полиция, скрывается. Остаются трое, с ними Курносов и Травников. Лишь к полудню обоз появляется на шоссе, ведущее к фабрике. Грабители захватывают его быстро и тут же спешат к своей цели. Они легко прорываются к конторе, убивая немногочисленную охрану и добираются до сейфа. Казалось успех близок, если бы не мы. Нам повезло, что часть налетчиков сбежало до нападения. Жаль, в той перестрелке я потерял унтера. Хороший был служака, ещё мальчишкой участвовал в сербской компании против турок, а вот убит русской пулей. Жена осталась да четверо ребятишек.
Я молчал, вновь переживая произошедшие события.
-Один бандит всё же скрылся, - задумчиво произнёс я, вспомнив несущихся на нас лошадей и фигуру возницы, неистово размахивающего кнутом, - как сейчас вижу….
- Сам Иван Фомич Травников правил лошадьми. Неужто вы его не признали?
- Разве он? – поразился я, - нет, не признал! Волнение, знаете ли…да и лицо было прикрыто маской.
-Верно, верно! – закивал Митьков, - и маску, и деньги нашли у него при обыске.
Я сидел, потрясённый бесчеловечностью преступления и поражающим цинизмом его исполнителей.
-Чудовищно. – наконец произнёс я, - невозможно поверить, что эти люди с холодным расчётом приготовлялись бомбой убить и покалечить множество ни в чём не повинных людей. И всё только ради того, чтобы совершить разбой.
-Соглашусь с вами, доктор. Не менее бесовским являются их рассуждения, их лицемерное оправдание необходимости террора. Изволите ли видеть, ради справедливого и демократического мира, с признанием гражданских прав и свобод. Так то, доктор! Упаси нас, Господи, дожить до того времени, когда они захватят власть! Чует моё сердце, если их не остановить, Россия погрузится в кровавую межусобицу.
Он молчал и глядел перед собой, словно провидел картины пожарищ, толпы беженцев и разорённые города. Я же находился в подавленном состоянии от услышанного. Теперь, когда мнимая разрозненность отдельных событий сложилась в цельную картину ужасного замысла одних русских людей против других русских людей, замысла на беспощадное их взаимное уничтожение, до меня стал доходить апокалиптический ужас надвигающихся перемен.
-Знаете, что меня удивляет в этом негодяе Травникове? – прервал молчание ротмистр, - завладев деньгами, пусть небольшими – меньше тысячи - и рискуя попасть в конце концов под наше подозрение, он тем не менее не сбежал, не скрылся, не «залёг на дно», а остался здесь, будто и не причём он вовсе! Непростительная беспечность, либо глупая бравада!
- Ни то, ни другое, Николай Арнольдович! – я задернул занавески на окне и включил хрустальный электрический фонарь под потолком, - он предан своей матери, и беззаветно её любит. Он ни за что на свете не оставил бы её одну.
- Именно поэтому, - продолжал я с горечью в сердце, - решил он устранить все возможные для себя угрозы, – убить свидетеля своего злонамеренного участия, надёжно спрятать или просто закопать пистолет, который его изобличал, - и всё это не из-за страха за собственную жизнь, а лишь для того, чтобы остаться рядом с матерью и защитить её от невзгод и нищеты.
-Хм! Возможно, вы правы доктор, - заметил он, вставая и разминая ноги, - однако ж какова превратность судьбы! Угодно ли вам знать, кто обнаружил мальчонку Никифорова, брошенного на рельсы? Старуха Матрёна – мать Травникова. Она невзначай спасла мальчишку, который теперь свидетельствует против её сына и готовит того к виселице. Каково?!
Я не нашёл, что ответить и промолчал. Впрочем, думал я, будь я чуть более крепок и усталость не сковала бы обычную живость моего ума, я, возможно, бы нашёл ответ на такое необъяснимое явление судьбы. -, например, есть высший суд надо всякой любовью и не всякая любовь сыновья искупает грехи. Но я был не в силах отвечать и лишь слушал ротмистра, который представлялся мне в эти минуты неутомимым.
-Есть одно обстоятельство, Евгений Сергеевич, - Митьков смотрел на меня пристально, не мигая, - которое меня ставит в тупик. В сейфе не оказалось ни золота, ни денег. Точнее так, деньги были, но деньги пустяшные. Травников показал, что столичный боевик, имени которого он не знает, завладел из сейфа металлической коробкой с каким-то порошком, при этом не тронув денег. Что скажете на это, доктор?
-Позвольте, - я встрепенулся, - как? Как ни золота, ни денег?! Неужели управляющий, как его…
-Самохин, - подсказал ротмистр, - врёт подлец! Врёт и про деньги, и про золото! Известное дело, проворовался и решил всё свалить на грабителей. Пусть Трапезниковы сами с ним разбираются или обращаются в полицию. Мне недосуг!
-То есть, по-вашему выходит, что разбой замысливался ради какого-то порошка?
-Я об этом и толкую, дорогой доктор! – воскликнул Митьков, - согласитесь, странно! Энигма! Что скажете?
Он пристально взглянул на меня, и в его глазах я прочёл просьбу помочь в разгадке неожиданного поворота. Признаюсь, в тот момент я был настолько утомлён, что утратил способность строить какие-либо умозаключения и разгадывать новые тайны. Но требовательный голос ротмистра заставил меня собрать волю в кулак и заговорить.
-Выходит, Николай Арнольдович, весь сыр-бор разгорелся из-за этого порошка. Но убей меня Бог, я не понимаю, что может быть ценного для террористов в порошке, добытом где-то на руднике!? Колчеданная руда – это я понимаю. Самородок золота - тоже. Неизвестный нам металлический порошок, который настолько ценен для них, что они устраивают сложную многоходовую комбинацию со стрельбой и невинными жертвами– это выше моего понимания.
-Отчего вы взяли, что дело в колчеданной руде? Мы вскрыли повозку, на которой скрылся Травников. В ящиках, которые мы обнаружили в ней, был неизвестный камень – черный с ярко жёлтыми кристаллами, тогда как колчедан сплошной металлического вида.
Я развёл руками и не нашёлся, что ответить.
Появившийся словно из мрака, Сидорчук прервал нашу беседу, чему я был очень рад. Он помог своему шефу переодеться в пижаму и уложил того в постель, предварительно поставив на столик рядом с ним сельтерской воды. Я довольствовался собственноручным приготовлением ко сну и с облегчением улёгся на широкий диван.
Ушёл Сидорчук, окинувший внимательным взглядом купе и погасивший ночной фонарь под потолком. Купе погрузилось в темноту, и я пожелал ротмистру спокойной ночи, малодушно надеясь, что тот не будет храпеть во сне. В наступившей тишине слышался лишь перестук колёс и металлический скрежет сцепок меж вагонами. Я возблагодарил благосклонность своей судьбы, давшей мне, наконец, возможность погрузиться в освежающий сон.
***
Последовавшие за нашим прибытием в Петербург события развивались столь стремительно и необычно для моей провинциальной впечатлительности, что они впечатались в мою память, как череда светотипических карточек, кои услужливо рассыпают перед клиентами в фотографическом салоне.
Вот первая. Перрон Николаевского вокзала. В толпе встречающих я вижу высокого c холёным лицом молодого офицер с погонами поручика. Он козыряет Митькову, обращаясь к нему «господин подполковник», игнорируя наше с Сидорчуком присутствие. Мы выходим на запруженную повозками и извозчичьими пролётками площадь. Митьков с поручиком садятся в экипаж, мы с Сидорчуком – в пролётку.
Карточка вторая. Казенный экипаж, которым управляет полицейский унтер, катит по набережной Фонтанки и, вклинившись в плотный поток карет и пролёток, сворачивает на Гороховую, отчего его движение замедляется и наш «Ванька» успевает его нагнать, прежде, чем тот останавливается.
Теперь третья. Извозчик ссаживает нас возле огромного, возведённого в классическом стиле, особняка градоначальника. Шеренга белоснежных колон, на которые опирается массивный карниз. Высокие парадные окна второго этажа, широкий балкон, огороженный балюстрадой. Митьков с поручиком поджидают нас у массивных дубовых дверей.
Четвёртая карточка. Мы поднимаемся по тесной лестнице на второй этаж. Толкотня, характерная для присутственных мест. Горожане в партикулярных платьях, растерянно разглядывающие жёлто-белые стены с высокими массивными дверями кабинетов; купцы в поддевках и сапогах, не зная куда двинуться и оттого мешкающие возле балюстрады второго этажа; быстро и малоприметно скользящие мимо них чиновники в мундирах зеленного сукна. Поручик, который взял на себя роль проводника, уверенно ведёт нас с Митьковым по длинным коридорам. Сидорчик темным пятном маячит где-то внизу у подножия лестницы.
Карточка пятая и последняя. Комната, стены которой украшены деревянными панелями и портретами российских самодержцев. Огромный узорчатый ковёр покрывает дубовый паркетный пол, и оттого шаги входящих и выходящих офицеров охранного отделения едва слышны. Возле высокого окна, едва не сливаясь с плотной гардиной стоит Трапезников -младший с выражением лица, какое обычно делается у людей от томительного ожидания.
Мы сблизились и обмениваемся рукопожатиями. Оба, - Матвей Тимофеевич и Николай Арнольдович - хранят сосредоточенное молчание, я тоже, но скорее по причине некоторой растерянности от всего происходящего. Ротмистр за время нашего долгого путешествия никак не оповестил меня ни о месте назначения, ни о предмете нашей поездки. Я же предпочёл изображать полное равнодушие, что давалось мне с лёгкостью – путешествие было утомительным и лишь усугубило мою усталость.
И вот я, страшно сказать, в «Отделении по охранению общественной безопасности».
Сложное чувство обуревает всякого прогрессивно мыслящего человека при упоминании об «охранном отделении». С одной стороны, он солидаризируется с общественным возмущением относительно отправляемых «охранкой» репрессий и ущемления свобод. С другой, он натурально боится «дымящегося кровью» террора, производимого революционерами, которых этот сыск изобличает. Амбивалентность вообще присуща людям мыслящим и почитающих себя интеллигенцией.
К нам неслышно подошёл давешний поручик и, не повышая голоса, пригласил к аудиенции. Однако, как же я удивился, когда нас троих повели не к главным дверям – массивным и высоким двустворчатым, куда с напряжёнными лицами входили посетители, - а в боковую малоприметную, скрытую от посторонних взоров тяжелой багряного цвета шторой.
В небольшой комнате с книжными стеллажами вдоль стен возле письменного стола возвышался, заложивши руки за спину, худощавый человек средних лет. Роста был он выше среднего, лицо имел вытянутое, с тяжелой нижней челюстью и пухлыми губами. Рот его был почти скрыт обвислыми усами. Живые глаза его смотрели на нас с тёплым интересом. Он шагнул нам навстречу и первым пожал руку Митькову, затем Трапезникову и в конце мне.
-Надворный советник Зубатов Сергей Васильевич, - представился он и тут же продолжил, - с Николаем Арнольдовичем мы знакомы давно. Матвей Тимофеевич, рад вас видеть, жаль, что при таких обстоятельства. О вас, Евгений Сергеевич, - обратился он ко мне, - наслышан от Николая Арнольдовича.
-Господа, прошу садится. – мы расселись, и он продолжил энергично, - разговор мы поведём о высших интересах Империи и потому призываю вас к крайней степени сдержанности в дальнейших своих высказываниях, когда вы покинете
