватывают его быстро и тут же спешат к своей цели. Они легко прорываются к конторе, убивая немногочисленную охрану и добираются до сейфа. Казалось успех близок, если бы не мы. Нам повезло, что часть налетчиков сбежало до нападения. Жаль, в той перестрелке я потерял унтера. Хороший был служака, ещё мальчишкой участвовал в сербской компании против турок, а вот убит русской пулей. Жена осталась да четверо ребятишек.
Я молчал, вновь переживая произошедшие события.
-Один бандит всё же скрылся, - задумчиво произнёс я, вспомнив несущихся на нас лошадей и фигуру возницы, неистово размахивающего кнутом, - как сейчас вижу….
- Сам Иван Фомич Травников правил лошадьми. Неужто вы его не признали?
- Неужто он? – поразился я, - нет, не признал! Волнение, знаете ли…да и лицо было прикрыто маской.
-Верно, верно! – закивал Митьков, - и маску, и деньги нашли у него при обыске.
Я сидел, потрясённый бесчеловечностью преступления и поражающим цинизмом его исполнителей.
-Чудовищно. – наконец произнёс я, - невозможно поверить, что эти люди с холодным расчётом приготовлялись бомбой убить и покалечить множество ни в чём не повинных людей. И всё только ради того, чтобы совершить разбой.
-Соглашусь с вами, доктор. Не менее бесовским являются их рассуждения, их лицемерное оправдание необходимости террора. Изволите ли видеть, ради справедливого и демократического мира, с признанием гражданских прав и свобод. Так то, доктор! Упаси нас, Господи, дожить до того времени, когда они захватят власть! Чует моё сердце, если их не остановить, Россия погрузится в кровавую межусобицу.
Он молчал и глядел перед собой, словно провидел картины пожарищ, толпы беженцев и разорённые города. Я же находился в подавленном состоянии от услышанного. Теперь, когда мнимая разрозненность отдельных событий сложилась в цельную картину ужасного замысла одних русских людей против других русских людей, замысла на беспощадное их взаимное уничтожение, до меня стал доходить апокалиптический ужас надвигающихся перемен.
-Знаете, что меня удивляет в этом негодяе Травникове? – прервал молчание ротмистр, - завладев деньгами, пусть небольшими – меньше тысячи - и рискуя попасть в конце концов под наше подозрение, он тем не менее не сбежал, не скрылся, не «залёг на дно», а остался здесь, будто и не причём он вовсе! Непростительная беспечность, либо глупая бравада!
- Ни то, ни другое, Николай Арнольдович! – я задернул занавески на окне и включил хрустальный электрический фонарь под потолком, - он предан своей матери, и беззаветно её любит. Он ни за что на свете не оставил бы её одну.
- Именно поэтому, - продолжал я с горечью в сердце, - решил он устранить все возможные для себя угрозы, – убить свидетеля своего злонамеренного участия, надёжно спрятать или просто закопать пистолет, который его изобличал, - и всё это не из-за страха за собственную жизнь, а лишь для того, чтобы остаться
