следующее мгновение незнакомец толкнул сестру Ксению на шкаф, а сам бросился к Никифорову, держа в руке предмет, похожий на нож. Однако, уже будучи рядом с койкой, неожиданно отпрянул и попятился. Ксения подняла крик и, защищаясь, опрокинула ему под ноги медицинский шкаф. Злодей, испугавшись переполоха и не дожидаясь, когда его схватят, выпрыгнул в окно.
Выслушав рассказ, я невольно вспомнил слова Николая Арнольдовича о покушении на Никифорова – «неизвестный ещё придёт его добивать».
В это время с кровати донесся недоуменный молодой голос помощника аптекаря:
- Господа, что, собственно, происходит?
***
Прошла неделя. После покушения на Никифорова к нему приставили охрану из полицейских, вернувшихся в город. Двое дежурили в палате, смущая сестру Ксению, а третий слонялся непрерывно по двору, не подпуская никого к лечебнице. Николай Арнольдович окончательно пошёл на поправку. Он нередко выходил на крыльцо, опирался на перила и подставлял лицо живительным лучам солнца. Впрочем борода его разрослась настолько, что напрочь закрывала большую часть его осунувшегося лица. Иногда Митьков гулял по небольшому садику, придерживая раненую руку, покоившуюся на перевязи. Он был ещё бледен, тощ, но держался уверенно. Временами к нему присоединялся Сидорчук, и они о чём-то переговаривались. Вернулся Мартын Кузьмич, отдохнувший и посвежевший. Он с энтузиазмом принял от меня бразды правления лечебницей, да и всей медицинской службой в уезде в свои руки. Я был тому рад и, воспользовавшись тем, что болящих резко поубавилось после всей этой катавасии со стрельбой, праздно просиживал у окна, глядя на летнее небо, на сугробы облаков, на флюгер на башне больницы, на пролетающих над головой ласточек и стрижей. С грустью и сердечной болью возвращался я в воспоминаниях к расставанию с Лизой. Было бы хорошо съездить в губернский город, думал я, и не выдавая своего интереса, узнать, что она, где она? Натурально бесцельное пребывание у открытого окна рождает томление духа, либо клонит в сон, что одинаково бесполезно для здравых рассуждений.
Несколько раз меня приглашали на заседание приехавшей из Петербурга комиссии страхового общества, задавали вопросы и недоверчиво выслушивали ответы. Среди сидящих за огромным столом в зале я застал Трапезниковых – отца и сына. Оба спокойно, если не сказать равнодушно, следили за ходом разбирательства. В перерыве ко мне подошёл Матвей Тимофеевич и, вежливо поприветствовав меня, отвёл в сторону. Снова как при первой нашей встрече он не смотрел в глаза и говорил негромко и чуть путанно. После общих фраз, он спросил меня, что известно о похитителях, нашли ли похищенное. Я сослался на свою занятость, отсутствие интереса к делу и посоветовал господину Трапезникову держаться следствия, откуда сведения придут вернее и, главное, много раньше, чем от земского доктора. Мы вежливо попрощались и расстались.
В один из дней, в часы, когда мир отдыхает после дневных забот и над всей нашей землей разливается благостная тишина и наступает вечер, ко мне постучали. Дверь была не заперта, и я крикнул из кабинета, что приема не веду, мол, приходите завтра в амбулаторию. Тем не менее щёлкнул замок и через минуту на пороге возник Иван Фомич Травников. Вид имел он усталый и, как бы это выразится точнее, слегка затравленный. Я вздохнул и предложил ему войти.
-Что, голубчик, стряслось? Снова проигрались? – я спросил без всякого интереса, с одной лишь мыслью послушать, как он отвечает и как себя при этом ведёт, чтобы понять степень его ажитации.
Травников прошёл и, не дожидаясь приглашения, сел.
-Нет, доктор, не проигрался. Да и не играю я вовсе. – голос его звучал ровно, как у человека, абсолютно владеющего собой. Он облокотился на стол, - а впрочем, проигрался. Пусть так. Чтобы нам с вами было проще вести разговор. Мне нужна та вещица, которую вы у меня забрали. Помните, доктор?
Новые интонации в его голосе меня встревожили и заставили меня внимательно приглядеться к посетителю. С некоторым недоумением и нарастающей тревогой я увидел в его взгляде крайнюю уверенность в себе и неприятную холодность. Это было необычно и одновременно непонятно.
-Зачем вам браунинг, Иван Фомич? – мягко спросил я его, - нельзя исключить, что нервический приступ повторится. Я вам уже напоминал, что всякое оружие в ваших руках в момент душевного волнения представляет для вас опасность.
-Доктор, - Травников, не торопясь, вынул из внутреннего кармана наган и положил его перед собой на стол, - видите, -это тоже оружие. И что? Ничего не происходит-с. Я вполне владею собой. Верните браунинг. Просто страсть, как люблю такие вещицы. Перламутровые пластинки, слоновая кость, - душа так радуется! Верните браунинг, Евгений Сергеевич, верните. По-доброму прошу, а то ведь и силком могу. Не доводите до греха.
Признаюсь, внутри у меня всё похолодело. В тот момент я понял, что глубоко ошибался, диагностировав у него неврастению. Все его визиты с истерией были всего лишь игрой. Игрой в кошки-мышки. Как не было горько признаваться, но мышью был я.
Я потянулся к нижнему ящику стола, но Травников проворно вскочил и остановил меня:
-Нет-нет, Евгений Сергеевич, не нужно. Позвольте, я сам.
Он обошёл стол и дернул нижний ящик. Тот не поддался. Он был заперт. Травников вопросительно взглянул на меня. Я виновато улыбнулся. Достав из жилетного кармана ключ, я отпер замок. Телеграфист вытащил из ящика браунинг и сжал его в ладони, любуясь сияющим перламутром и чарующей гладью слоновой кости на рукоятке. В тот же миг коротким движением я смахнул лежащий на самом краю стола наган так, что тот отлетел в сторону и с тяжёлым грохотом укатился в угол кабинета. Через мгновение Сидорчук и два городовых ворвались в кабинет. Травников вскинул им навстречу оружие и несколько раз нажал на спусковой крючок. Однако, в комнате прозвучали лишь сухие щелчки вхолостую срабатывающего бойка. Пистолет был разряжен. В отчаянье, он повернулся ко мне, и грязно выругавшись, попытался выстрелить мне в лицо, но всё было напрасно. Полицейские повалили телеграфиста на пол и, несмотря на его отчаянное сопротивление, скрутили ему за спину руки и защелкнули наручники.
Когда Травникова увели, в кабинет вошёл Митьков. Он постоял, оглядывая кабинет, потом прошёл в угол, поднял здоровой рукой наган и сунул в карман.
-Вот-с…- проговорил ротмистр, подсев к столу, - убедились, милый доктор? Жизнь груба, а люди в массе своей мерзавцы. Ваше глуповатая вера во всесилие добра могла свести вас в могилу. Негодяй, не раздумывая, всадил бы вам пулю в лоб.
Он помолчал и неожиданно улыбнулся.
-Должен отдать вам должное, Евгений Сергеевич, вы превосходно справились с моим поручением. Признаться, не ожидал увидеть в вас столько хладнокровия и расчётливости.
Здесь нужно пояснить, что накануне ротмистр навестил меня и сообщил, что завтра, ближе к вечеру ко мне во флигель заявится Травников. Заявится, чтобы забрать браунинг.
-Дорн, не выказывайте удивления и тем более не отказывайте ему в его просьбе. – вежливо, но настойчиво произнёс Николай Арнольдович, - просто отдайте.
Уразумев, о чём идёт речь, я попытался было спорить, уверяя ротмистра, что, беря в расчёт неустойчивую психику телеграфиста, его поступки нужно трактовать, как импульсивные, а вследствие этого в обращении с ним необходима деликатность и, если угодно, доброта и такт, что несомненно приведёт к…
Ротмистр оборвал меня, после чего передал мне браунинг, который на третий день после нападения изъял у меня Сидорчук. Николай Арнольдович продемонстрировал, что ствол и обойма пусты, и передал его мне. Я, задетый его грубостью, не проронил больше ни слова и запер пистолет в нижнем ящике стола, положив его поверх милой моему сердцу перчатки, ещё хранившей аромат Лизиных духов.
-Что ж, Евгений Сергеевич, вот всё и закончилось, - промолвил Николай Арнольдович, возвращая меня к действительности.
Да-с, закончилось, с горечью думал я. Как же ловко Травников манипулировал моим простодушием! Вероятно, не зря он, со слов Авдотьи Саввишны, упражнялся в любительском театре. А ужимки картёжников неврастеников почерпнул из известного рассказа. Ох уж эти литераторы!
-Да! – будто что-то вспомнив, воскликнул он, - примите мою благодарность и низкий поклон от всего моего семейства и особливо матушки моей за спасенную жизнь раба божьего Николая, то есть, меня, - засмеялся Митьков.
Я почувствовал себя неловко и промямли в ответ вроде того, что это пустяки, врачебный долг и прочие благоглупости, которые человек в смущении говорит симпатичному ему человеку.
Ротмистр поднялся, тем самым прекращая моё бормотание и устраняя возникшую неловкость. Он сослался на безотлагательную необходимость проведения допроса арестованного и вышел.
Сумерки за окном превратились в светлую ночь и я почёл за лучшее отправиться спать, проведав перед этим пациента. Войдя в палату, я застал дьячка бодрствующим и бодрствующим в достаточной степени, чтобы встретить меня пением прославляющего псалма. Засыпая, я всё ещё слышал, звучащий в моей голове, дребезжащий дискант:
«Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя – святое имя Его…»
*
**
На следующий день после полудня в больничный двор въехала полицейская пролётка. Из неё с явным затруднением и поддерживаемый Сидорчуком выбрался Митьков. Я поспешил встретить их на крыльце. Николай Арнольдович был бледен и старался ступать твёрдо, но удавалось ему это плохо. В операционной его уложили на стол и я, быстро обработав руки спиртом, приступил к осмотру. Пройдя зондом в рану, предварительно вскрыв легкую, как хрупкий лёд на осеннем озере, плёнку формирующегося рубца, я выпустил изрядное количество сукровицы со сгустками крови, скопившихся в глубине мягких тканей. Промыв и обработав рану, я установил дренаж и сам наложил повязку. Ротмистр наотрез отказался от госпитализации и согласился полежать после перевязки пару часов у меня в кабинете на диване. Так и устроились – он с закрытыми глазами на диване, я – за письменным столом, просматривая свои записи. Спустя четверть часа с дивана раздался голос:
-Евгений Сергеевич, я ведь за вами! Извольте собрать вещи.
В первый момент мне показалось, что я ослышался. Оторвавшись от записей, я посмотрел на лежащего передо мной Митькова. Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Потом неожиданно зашевелился, с трудом приподнялся и сел, спустив ноги на пол. Я словно завороженный смотрел на него, не произнеся ни слова.
-Доктор, - снова раздался его голос, - прикажите собрать ваш чемодан с…с чем вы обычно выезжаете к раненому? Бинты, инструменты…в общем то, чем вы меня перевязываете. Возьмите с собой … м-м-м сюртук поприличней. У вас есть что-нибудь кроме вашего белого халата? Мы с вами едем в Москву. Ненадолго.
Поезд на станции уездного городка делает короткую - не более пяти минут- остановку, и оттого пассажиры первого класса не спешат на перрон, как на станциях крупных городов, где они бы с приличествующим их положению степенностью шли в ресторан, чтобы отдохнуть от нескончаемого покачивания и толчков, сопровождающих всякое путешествие по железной дороге, съедали, не торопясь,
