Приключения энэлотика Гумпо

будут указания в дальнейшем?
-- Всё. Отдыхать! Благодарю за службу! - пробасил Хорузя, - Теперь пора на берег!
-- В какую сторону? - спросил моряк.
-- Иди по пальцу, - Хорузя распрямил свой перст и указал прямое направление на лавку, стоящую в глухой тени, - Азимут сорок. Курс на восток.
-- Задание понял! Разрешите выполнять?
-- Иди!


Морячок очень гордо - как флагман - отправился прочь по изящной дуге, высоко поднимая колени, да, так, что от ладного хода зачакали зубы.
Он перешёл через бордюр, потом, шага два-три спустя, стал перешагивать через него.
На данном направлении дуги стоял какой-то стенд с плакатами и всякой информацией, и все подумали, что он идёт его читать. Но голова его упёрлась в стенд, а ноги продолжали ход под стендом.
И стенд опрокинул его на затылок.
Друзья пошли к нему на помощь, но их опередила неожиданная тётка с тачкой. Привычно, как докер, она приняла морехода на тачку и, вякая скрипучим колесом, ушла в свою тихую гавань.


-- У нас есть есть? - спросил Елесик возле магазина.
-- Не всё же есть, надо и пить! - ответил вежливо Хорузя, -- Иван, у тебя в холодильнике есть закусить?
-- Согласен, - чётко произнёс Иван.
-- Да. Надо взять. Напитков всевозможноразных очень много, но надо взять два литра "Благо", бутылку "шалопайского", две банки "Белой цапли" по сорок градусов на каждый оборот и огурец. А если будет лишнее, оставим.
-- Чудес не бывает! - заметил Елесик.
-- Вы тут в тенёчке посидите, а то там душно, - сказал Хорузя Шаше с Ваней и, заходя, добавил, -- Если мы не вернёмся, считайте нас римскими цифрами!


Елесик, уходя, воскликнул:
-- Ах! Только денежки летят!
-- Какие денежки? Где? - удивился Ваня и стал смотреть на небо.


В тени, там, где служебный вход, пристёгнутый к решётке магазина брючным ремнём, стоял мужик и методически срывался в присед -- колени сами преломлялись, но присед был не полноценный из-за ремня, который не давал свободы. От этого неполноценного движения мужик всё время обращался к маме: "Мать!", "Мать!", "Мать!". Но мамы где-то не было.


-- Ну, что такое? Время-то идёт! - сказал он вдруг, и хлёстко вынув руку из кармана, нетерпеливо посмотрел на локоть.
Ваня и Шаша вернулись к парадному входу.
Какой-то юноша внутри елозгал по стеклу двери мороженым, а девушка снаружи эротически лизала этот след своим слюнявым языком и самовозбуждалась, закатив глаза. Она стонала и урчала, словно кошка.
Одноочковый Лесик и Хорузя, нимало не смутясь, прервали этот акт, и вышли все в поту, с пакетами наперевес.
Предав анафеме кондиционер, они перевели дыхание на мирный лад, и вся компания направилась кратчайшим ходом мимо парка, где на пленэре "художники чешут затылки", а "духовой оркестр лажает в городском саду".


-- Но, только, мимо рвотной карусели! - попросил Елесик.


За поворотом улицы открылось широкое место, где на асфальте было много голубей, которых угощала крошками какая-то старушка.


-- Голубей или голубьёв? - спросила Лимпопо у воздуха.
-- Кто? Кого? – Голубей, - просклонял пернатых Лесик, - В общем, птица с названием "голубь".
Проходящая девочка топнула маленькой ножкой, и голуби разом подпрыгнули, Гумпо вздрогнул, а на асфальте остались только воробьи, которых из-за "голубьёв" было не видно. Голуби сели обратно, и воробьи опять накрылись ими. Бабушка не обращала на это внимание, и воробьи не очень-то смотрели на неё. Тут все клевали крошки и ужасно суетились.


-- Это такие птицы, - думал Гумпо.
Но девочка и бабушка казались интереснее.
Компания уже шла мимо высокой ограды, за которой находился городской парк культуры и непрерывного отдыха. В парке было очень много отдыхающих и Гумпо тут, пожалуй, простоял бы очень долго, но его увлекли мимопарковые проходимцы, отстать от которых он очень боялся.
Особенно бойко старался пройти мимо парка Елесик. Он шёл, опустив гневно голову, изучая стеклом свои ноги, асфальт и дорогу.


-- А вот, и карусель! - сказала Шаша.
Елесик посмотрел на карусель, и его сразу стало тошнить.
От этого стало тошнить Лимпопо, но она отвернулась и еле сдержалась.
От сильного кружения в кишках Елесик закачался и упал.
Хорузя помог ему встать, а Шаша вцепилась в Ваню, и так они преодолели это опасное место.
Гумпо старался сбить шаг и идти невпопад, чтобы хоть как-то унять внезапную фантазию болезненного организма. От этого идти им с Шашей было очень трудно.
Елесик от внезапного несчастья сильно разозлился. Он захотел выразить всем окружающим презрение, заглушить свои страдания отчаянным свистом и сунул в рот два пальца.
От этого его опять стошнило.


Так, незаметно для себя, все оказались на огромной улице, где, не взирая на жару, кишела тьма народа, кругом гремела музыка и все галдели и жевали разом, а в воздухе был непрерывный хаос, беспредел рекламы и апофеоз.
Здесь небо было ограничено колодцем стен и пробивалось сквозь плакаты, зонтики, флажки и всякую другую мишуру.
Отдельных лиц людей нельзя было понять, запомнить или разглядеть. Особенно для Гумпо все они сливались воедино, как население восточных стран для европейца и наоборот.


-- Какая суя! - восклицал Елесик, стараясь сгладить собственную слабость, - Толкутся шнырики, шныри и понарошки: шныряют толокнотики, рэпсуют брэкмэны и рэпсы табунятся! Машины, ленты, шарики… Что происходит? И куда все эти шарики машинки перевозят?
-- Ты что? Серьёзно? - удивился Хорузя.
-- Я, что, на комика похож? - амбициозно взъерепенился Елесик.
-- Да, праздник же сегодня! – воскликнула вдогонку Шаша, - День города сегодня нашего Туренова!
-- Международный день терпимости, - сказал Хорузя, возможно, намекая на жару.
-- Что, есть такой праздник? - опять удивился Елесик, истолковав его слова буквально. Зачем такой праздник, когда и так все терпят каждый день? - воскликнул нетерпимец грязного разврата, адепт морали и владелец монолитного стекла.
И как бы специально для него порывом дунул праздничный нахальный ветерок, задрал коротенькие лёгкие подолы, и сразу две весёлые девчонки приятно улыбнулись нетерпимцу румяно свеже-нежными, крутыми трепетными попками.
-- И девушки голыми попками машут! – воскликнул радостно Хорузя и густо низким рокотом заржал.
-- И вовсе не голыми! - с обидой возмутилась Лимпопо, - Ведь, ты же видел там "уздечку"?
-- Это такая тоненькая ниточка в прорезе? - спросил наблюдательный Лесик.
-- Как ты можешь говорить такой срам? - обиделась Шаша.
-- А вы не для нас этот "срам" надеваете и так демонстративно выставляете? – заметил Зоркий Стёкол.
-- Нет, если красиво, то это не срам! Хотя, уздечка - это то, что у коня во рту, - заметил им Хорузя.
-- А что прикажете считать красивым?
-- Да, всё, за что стоит бороться.
-- А что может сделать один честный индеец против целой армии подонков, отнимающих его землю - землю его отцов - при помощи сверхмощного оружия?
-- А, вот, пожалуйста, муниципальня! - перехватил внимание Хорузя, чтобы избавиться от раздражения, - тут издают законы наши тугодумы.
-- Хорузя, что ты говоришь? – вспорхнула испуганно Шаша, - Тебя арестуют!
-- А что, Туреновская городская Дума уже звучит, как оскорбление?
-- Слишком вольное сокращение слов! - возразил из-за стекла, как из-за кафедры, Елесик, - Свобода слова и свобода выражения - вещи разные! Так же, как отличаются признаки человека и национальные признаки человека.
– В нашем городе такая перемешка рас, что каждого жителя надо определить не иначе, как многонациональный туренбек и закрыть навсегда эту глупую тему, а то от этого уже тошнит, как вас от карусели.
-- А что такое "бек"? - спросила Шаша.
-- Восточный богатей.
-- А если бедный человек?
– А бедного, как хочешь, назови, он на тебя в суд не подаст.


Что думал Ваня, было не понятно.


Гумпо, как мог, умудрялся смотреть на прохожих - на лица, одежду, походки, учился читать по названиям улиц и фразам рекламы.
А мимо двигались, стояли, сидели, подпрыгивали и шли высокие, низкие, стройные, корявые, стильные, чучелообразные, опрятные, неряшливые и всякие интересные люди, их дети, родственники и домашние животные.
На сцене пела какая-то тётка, покрытая вязаной скатертью в такой огромной шапочке, что на поклоне шапка спала и тётка стала не красивой.
Степенно гуляя, шли важные: мама, сынишка и папа, и все очень важно курили.
Какой-то щепетильный человек на каждом шагу вытирал свои туфли платком, однако, всё равно, вставал на землю.
Дама с тряпочкой на голове кривила-строила всякие смешные рожицы, как будь-то, кого-то дразнила. И у её другзадружковых детей были такие же наследственно-весёлые мордашки.
Мимо шли старые люди и новые.
Одна бабулька состояла только из плаща, а старичок её шёл к финишу.
Неожиданно замерло сердце, внезапно прервалось дыхание - очаровательное создание - милое хрупкое непостижимое - в воздушно-невесомом платьице, порхающем на лёгком ветерке, мелькнуло, как неуловимое видение и сладкий сон. Он даже не успел