– Не просто к Престолу Дороградскому, а именно к Великому Князю Александру?
– Воистину так. С усэрдными пожеланиями здравия и долголэтия. Очен’ усэрдными.
Игумен потянулся к кувшину и налил себе яблочного квасу на меду. Дорги-хан опустил веки:
– Возможно, я нэ первый, от кого почтэнный Варнава услышал подобное.
– Каждый из нас несет служение свое. Но важности слов высокородного это не умаляет. Пора читать благодарственную молитву?
Дорги-хан поднял глаза:
– Еще ест’ извэстия от моего отца, достойный Варнава. В ночь смэрти конязя Вука видэли всадников, которые сопровождали обоз из одиннадцати крытых повозок. Они очен’ спэшили. Это было на дороге в Заболон’.
По лицу настоятеля скользнула тень.
– Люди Менгир-хана расспрашивали и в самой Заболони, но там уже концы тэряются. Пока тэряются. Достойный Варнава понимает, что значит для моего отца смэрт’ названного брата.
– Сегодня же напишу хану Менгиру письмо со словами признательности за участие в наших делах. А сейчас произнесу их для его владетельного сына.
– Еще отец просил пэрэдат’ слэдующее: он прэкратит свои поиски, если они могут помешат’ нэким замыслам почтэнного Варнавы.
Игумен отрицательно повел головой:
– Нет, высокородный. Они ничему не помешают.
Дорги-хан отстранил от его лица непонятно-долгий взгляд. Кивнул, поднимаясь:
– Это хорошо. Тогда осталос’ только возблагодарит’ Всевышнэго за прэкрасную трапэзу.
***
За спиной Кирилла кто-то шумно завозился на кровати, томно заохал во сне и издал протяжный трубный звук. После чего, удовлетворенно вздохнув, затих. Закрыв лицо ладошками, Видана тихонько захихикала. Кирилл крякнул, проговорил стесненно:
«Смешно, конечно… Только дело это естественное – чего ж тут стыдного по бессознательности-то? Нý его, ты лучше вот что скажи: ведь и ты, и я – оба одеялами с головою укрылись; и у тебя, и у меня темень вокруг – так как же мы с тобою друг дружку видеть можем?
«И то правда. Вроде как свет лунный откуда-то, – а ведь луны даже в наших окошках нет. А уж под одеялом-то…»
«Да разве лунный свет лазоревым отдает?»
«Не знаю я – лучше сам это объясни, Ягдар. Ты у меня вон какой умный!»
«Может, и вон какой умный, да только рядом с тобою чувствую себя временами ну просто круглым дураком, – неожиданно признался Кирилл. – Вот отчего оно так?»
Видана сморщила нос и прищурилась:
«Все юнаки таковы. И приметила давно, что не только юнаки. А отчего – догадываюсь, только не скажу. Ягдар, я увидеть тебя хочу».
«Так мы же и сейчас видим друг дружку».
«Не так хочу. Взаправду».
«Ох не скоро это будет!»
«Нет, скоро. Когда вас – может, и сегодня уже – станут гонять по окрестностям, я схоронюсь где-нибудь в закутке укромном и тебя увижу».
«А я – тебя?»
«А ты – нет. В наставниках-то батюшка мой будет – никак нельзя мне объявляться».
« Ну да. Жаль. А тебя-то он не приметит в захоронке твоей?»
«Не приметит – я же дочь его!» – сказала Видана заносчиво и опять тихонько хихикнула. Будто в ответ где-то рядом с нею засмеялась во сне, заговорила быстро и непонятно маленькая Ивица.
«Ой, сейчас она по нужде малой запросится, всегда так… – в глазах Виданы соединились огорчение со смущением. – Всё, прощаться будем, Ягдар».
Голубые глаза растворились в меркнущем лазоревом свечении.
Кирилл стащил одеяло с головы – ночные шорохи сразу стали слышнее, – приподнялся на локтях и огляделся вокруг. Огоньки масляных светильников на стенах испуганно вздрагивали в соответствии с резкими порывами ветра снаружи. У растворенной двери наставнической каморки лежал на полу коврик неяркого света, в котором шевелилась верхняя половинка Аксаковой тени.
«Ну да. Зря, что ли, Ратиборовых людей «неусыпающими» называют…» – лениво подумал он, опять укладываясь и начиная погружаться в дрёму.
– Восстань ото сна! Всяк восстань!
Ему показалось, что клич мастера-наставника прозвучал прямо над ухом.
«Как быстро ночь-то пролетела – просто в одно мгновение».
Кирилл спрыгнул с кровати. Протягивая руку к одежде в изножии, бросил взгляд в ближайшее окошко. Все та же беззвездная осенняя темень стояла за ним.
«Понятно. Аксаковы проделки».
Мастер-наставник проковылял дальше по проходу, повторяя на разные лады свое протяжное «Всяк восстань!» да мерно похлопывая в ладоши. Над кроватями заполошно заметались одеяла.
– Ну чисто тебе – диакон на всенощной… – пробурчал Держан, прыгая в одной надетой штанине и пытаясь угодить ногой в другую. Передразнил подчеркнуто гнусаво: – Восста-а-аните-е-е!
– Нехорошо насмешничать, – отозвался его сосед, очень высокий и очень конопатый подросток, с осуждением качая головой и степенно охорашиваясь. – А паче оного – над предметами благоговейными. Больмá нехорошо это, больма.
– Да уж. Не токмо, что больма нехорошо, а паче оного, – больма даже плохо, прям’ хуже некуда, – поддакнул Кирилл, строго поджимая губы. – Выходит, опростоволосился ты, брате-княжиче, а то, прости, даже и обделался. Больма и больма.
– Стало быть, насмешничать – плохо, а не насмешничать – хорошо будет? Верно ли разумею, княже? – уточнил Держан.
– А не насмешничать – не то, что просто хорошо, а паче оного – больма хорошо!
Подросток посмотрел на них сверху вниз и опять покачал головой.
– Как там наверху? – поинтересовался княжич. – Всё в порядке?
– Скоморошничаете. Оба.
– А он смышлен, – одобрительно заметил Держан.
– Паче оного – больма смышлен! – подтвердил Кирилл.
Подбадривающие взмахи наставнической бороденки изрядно ускорили образование довольно убедительного строя. Аксак обвел его многотерпеливым взором, покрутил головой и поднял руку:
– Всяк внимай!
Покашливания и бормотания тут же стали значительно тише, а разного рода шевеления – реже.
– Дык мы-то внимаем – куды ж денемси, – пробормотал Держан чуть громче, чем следовало бы. – А ты уж зачинал бы, мил человек, не томил бы душеньку.
Кирилл показал ему кулак. Аксак сцепил руки за спиной и, пошевеливая большими пальцами, отправился в путь вдоль сопящей полусонной рати:
– Некоторые из вас – но может и не только некоторые, а все до единого – думают сейчас: « И почто ж это мастер-наставник пробудил нас посередь ночи?»
– Неужто таки возьмет и скажет наконец? – с детским восхищением опять вставил Держан. – Ну просто поверить не могу.
– Да что ты всё как в трубу трубишь-то? – досадливо прошипел Кирилл.
– А ответ на то нам даст юнак Ягдар, – сообщил Аксак, проворно развернувшись и ткнув пальцем в его сторону.
Успев напоследок еще раз показать украдкою кулак, Кирилл чинно выступил вперед:
– Новоначальных всегда упражняют в побудке на сполох. Чтобы готовы были в любое время к нападению вражьему.
– А откуда ж врагам-то взяться? Вокруг Большого Дома – палисад. Двухсаженный без малого. В дубраве – двойное кольцо дозоров «неусыпающих», да еще и дальние имеются.
– Ну… Всяко может случиться, мастер-наставник.
– Ага, ага. О Пимене Елеонском слыхал, надеюсь?
– Конечно. Читал в «Житиях».
– Помнишь, как ученики его рассаду сажали? Одних он благословлял корешками вниз, а других – корешками вверх. Отчего так?
– К послушанию нерассудительному приучал.
– Не только. В ученике иной раз лучше не выправлять отдельные огрехи, а напрочь всё стереть да с чистого листа заново начать. Тут подарки-нежданчики – самое что ни на есть оно.
Аксак неспешно и со значением подмигнул Кириллу. Огляделся по-хозяйски:
– Все слышали? Все уразумели? Отвечать не обязательно, как и разуметь. Опять не уразумели? Это не беда. Вполне довольно будет того, что со временем мы просто мало-помалу привыкнем друг к дружке – как очень точно подметил юнак Держан, «куды ж денемси». Ага, ага.
Он размыслительно покачался с носков на пятки и обратно:
– Стало быть, так… До утренней побудки у нас осталось чуть поменее трех часов, коль не ошибаюсь. На означенный срок юнак Ягдар с юнаком Держаном, как явившие наибольшую бодрость духовную и телесную, поставляются при дверях в дозор неусыпающий. Для еще пущей бодрости – снаружи. Всем прочим – досматривать свои сны, уж как там у кого получится. Расточись, юнаки!
Глава III
Отец Власий очнулся, не сразу осознав, что возок остановился.
– Приехали, что ли?.. – пробормотал он, закидывая наверх кожаный дверной полог и выглядывая наружу.
Возок находился уже на подступах к торговой площади, почти посредине необъятнейшей лужи. На ее противоположном берегу виднелись какие-то мастерские, окруженные грудами бревен и кустами, основательно обглоданными соответствующей домашней живностью.
– Ну и куда же ты нас завез, хобяка этакий? Глаза разуй-то да погляди! – закричал сварливо маленький архимандрит, перегнувшись и поворотясь в сторону. Видимый краешек спины вместе с локтем незадачливого возницы выразили растерянность, ответно прозвучало лишь неразборчивое бормотание.
– Брат Иона! Эй, да ты в себе ли?
Голова брата Ионы, по-прежнему не оборачиваясь, втянулась в плечи. Стайка ребятишек на бревнах поодаль разразилась дружным смехом. Отец Власий погрозил им пальцем и собрался было опустить полог:
– Ладно. Вывози уж, родимый, вывози. Вот искушение-то. Ох-хо-хо… Нет, погоди-ка. Стой, говорю!
Ему вдруг страстно захотелось спрыгнуть в лужу и помчаться вперед, гоня перед собою сапогами непокорно бурлящие волны и взметая брызги. Как когда-то в далеком-предалеком детстве. Странно, что он давно уже не проделывал ничего подобного – ведь это же было так здорово, это же было так весело! А воды, а воды-то сколько: почитай, вровень с колесными ступицами выходит. Ух ты!
Отец Власий просветленно улыбнулся, пошлепал губами в радостном предвкушении и нетерпеливо занес ногу над порожком.
С бревен опять донесся смех.
