превратилось в туман, — из которого вышли вполне материальные люди в простых одеждах из грубой белой ткани, украшенных угловатыми красными узорами по вороту и подолу. Головы людей были окружены золотистым сиянием, причём у женщин, чьи головные уборы были высоки и красивы, от сияния оставался только полумесяц под косой. Сияние словно концентрировалось в центре лба, над глазами.
— Они как будто возникли из воздуха, — проговорил Линн. — И эта точка посреди лба...
— А Империя уничтожила арайев в один момент, внезапно? — перебила Сэнди.
— Операция была подготовлена за несколько дней и заняла считанные часы.
Сэнди оживилась.
— Смотрите. Если арайи возникли, как вы сказали, из воздуха, то могли так же и исчезнуть. Не будем пока обсуждать, куда и каким образом, — всё равно бесполезно.
— Согласен. Похоже, теперь они узнали о крахе Империи и решили вернуться домой.
— Долго же они узнавали!
— Ну, раз это такой антицивилизованный народ, то видеофонов не имеют и новостей не знают. Так что неудивительно, что весть о крахе Империи дошла до них только через восемнадцать лет.
— Да, похоже, — глаза Сэнди сверкали.
— Остаётся только поехать к ним и привести в порядок их отношения с местным населением. С механизмом их путешествий тоже обязательно надо разобраться, но это возможно лишь на месте. Имеет смысл пообедать! После обеда отправляемся.
— Один вопрос, — Сэнди постаралась, чтобы её взгляд выражал заботу и тревогу. — Это люди владеют гипнозом, потом ещё эти загадочные перемещения... Встреча с ними может быть опасна.
Линн улыбнулся, но в его улыбке была грусть.
— Во-первых, мы не собираемся воеваться с ними. Одарённые Силой весьма заметны друг для друга, так что они уже знают: я пришёл с миром. А во-вторых, в моей жизни бывали моменты куда страшнее, чем встреча с народом, вернувшимся домой из вынужденной эмиграции.
По его приказу слуга-задерак сервировал обед. Линн включил музыкальный канал, и проблемы арайев временно отступили.
...Эта музыка родилась, как дальняя дорога, овеваемая грустными ветрами предчувствий и прощаний. А над ней чистой светлой мелодией плакал дождь, и его капли, звеня, рассказывали историю.
И мелодия росла, она взлетела над притихшей землёй, капли дождя сливались в единый печальный вихрь, и вот уже откуда-то издалека донёсся призыв, предвещающий грядущие битвы... И, словно в ответ, тучи почернели, грозным громовым рыком отозвались коротко и умолкли.
А светлая земля раскинулась широко, просторы её пели о красоте и свободе. И где-то рядом были беспокойные всадники, готовые в любой миг сражаться, защищать... Дождь же всё звенел, сливаясь в тихие ручьи, которые, журча, текли мимо душистых кустов, манящих морем тепла и благодати. Ручей бежал, растекаясь шире и шире, но щемящая грусть не уходила, а сгущалась всё сильней, — чтобы вернуться первой песней дождя. Но в ней была уже тревога.
И надвинулись тучи, приведя с собой страх. Он всесильным крылом объял землю, властной волной застилая всё, — и далёкий тревожный призыв к битве зазвучал вновь.
Страх расползался по земле, пригибая, покоряя. А светлая земля не хотела верить в грядущий ужас и плакала.
И могучие волны понеслись вперёд, зовя на помощь. Их отчаянный призыв достиг небесной выси и земных глубин. Грустная мелодия мирного дождя зазвучала вновь, напоминая о душистых вёснах, тепле и покое. И сверкающая вода закружилась, вспоминая солнце. Покачиваясь на тревожных волнах, печально прозвучала в последний раз мелодия долгого трудного пути к счастью. А издалека доносились голоса войны: всадники услышали зов и были готовы.
Пленённая земля молчала. Лишь мысли её лились в печали озябшего летнего ветра, вспоминавшего о былой свободе и звавшего ушедшую радость. И никто не хотел верить, что отныне это — навсегда. И вопреки холоду тоски, бесприютности тяжёлых дум слагалась музыка надежды.
Надежда была неистребимой. Надеяться было страшно, невыносимо трудно, — ведь живой оставалась лишь память. Но всадники весны где-то есть, они должны прийти, — они придут... Мечта медленно поднялась ввысь — и растворилась в злом, колючем вихре, что, танцуя, торжествовал над тихой землёй. Льдинки острыми уколами заставляли вновь и вновь вздрагивать от страха, но мелодия мечты не умолкала, боль звала на помощь, и всё труднее становилось надеяться, — казалось, беде не будет конца, все отчаянные призывы бесполезны, и вот они поникли...
В глубинах земли грозно и раскатисто прогремело. Невидимый, но могучий вихрь воли вознёсся к небу, воззвал — и помчался. Пробил час. Всадники весны начали свой путь.
Они летели, высекая искры из камней, путь их лежал вверх по скалам и ущельям, которые более не могли ни задерживать, ни останавливать. Пламя горело в их душах, реял над ними призыв к битве, и с этим окрыляющим кличем мчались они вперёд.
А за ними следом незримо шла волна надежды, пульсируя, как сердце, ждущее весны. Где-то в глубине её таились будущие тихие зори — улыбки счастья, — но пока они были скрыты, а грозный боевой клич тревожил, говоря, что за всё это ещё предстоит биться. А тишина счастливых дней уже была, — существовала! — и всадники, улыбаясь, знали это.
В их душах жила память о том, как прекрасны ночи без страха, как, смеясь, перемигиваются звёзды, как ласковый тёплый ветер обнимает за плечи. Они помнили светлый шелест цветущих трав и летели, чтобы память стала явью. Волна надежды могучим плащом развевалась за их плечами, чтобы легче было пробиться к ждущей избавления земле.
Всадники были легки, как ветер, а клинки их остры, как звёздные лучи. Земля ждала. И они шли. Они спешили сквозь черноту ночи, касались льда, — и он таял от горячих прикосновений. Битва приближалась.
Всадники достигли вершины, где властвовал страх. И клинки скрестились.
И при каждом ударе высекалась молния. И земля вздрагивала — ещё, ещё...
А потом стало ясно, что страх слабеет, уступает, исчезает... И сияющий могучий луч солнца пронзил серые громады туч, отчего они побледнели и растаяли.
И расцвела на земле радость, сонмы солнечных грёз вернулись в свои гнёзда, чтобы больше никогда их не покинуть... А торжествующие всадники весны гордо стояли на вершине, — спрятав свои мечи.
...Последние ноты уже отзвучали, а Линн всё молчал, как заворожённый. Сэнди отметила, что лицо его просветлело, а из синих глаз ушла глубокая печаль, — или, может, затаилась?
— Это было написано здесь, на Энтиде, сразу после нашей победы над Империей, — негромко сказал Линн. — Прекрасная музыка.
— Это омерзительно, — с возмущением отозвался женский голос за спиной, и оба гостя оторопело обернулись. — Это фиглярство и извращение — создавать то, что вы именуете 'музыкой'!
— Почему? — удивилась Сэнди.
Дёрта Фатьюс широким нервным шагом пересекла библиотеку и остановилась возле гостей. Адамсон не была сильна в психологии, но подумала, что в серо-зелёных глазах молодой женщины явно поблёскивает сумасшедшинка.
— Потому что нельзя, понимаете, нельзя выражать в звуках чувства, это прямой путь ко злу! Есть лишь один Изначальный Тон, остальные звуки есть расщепление его, искажение!
— Один тон? Серьёзно? — Линн оправился от удивления и начал веселиться. — И что же можно делать из него?
— Нужно научиться издавать его, и тогда приблизишься к духовному совершенству.
— И вы это умеете?
— Я стараюсь, — скромно опустила глаза Дёрта. — И у меня уже есть успехи.
— Покажите, — сказала Сэнди.
— Это грех — требовать показать! — голос Дёрты сорвался на истерику.
— Ну хорошо, хорошо, расскажите, как вы это делаете.
Линн слегка пошевельнул пальцами, — и Дёрта успокоилась.
— Я духовно готовлюсь к этому. Пост, светлые мысли. Затем надо прийти в помещение, где потолок в виде купола, и издать Извечный Тон. Это очищает и тело тоже, прогоняет все болезни.
— Все? — не удержалась Сэнди. — Сразу?
— Да. И надо быть одной. Только извращения Тона выставляются напоказ.
— Спасибо, будем знать, — Линн встал и отвесил Дёрте глубокий поклон. — К сожалению, нам пора. Оставаясь в помещении, пусть и с куполообразным потолком, мы вряд ли добьёмся в наших делах выдающихся результатов.
* * *
Они быстро спустились вниз. По дороге Сэнди мельком увидела себя в зеркале: чересчур большой нос с горбинкой, фигура без талии... У неё нет комплексов. Давно уже нет. Она любит себя такой, какая она есть, и если её внешность не нравится другим, то это их проблемы. А Линн красив... Даже слишком. Но эта постоянная грусть в синих глазах... Ах да, ведь Кэт Вязовская умерла, — убили её, что ли? Но с тех пор прошло уже два года, а на свете много женщин. И привлекательнее, и опытнее. И одна из них сейчас рядом с ним.
Сэнди улыбнулась своим мыслям и словно ненароком коснулась плеча Линна.
— Эта дама — жена Игниса Фатьюса?
— Увы, да.
— Но что она такое говорила? Я никогда не слышала ничего подобного. Может, это какая-то местная теория?
— Больше похоже на полный бред. Хотя возможно и влияние неизвестных нам идей, — тех же энтидских арайев, например.
Они сели в синий с металлическим отливом гравикар. Сэнди подумала, что либо владения Фатьюса недалеко от АстЭлар, либо они сейчас доедут до стоянки флайеров и пересядут. Но машина миновала город... и с лёгкостью взмыла в воздух. От неожиданности у Адамсон несколько перехватило дух.
— Линн, что это за модель?
Тот улыбнулся.
— Обычный CCL1507, но во время войны с Империей у него развились замашки флайера. Не без помощи людей, конечно.
— Ваших рук дело?
— Нет. Авторов этого технического чуда уже нет среди живых.
Опять Кэт, с раздражением подумала Сэнди, но произносить это имя вслух не стала.
Вечерний полёт над весенней землёй Энтиды привёл их в предгорья. С высоты казалось, что фермы стоят совсем близко друг к другу, но стоило приземлиться возле одной из них, как иллюзия моментально рассеялась. Невдалеке от дома Сэнди увидела какой-то памятник и направилась к нему. Надпись на простой серой каменной глыбе была на древнегалактическом.
— Линн, здесь написано, что город... не уверена, как правильно произносить название... был уничтожен взрывом атомной бомбы. Какой ужас! Но тут ведь должна быть радиация?
Она испуганно обернулась, словно ожидая, что древние опасные руины, услышав её слова, восстанут из-под земли.
— Нет-нет, — вежливо отозвался из-за спин гостей механический голос. — Этой надписи уже много тысяч лет, просто люди следят за памятником и сохраняют его в должном виде. Здесь давно уже можно жить.
Линн и Сэнди обернулись: высокий, похожий на человека серебристый робот приветливо посверкивал зелёными глазами. Линн поздоровался и спросил, где хозяин фермы.
— Он взял еду, много еды, и поехал к пришлым людям. Последнее время он ведёт себя странно: отдаёт им продукты бесплатно, в ущерб себе и своей семье. Полагаю, это плохо скажется на его дальнейшей жизни.
— Разоряется? — уточнил Линн.
— Да-да.
— В каком направлении он уехал?
— Восток-северо-восток. Если вы будете держать курс строго вон на ту гору, это будет самым верным ориентиром.
— Спасибо. Сэнди, в машину.
Они быстро рванули с места. Адамсон пыталась рассмотреть гравикар фермера, но мысль об уничтоженном городе не давала ей покоя.
— Невезучее место, — сказала она
