том, что Захария (сам по себе человек дотошный), перебирая завалы монастырской библиотеки, напал на след клада. Уж как о том стало известно Дионисию — не знаю, но он уговорил Захарию сообщить о том Гориславу (боярин и прежде отличал библиотекаря). Для заговорщиков все складывалось наилучшим образом: пустая галицкая казна, кабальные обязательства князя перед германцем, непрестанные сплетни о сокровищах старого Ярослава! Вельможи отлично знали, что князь не чает, где наскрести деньги, посуленные Фридриху, — получалось, столь удачные обстоятельства ниспосланы свыше. А и в самом деле, чего уж лучше выманить из замка обольщенного князя и под шумок притравить в дальней обители. Одним словом, сказочный схрон Осмомысла являлся лишь предлогом для устранения законного властителя.
Со слов Дионисия, дело оставалось за малым. Требовалось у богомаза Афанасия выманить недостающий клок с картой клада (и о том вызнал ушлый наставник). Однако художник не уступал, верно, тоже имел свой интерес. Тогда, презрев приятельские узы, в ход пошел бесчестный шантаж. Как тебе объяснить, боярин... Афанасий имел необычное пристрастие к мертвецам?! — увидев выпученные глаза слушателей, поправился. — Ну, разумеется, не в том дичайшем смысле, хотя тоже далеко зашел. Богомаз, не имея достойной натуры, живописал углем мертвые тела — срисовывал покойников. Как о том узнал Дионисий — не ведаю, но он рассказал о страшной тайне Захарии. Библиотекарь по наущению наставника взялся стращать собрата, предрекая тому страшные кары. Оно, конечно, за такие художества Афанасию не сносить головы... Не знаю, как там у них все случилось, только в одну из ссор произошла драка. Но все дело в том, что прикончил отца библиотекаря не художник Афанасий. Он лишь сильным ударом поверг книжника в беспамятство, но, к своей чести, не оставил без попечения, привел таки в чувства...
— Так кто же в самом-то деле ухайдокал библиотекаря? — не выдержал боярин.
— Антипий припадочный — эта паскуда добила ослабшего хозяина, — Микулица выжидающе оглядел нас, предвкушая всплеск удивления.
— Не может быть?! — возмутился Андрей Ростиславич.
— Вот те крест! — Доместик истово сотворил крестное знамение. — Мне о том воистину поведал сам Антипий, не находивший места после содеянного. Я исповедал припадочного и отпустил ему грехи, ибо был доволен, что Антипа, того не ведая, избавил меня от удачливого соперника. Но злополучного ката все равно продолжал жечь огонь содеянного им смертоубийства. У него начал мутиться разум, и надо сказать — вовремя его придушили, не то бы он сотворил еще больший грех, наложив руки на самого себя.
— Что все-таки заставило малодушного рубрикатора покуситься на жизнь начальника?
— Да, подлая рабская натура, он ведь холуйствовал перед Захарией. Ну а тот его и за человека не считал, держал за скотину бессловесную. Антипа хил телом, истомлен душою, но не настолько, чтобы не взращивать злобу и ненависть. Они переполняли его нутро, и когда он застал Захарию расслабленным, решил одним махом расправиться и с ним, и со своим рабством.
Дело было так... Антипий нашел библиотекаря за растиранием медной плошкой, здоровущей шишки на затылке. Захария, ища сочувствия, пожаловался на необузданный нрав богомаза Афанасия, учинившего драку, после чего попросил испить водицы. Антипий, не долго думая, подмешал в корец яду, что постоянно таскал с собой (должно, имел уже нехороший умысел). Минутное дело, и библиотекаря не стало.
Да только сам монашек-отравитель не сдюжил мук совести. Вот он и терзался, не ведая, кому выплакаться, клял судьбину, трепеща кары и на земле, и на небе. Ну да Бог с ним, хоть в освещенной земле лежит, а не в чистом поле.
— Так, теперь понятно... Ну а что же Дионисий? — плотоядно облизал губы боярин.
— Скажу одно, у наставника были особые наметки насчет художника и рубрикатора, да все пошло прахом. Антипий, сам того не желая, порушил хитрые расчеты, вот Дионисий и заметался, как пес ошпаренный.
Что до меня, — доместик с силой втянул воздух, скривив губы, — так события по приезду князя отвлекли меня. Сам знаешь, — решался вопрос, кому быть настоятелем. А когда наперекор мне утвердили Парфения, я намеренно молчал, злорадствовал, видя вашу неспособность отыскать убийцу.
Однако когда нашли Афанасия мертвым, я призадумался и крепко перепугался за себя. Еще больше я встревожился, стоило мне узнать, что Дионисий возжакается с какими-то пришлыми людьми, по виду настоящими разбойниками.
А дальше произошло убийство вельможи Горислава. Я распрекрасно понимал, причиной тому отнюдь не своевольное отмщение за растоптанную любовь, Ефрема заставили свершить душегубство, возможно, посулив прощение богомильских забав. Дионисий как-то в страхе невзначай обмолвился, что казнь учинена по приказу князя Владимира. Я же обрадовался тогда: «Слава Богу, что боярина прикончили до срока, не то потащил бы нас всех за собой на дыбу».
Стал я гадать, как бы мне поудобней отстраниться от Дионисия, да и он, слава Богу, не искал встреч со мной. Ну а вчера ты, боярин, его заколол. Туда ему, проклятущему, и дорога, подлый и нехороший был человек... — Микулица замолчал с чувством исполненного долга и по-иудейски поджал губы. Весь его вид указывал: «Я чист, как агнец, меня не в чем осуждать...»
Андрей Ростиславич испытующе оглядел кроткого инока. Уж боярин-то распрекрасно понимал корыстные мотивы, двигающие им. Однако, верный своему обещанию, он глубоко вздохнул, крякнул с досады и отпустил доместика, желчно заметив:
— Иди себе, воспой хвалу Господу, что живу остался...
Доместик откланялся и, вогнув голову в грудь, торопливо вышел вон. Андрей Ростиславич проводил его долгим взглядом и изрек мне памятную фразу:
— Видишь ли, Василий, иногда наши враги бывают гораздо полезней, чем доброжелатели, а то и друзья. Поспешим обратно в башню. Узнаем, кто вонзил шило в богомаза Афанасия?
Глава 6
В которой ассасины сподобились открыть правду, но лучше бы не знать ее во всей полноте
Стоило нам очутиться на промозглом ветру, как в пику Андрею Ростиславичу подумалось мне: «Порой от наших друзей, от их бескорыстной доброты исходит вред неимоверно больший, чем от самых заклятых врагов» — и тоже был прав...
Однако я не успел развить столь прозорливое умозаключение. Помешал боярин, он толи изъяснялся сам с собой, толи его соображения предназначались мне. Я вслушался...
— Каждый человек располагает только своим жизненным опытом, а чужой ему не подходит, — произнес в глубоком раздумье Андрей Ростиславич.
Я не взял в разум, что за мысль овладела боярином, потому перебил его:
— Ты хочешь сказать, Ростиславич, что доместик Микулица не имеет мозгов, а живет по чужой подсказке?..
— Это ты здорово подметил, Василий, но я хотел сказать, что у каждого своя мерка дел и поступков. У всякого свой аршин, по нему и сверяешь, сопоставляя с собственной натурой дела других людей.
Да, да, — не терпелось мне показать собственную осведомленность, — божественное предопределение — каждому свое...
Андрей Ростиславич, не слыша меня, продолжил размышляя:
— Начнешь подстраиваться под чужое мнение и попадаешь впросак. Это как обувь с чужой ноги: то жмет, то хлобыстает. Иной прёт напропалую, никого не слушает и всегда в выигрыше. Другой — все с оглядкой, все ищет умного совета, а воз и ныне там...
Я с недоумением воззрился на него. Видя мое замешательство, боярин махнул в сердцах рукой:
— Впрочем, тебе не понять... — чуток помедлив, все же пояснил. — Что-то не заладилось у меня, все идет наперекосяк, не успеваю за ходом событий. По сути, я провалил расследование — не смог положить предел убийствам.
— Ну, не скажи, Андрей Ростиславич, — вступился я. — Мне кажется, потаенный клубок стал распутываться, и вскорости мы узнаем монастырские тайны. Напрасно ты коришь себя.
— То, что мы когда-то узнаем, лишь удостоверит мои догадки. А толку-то...
— Прости, боярин, но ты неправ. Мы засвидетельствуем истину...
— Эка ты хватил, отче! Об истине свидетельствовал Христос. А мы так... подглядываем в замочную щелку.
— Тогда зачем мы здесь? Пусть все идет своим чередом, пускай катится в тартарары...
— Ну, ты даешь, отче... Зло должно быть наказано, расплата должна наступить уже на земле. Иначе мир развалится.
— Коли так, то и без тебя Господь найдет управу: Содом с Гоморрой истребил, — помешкав, добавил, — опять же потоп устроил...
— А кто тебе сказал, отче, что я не та разящая струйка, не та капля воды, коя камень точит?..
— А кем прикажешь быть мне? — чувствую, как внутри меня зарождается злоба.
— А ты?.. — боярин по-доброму рассмеялся. — Ты, инок Василий, — плакальщик мой...
Я в сердцах топнул ногой. Боярин же миролюбиво произнес, наводя мостки:
— Ладно, не будем уподобляться детям. Кто да что?.. — и остерег меня совсем по-доброму. — Мы пришли, смотри, не оскользнись на порожках.
В пыточной нас не ждали. Очаг догорал, затухшие уголья покрылись серым пеплом. Лишь в самой сердцевине кострища еще трепыхался, попыхивал голубой язычок пламени. Гридни предались лени. Один, видно, хлебнув угарной вони, клевал носом. Двое других, сняв сапоги, остужали на воздухе разомлевшие ступни. Краснорожий яс, сев по-восточному, вырезал ножичком узор на рукояти плети. Дядька Назар, распластавшись на лавке, тупо вперился в потолок, верно, гадал: то ли заснуть, то ли нет. Правильно сказано: «От нечего делать и таракан на полати лезет...»
Изувеченных пленников посадили наземь, связав спина к спине. На них никто не обращал внимания. Они, предоставленные самим себе, отрешенно взывали к Аллаху, закрыв глаза и мерно раскачивая головами.
Наше появление вызвало настоящий переполох. Босоногие гридни бросились натягивать сапоги, однако усохшие голенища не поддавались. Яс метнулся к очагу, стал ворошить истлевшие поленья. Очумелый дружинник понуждал федаев подняться, что
