Ржавое Солнце Часть 1.

главное — живот был полным. Настоящей едой, а не крысятиной пополам с радиацией.
Теперь Сиду совсем не хотелось выздоравливать. Вот так бы и провалялся недельки две. Но Патриция сказала, что рану обработала и зашила, вколола стимулятор для ускорения заживления и завтра к утру Сид будет как новенький.
В дверь постучали. Сид даже немного опешил от такого, в обычае Пустоши открывать дверь с ноги, не спрашивая хозяев:
— Входите, черт побери...
Дверь открылась, и в комнату влетел Дизер — робот-помощник с реактивным двигателем, похожий на мятый железный мяч с торчащими вниз манипуляторами. За собой он тащил тележку с бутылками лимонада
— Лимонад Дизера поднимает настроение! Одна бутылка в день — залог здоровья! — запищал он, протягивая Сиду холодную бутылку.
Титька, возникла в дверях вслед за Дизером, кашлянула в кулак:
— Нас, вообще-то, трое. Разве Суонсон тебе не сообщил?
Дизер замер, его процессор зажужжал:
— Верификация... Голосовой анализ...— он повертел «головой», — Три гостя! Три бутылки!
Титька ловко поймала все три, подмигнула Сиду, сунула две ему под одеяло, третью распечатала для себя
— А ничего себе напиточек, — сказала она, отхлебнув из бутылки.
Лимонад Дизера. Такого прекрасного напитка Сид в жизни не пробовал, даже с водой из чистой лужи не сравнить. Первую бутылку осушил залпом, вторую пил маленькими глоточками, растягивая удовольствие.
Титька уже успела сходить в магазин и купила себе чистую клетчатую рубашку красного цвета, правда большего размера, но это было мелочью, и джинсы слегка потертые, заштопанные, но все же лучше, чем те лохмотья, которые у неё были.
— Миссис Пени такая любезная, — задумчиво проговорила Титька, вспомнив разговор с продавщицей, — пожалуй слишком.
— Чего тебе все не нравится? Чисто, безопасно, лучше, чем в клетке? — спросил Сид, отхлебывая лимонад, — расслабься.
Титька только вздохнула. И повернувшись на каблуках ушла.
Сон навалился на Сида неожиданно, тяжелым, мягким покрывалом. Сквозь дремоту он слышал, как за окном тарахтят турели, перестукиваясь на своем механическом языке. Дизер во дворе рекламирует свой лимонад. Ветер треплет большое, старое, дерево
Боль в ноге отдалялась, превращаясь в глухую стихающую пульсацию.
Хорошо…
Его разбудил грохот шагов.
Не просто шагов – а целое землетрясение, от которого дрожали стены и подпрыгивали вазы на столах. Сид приподнялся на локтях, зажмуриваясь как от внезапной вспышки света, хотя в комнате царил полумрак. Рука быстро нырнула под подушку нащупывая пистолет.
На Альянс напали супермутанты?.. Почему тогда турели молчат?..
Сид с заспанным недоумением таращился в окно.
А там, по двору залитому светом фонарей, топал какой-то мудила в силовой броне. И спрашивал: то про Институт, то про какого то Шона, видимо потерявшегося собутыльника, то про Даймонд-Сити. За ним следом таскался робот-помощник, точь-в-точь похожий на Дизера и болтливей БОБа раз в пятьдесят. Звали его не то Косворд, не то Кодсворд. Он скрипел мерзким голосом:
— Какое очаровательное место. Конечно, если не обращать внимания на тюремные стены!
Какие тюремные стены? Да безопасней чем в Альянсе, ему в жизни не было. Сиду захотелось встать, взять кофейник и раздолбать его об глупую железную голову и заодно хозяину настучать, что бы знал, что в приличном месте люди ночью спят, а не топают почем зря под чужими окнами.
Минут через двадцать мудила ушел, но Сид до того разнервничался, что уснуть больше не мог. Это ж надо, так все было здорово. И на тебе…
Глава 5. Морок обманчивых улыбок.
«Доверие — это роскошь, которую могут позволить лишь те, кто готов заплатить за неё кровью».
— Из дневника выжившего.


I
Серое утро прокралось в комнату неспешно, как улитка. Первые лучи солнца, вылезшего из-за жирной тучи, робкие и размытые, золотили пылинки в воздухе, но до углов еще не добрались, оставляя там уютные островки тени. Титька проснулась от приглушенного крика Дизера, зовущего всех на завтрак. В комнате пахло сонным теплом, а из-за двери доносился соблазнительный, согревающий, аромат кукурузной каши.
«Может, и правда ничего страшного в этом месте нет…» — мелькнула в голове осторожная мысль.
За окном, в мягком свете начинающегося дня, прозвучал беззаботный смех. Титька подошла к окну и увидела, как Пенни Фицджеральд — та самая женщина, что вчера продала ей чистую рубаху за две крышки — с нежностью поправляет воротник своему мужу, Брайану, начальнику охраны.
— Не забывай про обед, — ее пальцы ласково скользнули по его шее, и Титьку вдруг, с неожиданной остротой, пронзило воспоминание: как когда-то, казалось, в другой жизни, её мать точно так же провожала отца в поле.
Титька невольно тронула свои губы — шершавые, потрескавшиеся от ветра Пустоши. Пенни заметила её взгляд и обернулась, ее улыбка была лучистой в утреннем свете:
— Доброе утро, мисс Ти. Вы хорошо спали?
Титька молча кивнула, не находя слов. Она смотрела, как Пенни заканчивает утренний ритуал — наносит на губы что-то блестящее, подводила глаза угольком. Косметика. В Пустоши — неслыханная роскошь, доступная лишь избранным.
— Вы красивая, миссис Пенни, — вырвалось у Титьки, прежде чем она успела об этом подумать.
Женщина рассмеялась, и звук этот был легким и серебристым, как облако.
— А Вы хотели бы быть такой же красивой?
Титька опустила глаза, чувствуя, как по щекам разливается краска.
— Это… невозможно.
— Всё возможно, — с теплой уверенностью в голосе сказала Пенни и позвала Дизера: — Принеси ванну. И никого не впускай.
Что было дальше — Титька запомнила, как сон, окутанный ароматом и теплом.
  Горячая вода, смывающая остатки сна. Пена, наполняющая воздух невесомым, утренним ароматом. Пенни, смывающая с её кожи следы вчерашней дороги, и с каждым движением губки Титька чувствовала, как просыпается не только тело, но и какая-то забытая лёгкость. Настоящее мыло, пахнущее полевыми цветами, от которого кружилась голова. Пенни, аккуратно и терпеливо смывающая с её кожи слои пустошного пота и пыли.
— Боже, да ты же совсем девочка…— с удивлением прошептала женщина, увидев настоящий, светлый цвет кожи Титьки под наслоениями грязи.
Затем ножницы. Расческа. Короткие, всегда торчавшие в разные стороны волосы вдруг послушно легли, обретая изящную форму.
— Закрой глаза, — мягко сказала Пенни.
Что-то шелковистое скользнуло по векам. Что-то прохладное и влажное — по губам, оставляя приятное свежее ощущение.
— Теперь посмотри.
Зеркало.
   В глазах девушки из зеркала было что-то чужое, и лишь постепенно Титька осознала, что видит саму себя. Чистое лицо с румянцем на скулах. Ясные, сияющие от изумления глаза. Аккуратные, ухоженные губы. Из знакомого только пара царапин на левой щеке. Да кровоподтек на ребрах.
— Это… я?
Пенни улыбнулась, и в ее взгляде читалась искренняя нежность:
— Ты прекрасна, дорогая.
И тут же, словно продолжая невинное колдовство, Пенни протянула ей сложенную ткань. Развернув ее, Титька застыла с открытым ртом— в ее руках было платье. Простое, ситцевое, но самое настоящее платье. В сознательной жизни она никогда их не носила. В Пустоши платье было синонимом самоубийства. Оно цеплялось за все подряд, сковывало движения и кричало всему миру: "Я беззащитна, убей меня".
До Пенни она видела женщин в платьях только на выцветших страницах довоенных журналов, где они беззаботно улыбались среди зданий, мебели и автомобилей, которых больше не существовало.
Пенни, не дожидаясь ответа, мягко надела платье на нее. Прохладная ткань скользнула по коже, и Титька замерла, ощущая непривычную свободу движения ног и странную легкость там, где привыкла чувствовать грубую ткань джинс.
Она посмотрела вниз. Из-под подола торчали ее худые, исцарапанные ноги, казавшиеся теперь еще более костлявыми и чужими на фоне нежной ткани. Взгляд скользнул ниже, к ступням. Ногти на пальцах ног были обрезаны кое-как, ножом, криво и неровно. Ее охватил внезапный, обжигающий стыд. Эта картина — изящное платье и ее варварские, неухоженные ногти — казалась вопиющим противоречием.
— Почти готово, — голос Пенни вернул ее к действительности. В руках у женщины были туфли на невысоком каблуке. — Примерим?
Титька молча кивнула, все еще ошеломленная. Пенни помогла ей надеть туфли. Мгновение спустя Титька поняла, что совершила ошибку. Если платье было просто непривычным, то туфли оказались настоящими тисками. Они были тесными, жесткими и неумолимо сдавливали ступню в неестественном положении. Сделав первый неуверенный шаг, она чуть не потеряла равновесие, почувствовав, как голеностоп предательски подкашивается. Она не умела ходить в туфлях. Ее мир состоял из твердой земли, камней и плоских подошв грубых ботинок, дававших устойчивость.
— Неудобно, — сдавленно выдохнула она, чувствуя, как жар стыда сменяется паникой.
— Сначала всегда так, — терпеливо сказала Пенни, мягко поддержав ее за локоть. — Не смотри под ноги. Спина прямая. Шагай не от колена, от бедра. Попробуй еще раз. Представь, что несешь на голове что-то очень хрупкое.
Титька послушно выпрямилась, закусив губу. Она сделала еще один шаг, потом другой, цепляясь взглядом за противоположную стену, словно за спасительную опору. Пенни не отпускала ее руку, направляя и подбадривая тихим шёпотом.
С каждым шагом нелепая походка, больше похожая на пошатывание раненого животного, понемногу начинала обретать подобие плавности. Это был странный, новый навык, сродни обучению стрельбе или охоте — только здесь добычей была она сама, ее собственное тело, которое приходилось заново укрощать.
II
К Сиду Титька шла, лёгкая, как пушинка, едва касаясь земли. Каждый шаг отдавался в ней странным, трепетным звоном, будто внутри зазвенел хрустальный колокольчик. Она представляла, как его глаза — эти вечно насмешливые глаза — расширятся от удивления, как он на мгновение онемеет, уставившись на неё. Может, даже скажет что-нибудь глупое. А она лишь улыбнётся в ответ, снисходительно и чуть свысока, давая ему понять, что теперь всё иначе.
Внутри всё пело и трепетало. Она ловила на себе взгляды встречных — короткие, удивлённые, — и щёки её заливал румянец. Она была не просто чистой, она была — другой. И эта перемена была одновременно пугающей и опьяняющей. В голове кружились обрывки мыслей: «А что, если он её не узнает? А что, если ему не понравится?».
Но тут же её охватывала новая, незнакомая волна гордости. Она видела своё отражение в стёклах окон — стройную, незнакомую девушку с аккуратными волосами и ясным взглядом, — и сердце её замирало то от восторга, то от сомнения. Казалось, весь мир замер в ожидании этой встречи, и она парила над землёй, не в силах сдержать улыбки, которая то и дело прорывалась наружу.
Но комната была пуста.
Слишком пуста. Воздух стоял неподвижный, словно вымерший, будто здесь никто и не было. Кровать была аккуратно застелена, как по линеечке, без единой складки. На прикроватной тумбочке, лежала пустая бутылка из-под лимонада, поймавшая лучик света и отбросившая на стену цветной блик.
Титька даже разозлилась слегка: «Ну надо же, в самый ответственный момент он куда-то уперся». Эта первая, почти бытовая досада заслонила собой тревогу, позволила ей еще