Позже, в камере подтвердили, что очень, ну, совсем уж очень-очень несговорчивых отдают в мужскую камеру, где человек тридцать, вместо десяти, место найти не могут. И позволяют им всем вытворять, что душе угодно. Но с условием, чтобы были силы у жертвы утром давать чистосердечные показания. Кто-то из соневольниц припомнил вдруг, что одну сильно сопротивлявшуюся бабёнку, уже остывающую, прогоняли то ли по четвёртому, то ли по пятому кругу ненасытные сидельцы по ласке бабьей стосковавшиеся. «Вот такие дела, Нинка. Выдай этим иродам окаянным всё, что знаешь. Приври чуток. Они, тля буду, – советовала опытная воровайка, – догадаются. На то они и менты, но с тобой базарить полегче будут». Нина в ответ, что особо скрывать нечего. Опытная дурака включает, что, подруга, сама дурь везла, каналы пробивала? И предупредила, мол, что за то, что честной народ за чмырей держит … может раньше часа – ту-ту! – уйти под пол.
Нина держалась своего. Не она держалась. Чёртик внутри руководил ею.
5
– Гражданка Нина Андреевна, осуждается по статье… часть… пункт… отбывание в колонии… режима в городе Белореченске. Время нахождения … засчитать в срок. Нина Андреевна, вам последнее слово.
– Спасибо.
Тишину никто не посмел нарушить.
– Простите, не понял, – произнёс, задыхаясь от злости судья, маленький полный человечек в узкой чёрной мантии с большой залысиной и золотыми вставными зубами.
– Спасибо, – еще раз повторила Нина.
– Да она над нами издевается! – полетело из зала суда. – Пожизненное этой твари!
Судья стучит кулачком по столу, призывает всех к порядку. Но поднятую волну справедливого, неподдельного гнева ничем не остановить. В Нину полетели комки газет и бумаги. Защищаясь от них руками, она краем глаза заметила сгорбленную фигурку какой-то старушки. Бабушку она признала не сразу. Сильно та постарела и сдала. Видимо взгляд Нины был такой мощи, что бабушка уловила его и подняла голову и Нина увидела глаза, любимые бабушкины глаза, полные слёз и горечи.
Немая перекличка взглядами длилась недолго. Бабушка тяжело встала, повязала вокруг головы серый платок и, не оглядываясь, удалилась из зала суда. Сквозь гам и крик Нина услышала тяжёлый удар дверью, прошедший через неё громовым раскатом и вслед за ним тихие, шаркающие удаляющиеся шаги бабушки. Страх сковал Нину. Она хотела броситься вслед за бабушкой. Остановить её, целовать её руки и просить, вымаливать прощения! Но давящее чувство отрешённости взяло верх. Она села. Опустила голову. Обхватила её руками и затряслась в слезах.
То было не раскаивание, то были слёзы жалости к самой себе.
***
Уже в колонии Нина пыталась свести счёты с жизнью.
Вечером, после отбоя, тёмная тень скользнула по коридору в направлении туалета. Пальцы предательски дрожали от суеты и нервозности, когда Нина готовила петлю из сплетённых тонких полосок, разорванной простыни. Один конец веревки закрепила на трубе под потолком, другой обвязала скользящим узлом, натерла смоченным в воде мылом. Стала на табурет. Засунула голову в петлю. Подтянула узел к шее. Прислушалась. Никаких голосов Нина не слышала. Бабушка рассказывала ей, что самоповешенный слышит дьявольский голос, льстивый и сладкий, обещает блага неземные, и руками жертвы забирает себе его душу. Глубокий вдох. Закрыла глаза. Оттолкнулась ногами от табурета…
На этот раз, видимо, дьяволу не нужна была душа Нины. Она пару раз дёрнулась, из неё вышли экскременты и моча. Верёвка оборвалась, она упала в лужу собственных испражнений и потеряла сознание.
В себя пришла в лазарете. В горле першило и саднило. На вопросы врача, строгой женщины в форме полковника отвечала с трудом. «Нет, никто не давил, не бил, всё задумала и исполнила сама. Её жизнь – это её жизнь, и она вправе распоряжаться ею по своему усмотрению». Доктор сказала, что это большое заблуждение, что ни смотря, ни на какие жизненные трудности, нельзя спешить туда, где однажды все-таки будем. В отряде Нине доходчиво объяснили, что делать этого нельзя ни в коем случае. Что за такие выходки наказывают строго всех без исключения. Объяснили свёрнутыми особым образом вафельными полотенцами. Для усиления эффекта убеждения смоченными водой. Синяков на теле у неё не осталось, но внутри оно сильно болело.
Данный урок не пошёл впрок.
Второй раз Нина, как показалось, была умнее и не полезла в петлю: способ не зарекомендовал себя с положительной стороны. Она вскрыла себе вены.
Лёгкий сладкий туман укутал мягким пуховым одеялом сознание. По широкой, чистой реке Нина плыла в лодке между двух берегов, заросших буйной растительностью. Слышала чей-то голос, звучавший вдали. Силилась вспомнить, кому он принадлежит, не смогла. Вдруг она захотела зачерпнуть рукой воды, ополоснуть лицо, и заметила, руки прикованы кандалами к сиденью. Тяжелые цепи были коротки и не давали большого простора действия. В панике Нина заёрзала по лавке. Лодка зашаталась из стороны в сторону. Чем сильнее билась Нина, тем сильнее была амплитуда раскачивания. Вода через борта заплёскивается в лодку. Она медленно идет вглубь руки. Через зелёные воды окружающий пейзаж смотрится размыто, как на старых выцветших, выгоревших фото. Лодка опускается всё глубже. Свет – глуше. И вот установилась мгла. Тонкие холодные змейки заскользили вокруг тела, и Нина выпустила через нос остатки воздуха. Мелкими пузырьками он быстро пошёл вверх…
Вдруг мглу прорезал свет, Нина почувствовала его сквозь закрытые веки. Она открыла глаза и обвела вокруг. Она была в больничной палате на четыре койки. Две пустовали. Нина лежит на неудобной жесткой койке возле окна. Напротив – почти наголо выбритая женщина. Почти потому, что оставленный небольшой пучок волос на макушке заплетён в недлинную каштановую косицу с вплетённой в неё ярко-алой ленточкой.
Нина попыталась пошевелиться: ноги и руки накрепко привязаны к кровати широкими плотными вязками.
Соседка заметила Нинино движение.
6
– Что, подруга, с возвращением, что ли?
– Куда? – прошептала Нина.
– Сюда, – соседка обвела вокруг руками, – в прекрасный серый мир тюремной больнички.
Нина тихонько сквозь зубы завыла:
– Ненавижу… себя… жизнь…
Соседка поднялась. Натянула на голое тело видавший много женских тел застиранный и, местами штопаный, бывший когда-то серым фланелевый халат. Запахнулась глухо, села, опустила на пол тощие ноги и поёжилась.
– Зябко? – поинтересовалась Нина.
– С некоторых пор мне уже всегда зябко, – ответила соседка и зашлась противным мелким сухим кашлем, прокашлялась и сказала: – Эмма – будем знакомы.
– Нина, – ответила Нина. – Вы – немка?
– Если, да, то, что это меняет? – как-то неестественно засмеялась Эмма и обняла себя за плечи.
– Ничего, – Нина уставилась в потолок, – сейчас ничто не может повлиять ни на что. Тупик…
Эмма сидела на кровати и раскачивалась взад-вперёд. Покачается – застынет… и снова качается… взад-вперёд… взад-вперёд…
– Считай трещины, – вдруг она обратилась к Нине, – время быстрее пройдёт.
– Когда меня отвяжут? – спросила Нина. – Я в туалет хочу.
– Не так скоро, как хочется, – Эмма поднялась с кровати. – Я поставлю судно.
– Неудобно, – скривилась Нина.
– На потолке спать – согласна, – спокойно отреагировала Эмма. – Остальное – даже очень удобно. – Подошла с судном к кровати, приподняла халат и положила его на матрас. – Удобно, – констатировала и вернулась к себе и с места добавила: – Или под себя. Вариантов нет.
Послышались шаги в коридоре. Разговаривали мужчина и женщина. Её голос Нина узнала и незаметно напряглась.
– Откройте дверь, – приказал кому-то мужчина.
***
Плетёная крестиком из крупной арматуры дверь, скрипя и визжа, открылась наружу.
-– Ну-с, где наша упорная самоубийца? – - в палату вошёл крепко сбитый, коротко остриженный мужчина в белом халате поверх кителя. – Ого! – радостно произнёс он. – У нас прогресс – мы вернулись, - и слегка повернулся назад, -– Левадия Николаевна, входите, пожалуйста, и расскажите. А мы тут послушаем.
Мужчина уселся на стул и забарабанил пальцами по столу.
[justify] – Заключённая Нина… –- начала