пошли гнусные угрозы. Богомаза запугивают разоблачением его страсти рисовать мертвых. Обвинение тяжелое... Но злодей не учел взрывной темперамент бывших приятелей: возникает отчаянная ссора, а затем и драка, вследствие которой Захария теряет сознание. На его беду, откуда ни возьмись подвертывается Акимий, превращенный библиотекарем в полное ничтожество. Рабская сущность на миг оставляет рубрикатора, прельщенный беспомощностью властелина, он в порыве ненависти подсыпает Захарии яд.
Дионисий так и не узнал, кто подлинный убийца библиотекаря, — думает на Афанасия... Тогда наставник вдвойне запугивает богомаза убийством Захарии и мертвячьими рисунками — художник спешит исповедаться духовнику Парфению, присовокупляет и о яде. Скорее всего, на то указал Савелий, коему не составило труда определить истинную причину гибели библиотекаря. Старец же, прикрываясь тайной исповеди, не соизволил до конца открыться боярину, отделался лишь запиской с угрозой отравлений. Судя по поведению Парфения, Афанасий тоже не знал имени настоящего убийцы, скорее всего, в обратную обвинил того же Дионисия. Парфений в недоумении...
Афанасий, понимая, что ходит по лезвию ножа, ищет случая заручиться поддержкой боярина Андрея. Страшась погибели, он уже не знает, какому богу молиться. Однако полностью открыться боярину не может, тут замешан и страх, и надежда, что ему сойдет с рук...
Вообще-то богомаз Афанасий весьма странная и загадочная личность. Уж очень во многие монастырские секреты он посвящен. И самое существенное то, что художник, имея половинку карты Ярослава, единственный ведал истинное значение клада. Кто и почему посвятил его в эту тайну? Загадка!.. Но ясно одно — Афанасий не поддался на уговоры Захарии и, лишь оказавшись у смертной черты, отдал карту боярину Андрею. И опять открылся не до конца, выжидал чего-то, хотя не имел права унести в могилу заветное знание. Вот почему он оставляет шифрованное послание, понимая, что только боярин Андрей способен найти к нему ключ.
Дионисий видит, что его потуги запугать Афанасия тщетны, наоборот, Парфений склонен более верить художнику, нежели наставнику. Предвосхищая собственное разоблачение, Дионисий руками федаев закалывает художника. Странные эти ассасины, по сути, они сгодились лишь на то, чтобы приколоть шилом беззащитного богомаза и задушить подушкой припадочного калеку. Зачем их вообще-то вытребовали из Киева? На князя не сгодились, стали держать про запас... Загадка!..
Чудно и поведение Парфения: игумен и пальцем не пошевелил, чтобы обезоружить наставника. Но старец не так прост. Парфения и князя Владимира сплачивала давняя дружба, авва всегда действовал в интересах князя. При всех трагических событиях в обители лишь Владимир Ярославич оказался в выигрыше. Он прочно укрепил свои позиции в земном и духовном уделах. Судите сами: устранил заговорщиков, а верного Парфения поставил вторым лицом в епархии.
И как все вышло к ряду... Как на заказ со своими ночными сборищами подвернулись богомилы. Удивительно, но еретиков разоблачили руками пришлого боярина и приблудного монаха. Впрочем, о тайных радениях нас известил припадочный Антипий, человек, состоявший в полной воле Парфения. Нерасторопный настоятель Кирилл был настолько обгажен, что за милость воспринял бесславное возвращение в Киев. Богомильский пастырь Ефрем под шумок убивает главаря заговорщиков Горислава. И опять все шито-крыто... А как я быстро изловил сбежавшего отца-эконома — кто мне помог тогда?.. Боюсь признаться, но я обливался холодным потом при мысли, что некто подстроил и мой грех с селянкой Марфой. Покуда решил не заикаться о том Андрею Ростиславичу.
О тайных писаниях и говорить не стоит, сие особая тема...
Итак, изо всего сказанного следует заключить, что князь Владимир и игумен Парфений намеренно не посвящали Андрея Ростиславича в свои планы. Его умело водили за нос, подбрасывая бредовые сплетни и леденящие кровь домыслы. Воистину, ушлые люди обретаются в Галиче...
И напоследок Андрей Ростиславич сильно меня озадачил. Он, перечислив по порядку недавних покойников, попросил меня соединить в одно слово заглавные буквы их имен. Вот что получилось: Захария, Афанасий, Горислав, Антипий, Дионисий, Кологрив — «ЗАГАДК...»?!
Я все еще не понимал, куда клонит боярин...
И тогда он назвал мне слово полностью: «ЗАГАДКА».
Я опять недоумевал. Ростиславич обратил мое внимание на последнюю буковицу «А», объяснив, что с нее начинаются имена монастырских обитателей, которые могут стать новой жертвою убийц. Вот они: Аполлинарий — больной библиотекарь, Антоний — ризничий, Акимий — мой приятель послушник и, наконец, сам боярин Андрей.
И тут я прозрел и ужаснулся. Я осознал чудовищную закономерность, управлявшую смертями в обители. Чтобы успокоить себя и прежде всего боярина, ибо понимал, что он поставил себя первым в том списке, я обозвал глупостью его рассуждения. Но мои слова не придали надежды не ему, не мне...
Нам не дали договорить, Андрея Ростиславича позвали к Аполлинарию, вопреки ожиданиям старец стал поправляться.
Примечание:
1. Стих Псалтыри — Пс.13, 4.
Глава 8
Которая начинается загадкой Симфосия, а потом главный молчальник разговорился и поведал о загадке таинственных пергаменов.
К Аполлинарию нас сопроводил монашек, обладавший, как его представили нам, редким на Руси именем — Симфосий. Инок был нем и оттого крайне застенчив. На вопросы Андрея Ростиславича отвечал односложно «угу» или отрицательно тряс головой. Узнать какие-либо подробности у «безгласного» решительно невозможно. Странное его имя возбудило мое любопытство, всю дорогу я пытался вспомнить: кто из угодников божьих звался именно так. И только на пороге кельи библиотекаря меня осенило. Да, был такой человек, некий латинский поэт из провинции Африка (1). Помнится, как-то монах бенедиктинец, разбирая символы Христа, нарисовав рыбу, продекламировал: «Есть на земле обитель, но вечно молчит обитатель... — и пояснил: — Загадка Симфосия!» Предивно устроен мир — как все сходится...
Аполлинарий ожидал нас, сидя в складном походном кресле. Я опешил от его внезапного исцеления и вознамерился воздать хвалу Господу. Но старец жестом руки остановил меня. Немой Симфосий попятился и ушел, плотно прикрыв дверь кельи. Хранитель, видя наше с боярином замешательство, иронично заметил:
— Как видите, я вполне живой, впрочем, и не собирался на тот свет...
Мы оставались в недоумении, и тогда, поманив нас поближе к себе, он шепотом пояснил:
— Да я и не болел вовсе. Так было нужно. Травщик Савелий помог моему обману. Есть у него такое хитрое зелье, сказывал: «...чуть увеличь дозу и в гроб можно положить, никто не догадается, что жив...» — видя непонимание, старец попытался растолковать. — Боярин, отче (ко мне), поймите правильно, я намеренно ввел вас в заблуждение. Иначе было нельзя, обстоятельства заставили меня, то, чему я служил всю жизнь, могло рухнуть в одночасье.
Андрей Ростиславич, придя в себя, переспросил с издевкой:
— А теперь, старче, выходит, обстановка изменилась? — И, подыгрывая, добавил. — Можно еще пожить?..
— Нет ничего переменчивей в мире, чем обстоятельства. Коли не так, то и самой жизни бы не было, — взгляд книжника стал тверд и решителен. — Я позвал тебя, боярин, не за тем, чтобы упражняться в риторике, мне нужна твоя помощь. Ведь и ты обманом заставил всех поверить, что налетчик Дионисий жестоко тебя искромсал. Мне лекарь рассказал о вашем сговоре. Прости его, но он вельми преданный мне человек, а вообще-то нем как рыба.
— Опять загадка Симфосия?.. — нечаянно обмолвился я.
Однако слух у старика оказался весьма острым.
— Да, юноша, хвалю за знание африканцев! — и заговорщицки подмигнув, извлек из кладези памяти и произнес старинный стих: «Есть на земле обитель... в ней, но не с нею немой обитатель».
Андрей Ростиславич не понимал, о чем таком мы судачим, но не преминул заключить:
— Хороша же обитель?.. Как я погляжу, тут многие язык проглотили. Точнее, болтают много, но нельзя понять, о чем. Все в каком-то сговоре, но только каком?.. Ты прав, отче Аполлинарий, я несколько преувеличил свои раны, притворяясь неходячим, посчитал, что вы расслабитесь, махнете на меня рукой, сочтя неспособным противостоять вам, — и преуспел. Надеюсь, Савелий не сразу побежал докладываться тебе... А впрочем, Бог с ним. Не будь чудесного потира, я бы и сейчас ходил свитым в бинты. Во истину, чудодейственная вещь! А мы ведь думали, что ты не вынес ее святости...
— Ты прав и не прав, боярин. Я сразу уразумел великую силу Чаши, но не только ради нее я пошел на все изжоги. А что до Савелия, то лишь в ответ на мою затею он разгласил твой секрет, мол, ты и я используем одинаковую хитрость.
— В который раз убеждаюсь: верить можно лишь себе одному, а все равно доверяюсь людям... — сожалеючи вздохнул боярин.
— Да, все так поступают, — успокоил его Аполлинарий. — Думаю, мы стоим друг друга. И ты, и я руководствовались благой целью. Теперь можно открыться. Я послал весточку в Галич и жду ответа. Иначе нельзя. Я связан обетом и не поступлюсь самой жизнью, чтобы исполнить его.
— А честью пожертвуешь? — спросил в лоб Андрей Ростиславич.
— Повторяю, отдам самою жизнь и это сочту за честь! — сказал, как отрезал Аполлинарий.
— Речь также идет о рукописях первохристиан?
— О них самих, да и Чаше тоже...
— Зачем ты прячешь их? — насел боярин.
— Позволь мне, господин, точнее выразить твой вопрос, правильней следовало бы спросить: от кого я их укрываю...
— Пусть так... — согласился Андрей Ростиславич.
— Рукописи являются собственностью «Приората Сиона». Надеюсь, ты слышал о таком сообществе?
— К сожалению, совсем немного. Прояви любезность, отче, просвети меня на старости лет.
— А мальчику не повредит ли сие знание? — речь шла обо мне (признаться, до сего дня я не понял, почему старец Аполлинарий обозвал меня
