Яркие, впечатляющие картинки пьяной оргии вспыхивали перед взором тёти Вали. Возникали, озаряя ужасом сознание, и гасли, оставляя глубокий тёмный след. Видела она тяжело пыхтящие лица, с широко раскрытыми провалами ртов, с кислыми губами, которые слюнявили истерзанное тело Нины. Они зловеще улыбались. Оскал обнажал заострённые пики зубов, покрытые заразным нектаром безумия. А глаза… глаза… они были покрыты пеленой… неподвижные, с жутким, искажённым отражением изгнившего внутреннего мира, льющего антрацитовый свет. Он заливал всё вокруг густой чернотой, из болота которого выход один. Отражая зеркальной поверхностью слабые ростки надежды, свет умирал сам в себе.
– Чё, сука, неужто оклемалась? – в проёме двери на шатающихся ногах еле стоял сержант. – Ну, так… это… – он расстегнул молнию на брюках и поманил рукой: – Давай, покажи, какая ты есть на самом деле Марья-Кудесница! – затем зашёлся срывающимся смехом, странно подергивая плечами.
Затравленным зверьком смотрела тётя Валя на это жалкое подобие человека. Успокоившись, тот махнул рукой, с расстёгнутым гульфиком ушёл вихляющей походкой по коридору. Тётя Валя, молча, крестилась и пыталась молиться. Молитвы ни одной она отродясь не знала, зачем забивать голову ненужными глупостями, поэтому часто употребляла «Господи, спаси» и «Дева Мария», между ними вставляя все слова, что приходили на ум.
Тишину в коридоре снова разбудил пьяный гвалт. Милиционеры, не стесняясь выражений, красочно, колоритно, с матерком, с оттяжкой что-то доказывали друг другу. Хорохорились. Хвастались подвигами. Шаги прозвучали мимо камеры. Тётя Валя уняла поднявшееся сразу в груди волнение… И как подскочит, будто ужалила оса!.. Многострадальная железная дверь в который раз за день, было, не слетела с петель от удара. Муха, поводя безумными глазами, стоял в проёме, держа за волосы Нину, которая лежала у его ног. Он прошёл вовнутрь, волоча Нину по полу без напряга. Нина молчала. Левый глаз залит фиолетовыми чернилами синяка. Под носом и вокруг рта запёкшаяся кровь. Сорочка и юбка разорваны на мелкие клочья и ленты. Ещё тётя Валя рассмотрела сквозь рванье искусанные до крови груди со следами зубов и шею, с почерневшими следами рук.
Муха легко поднял Нину и со всей силы бросил на пол.
– Что ты вытворил с ней, ирод! – поборов испуг, выкрикнула тётя Валя.
– Отряхнётся, и пойдёт дальше! – отрыгнул комья слов Муха.
– Будь ты проклят! – крикнула ему вдогонку она.
Дверь отозвалась скрипом засова, и снова наступила робкая тишина.
***
Тётя Валя смотрела на изуродованную Нину, которая лежала посреди камеры, и не могла вымолвить ни слова, они комом застряли в горле, ни двинуться с места, будто впала в ступор. Только быстро и безмолвно шевелились губы. Немного погодя, она заметила движение. Нина пыталась подняться на руках, да не смогла. Упала. Раздался тихий плач, нет, это был скулёж. Плакать Нина не могла, сил было только скулить от боли и бессилия. Тело её содрогалось в мелких конвульсиях, дрожали руки, подрагивали ноги.
Она пыталась что-то сказать, изо рта вылетали одни кровавые пузыри, которые сразу лопались. Минуту спустя она снова повторила попытку подняться. Опираясь на дрожащие руки, она подняла тело. Голова мелко тряслась. Левый глаз-щёлка и правый, слегка припухший, смотрели перед собой в пустоту. Нина молчала, как и тётя Валя. Тишина не нарушалась тишиной. Сколько длилось молчание, сказать сложно. Нина нарушила его. С трудом выплёвывая с кровью боль, произнесла:
– Тётя Валя, что это за женщина рядом с вами сидит?
– Ой, дочка! – испугалась та, подумав, что Нина тронулась умом. – Кто ж может сидеть? Одна я. – и мгновение спустя добавила: – Неужто, ироды, тебе мозги свернули? – с опаской и плюнула через левое плечо: – Тьфу-тьфу-тьфу…
– Да, нет же, – настаивает Нина, грудь рвёт от кашля, – вот, рядом с вами сидит! В белых одеждах! – и указала пальцем.
Тётя Валя посмотрела в направлении руки. И опешила! Челюсть отвисла и затряслась, ледяной озноб когтистой лапой ласково погладил по спине. Глаза, если б могли, то выпали из глазниц. Рядом с нею сидела старушка в белых сверкающих одеждах, голову покрывал такой же ослепительной белизны большой плат, и тихая улыбка украшала её испещрённое острым резцом времени доброе лицо.
– Здрасьте! – нервно выпорхнули слова из уст тёти Вали.
– Здравствуй, доченька! – мелодичный голос раздался у неё в голове.
Тётя Валя хотела что-то ещё добавить, но старушка остановила её движением руки, все также тихо улыбаясь. Женщина встала с нар. Тёте Вале показалось, что она повисла в воздухе, не касаясь, пола. И двинулась, поплыла к Нине. Остановилась она возле неё, погладила по голове, и Нина услышала в себе нежный голос женщины: «Больно, милая?» «Да», – ответила Нина, тяжело шевеля губами. «Ничего, потерпи. Дорогая, – старушка продолжала гладить её по голове. – Сейчас всё пройдёт: боль исчезнет, раны излечатся, душа очистится». «Какие у вас теплые руки», – прошептала Нина.
Тётя Валя смотрела с удивлением на происходящее. Слышала не одну Нину, но и старушку. И думала: «Вот так вот и умрём от массового психоза. Девочке голову повредили, а она передала мне». С изумлением заметила кувшин в руках старушки. Тоже белый, он внутри переливался яркими искрами. Тётя Валя могла дать руку на отсечение, что минуту назад у старушки ничего в руках не было. Но не могла не верить глазам. Старушка наклонила над Ниной кувшин. Из него полилась чистая вода, в затхлом воздухе камеры запахло луговой травой и цветами. У тёти Вали зачесалось в носу. Она прикрылась ладошкой и чихнула. Сильно. Отчего перед глазами поплыли радужные круги. «И я туда же, – отрешённо подумала она, – трогаюсь. – И добавила услышанное невозможно давно стихотворение: – Тихо кровлею шурша, крыша едет, не спеша». И тихонько засмеялась. Но осеклась. На неё, улыбаясь, строго смотрела старушка. Тётя Валя выпрямилась, хотела произнести, что всё, успокаивается, как лишилась речи.
Вода из кувшина лилась не переставая. Грязные, слипшиеся волосы Нины под потоками воды очистились и шелковисто заблестели свежей чистотой. Вода, струясь по лицу, лечила раны, и они исчезли, будто их вовсе не было. Вода, стекая на плечи, исцеляла гематомы и укусы, смывала кровь, очищала тело. Вода вымыла и восстановила целостность одежды Нины. Сорочка стала такой же ослепительно белой, как одежды старушки. Юбка засверкала новизной пошива. Нина очистилась от ран и грязи. Но продолжала сидеть на полу. Она ощущала, прилив сил, тело наполнялось необъяснимой лёгкостью и ей казалось, что она вот-вот и взлетит. Старушка продолжала лить воду из кувшина. И вода стекала с Нины грязно-болотной.
Тётя Валя во все глаза смотрела на происходящее. Продолжая удивляться и с трудом верить им. Грязная вода от Нины растекалась щупальцами осьминога. Одни щупальца доползали до стен и уходили в перекрытия между ними. Другие упрямо лезли по стенам вверх и исчезали в межэтажных перекрытиях. Третьи просочились под дверью и, разделяясь на множество щупалец, переливаясь и играя в свете ламп всеми тонами серого и чёрного цветов, ползли по коридору. По полу, стенам, по потолку. Иногда они сплетались в загадочную вязь, если бы кто-то мог увидеть её, то легко принял за арабески. Чаще щупальца просто пересекались друг с другом и двигались дальше. Лампы под потолком моргали. Часто. Казалось временами, вот-вот, лопнут от высокого напряжения, и повиснет шаром темнота.
Щупальца, оплетя сеткой коридор, выбрались в общее помещение, миновав без труда ведущую туда сплошную металлическую дверь. Некоторые из них проникли сквозь неё и, извиваясь в загадочном танце, поползли вперёд.
– Что за хрень? – испуганно воскликнул дежурный офицер, когда несколько щупалец проползли через стекло окна с надписью: «Дежурная часть».
Дежурный хотел встать, но не смог. Щупальца хозяйничали в комнате дежурного. Его самого крепко привязали к стулу. Он дёрнулся, щупальца напряглись, тело отозвалось близкой болью мелких острых игл. В затылок что-то клюнуло, и он отключился. Крики и паника охватили всё отделение. Никто не мог выйти из кабинетов: щупальца заблокировали двери и окна надёжной сетью. На вид не прочные, щупальца удерживали на месте всех находящихся в кабинете: и дежурных милиционеров, и редких задержанных.
[justify] Шатаясь, некрепко держась на ногах, Муха пытался совладать с замком на брюках. У него плохо получалось, он крыл матом сквозь крепко сжатые зубы, громко скрипя ими. Выплёвывая клубки ругательств, он не сразу заметил, как по фанерным перегородкам кабинки и кафелю на стенах туалета движутся, очень неприятного вида, щупальца. Заметив их, Муха-Цокотуха пьяно удивился и отреагировал сообразно моменту: «Во, блин, дела!» – пнул ногой по кафелю. Щупальцам ничем не повредил, но вот по его ноге, переплетаясь жгутами, поползли тонкие и толстые щупальца, поднимаясь вверх к паху и поясу. Муха-Цокотуха встряхнул ногой, пытаясь сбросить щупальца, как увидел великое множество щупалец, гадливо шевелящихся на полу. По второй ноге уже ползли вверх другие щупальца, плотно оплетая её. Он запаниковал. Сделал попытку сойти с места. Сил хватило только дёрнуться. Невидимая сила легко удерживала его на месте. Неприятная тупая боль цунами прошлась по телу, разрывая его на острова и континенты. Щупальца оплетали тело Мухи-Цокотухи плотно, как мумию. Грудь, руки, ноги были укутаны в черный кокон. Одно