плешивый пройдоха, со своим племянничком, который с папашей двух стариков из их машины выкинул, и с этим дохлым жиртрестом – честный?.. Хи-хи-хи… Да он вообще забыл, что такое вообще делать «честно»! Он посрать-то честно не сходит!..
- Постой, вы и убили там кого-то?? – воскликнула Лена.
- Да… Не без того… В порядке самообороны, так сказать. Этих коммерсов ведь трое было, вот один и успел за ружьём кинуться. На окрики не реагировал. Ну и… По законам военного времени – в расход. Застрелили.
Олег говорил, и чувствовал, что звучит это как-то неубедительно. Неубедительно для всех, кто там не был. Наверное, это всегда так: невозможно объяснить человеку, мыслящему не в тех пропитанных опасностью, страхом и адреналином, категориях, почему ты поступил так, а не иначе. Отсюда и получаются все эти «контртеррористическая операция» и «как вы могли так поступить» - про военное-то, по сути, время; и при военных взаимоотношениях: вот он враг – убей его, или он убьёт тебя! Но тем, кто этого не нюхал, этого не объяснить, - слова получаются какие-то фальшивые, неубедительные. Как сейчас.
Он вновь ощутил всю напряжённость той ситуации; болезненный, тянущий в животе страх за сына и Белку, - в то время, как надо было играть разиню-интеллигента; и выдернуть люгер не раньше и не позже, потому что секунды ошибки могли всё сломать, испортить… Он вновь, как в реале, ощутил сивушно-луковый запах, исходивший от толстого Жоры, его лапа, похотливо тянущаяся к лицу Белки; напряжённо сжавшийся рядом силуэт Сергея. Жора, ломанувшийся к своему «Моссбергу», как бегемот сквозь камыши. И Колька, жмущий на спусковой крючок не снятого с предохранителя автомата. А ведь… Если б… Пришлось бы… Если бы успел! Но как это всё объяснить тем, кто там не был; обяснить ей – недавно ещё, да и до сих пор, не мыслящей своей жизни без регулярных визитов к косметичке?
- И кто…убил?..
Олег вновь отчётливо увидел рвущегося к ружью толстяка, и пули, бъющие в его жирное тело. «Сказать – я?» - мелькнула мысль; но вместо этого вырвалось зло-залихватски:
- Да, собственно все. И я, и Толян, и сын твой, и даже Белка постаралась. Коллективно, так сказать. И при этом, заметь, никто из них в содеянном ни грамма не раскаивается!
Помолчали.
- Ты хоть понимаешь, что ты нашего сына сделал убийцей??
- Он защищался… - разговор стал давить на Олега своей вопиющей бессмысленностью.
- Ты всё врёшь! – раскрасневшись, обличающее продолжила Лена, - Если бы… Да ты по-любому хотел его ограбить! И тебе было всё равно, кого – честный, нечестный, - что ты тут врёшь?? Ты хотел ограбить – и ты ограбил! И убил! Потому что такова твоя натура! Как и твоего братца!
Увидев встающего Олега, быстро добавила:
- И сына этому учишь! Этого я тебе никогда не прощу!!..
- Мам… - вмешался Сергей, - Мам, ты не права. Ты совершенно напрасно на батю катишь! Тебя там не было…
- А ты заткнись! – сорвалась она, - Иди вон, - бей рабов палкой! Ты ведь это любишь, я знаю! Убей ещё кого-нибудь! Весь в своего папочку!!
Сергей покраснел, у него затряслись руки. В наступившем молчании слышно было как потрескивают свечи и где-то за окном, далеко, кто-то дико орёт пьяную песню. Володя с Людой, опустив головы, молчали. Встал:
- Бать, я мыться и спать. Пошли? Горячая вода есть…
- Да, Я сейчас. Ты иди.
- Нормально сегодня день получился.
- Да. Нормально. – Олег встал, и слегка покачиваясь, стоял, нависая над столом. Как-то отчётливо он почувствовал всю окружающую мерзость происходящего, пропотевшую рубашку и свернувшийся в спираль глупый засаленный галстук, надетый «для образа», и всё ещё не снятый. Так и не вымылся… Чужой дом. Чужая мебель. Чужие слова. Чужие люди. И только надёжная тяжесть пистолета за поясом сзади давала якорь, уверенность, привязывала к действительности. И сын.
***
Он взглянул на Лену. Эта женщина… Из-за неё он в своё время не спал ночами, из-за неё мчался за тысячи километров, чтобы увидать, в робкой надежде, что может быть?.. Может быть у них получится? Из-за неё был готов драться на дискотеках. Вспомнил, как это было – как, когда уже поженились. Дикий, какой-то совершенно нереальный, ни на чём не основанный страх, что она – вот-вот умрёт! Почему, зачем, отчего?? Ничего этого не предвещало. Но он сбегал с работы пораньше, чтобы увидеть её, прижать к себе, защитить от чего-то… Почему ТОГДА он боялся, что она умрёт? Значительно позже он понял для себя это, - потому что счастье было настолько полным и всеобъемлющим, что он был уверен – такое не может длиться долго! Нет. Это был просто водопад, оазис счастья – она, его радость, его Лена была рядом с ним, она любила его – он верил в это! Это было настолько всепоглощающе хорошо, что… что это не могло длиться долго. А за себя он никогда и ни в чём не боялся.
Но оно, счастье, всё длилось и длилось. Потом родился сын. Он стоял, прижимая к себе ворочающийся маленький свёрток, и слёзы счастья душили его.
А потом вдруг оказалось, что её любви никогда и не было. Была ложь, было предательство, была приспособляемость – просто ради удобства.
Тогда – два года назад, когда он это понял; когда она выкрикнула ему в лицо ужасные слова; и главное – он понял, что это не для того, чтобы обидеть, не в пылу ссоры, как это бывает, нет, - это была правда: она никогда не любила его. Тогда сложились в один единый паззл те мелкие детали, которые только любящий человек может улавливать, чувствовать, - но до последней минуты не пускать в себя это знание, отталкивать его… Он чуть не умер тогда. Его убивало даже не отсутствие её любви, в чём он за годы, чувствуя, привык обманывать себя. Его убивала та расчётливая подлость, с которой это было преподнесено – в самый удобный для неё момент, когда он стал больше не нужен, - в её понимании. Бизнес был в её руках. Машина. Квартира, в которую он, считая своим Домом, Домом Семьи, вложил все свои и деньги, и душу.
Ему казалось, что за два года он уже переболел. Всё прошло. Нет? Видимо нет. Всё нахлынуло болезненно-сильно. И вот – семьи нет, любимого человека нет. Есть расчётливая дрянь, обманывавшая всю жизнь. Вот она – сидит, раскрасневшись, напротив, и что-то говорит – но слов не слышно, только виден открывающийся рот. До сих пор красивая в свои 40 с лишним…
Дикая мысль мелькнула в его мозгу – рывком достать верный люгер (всегда наготове, всегда за поясом, всегда надёжен,безотказен), - мгновенно, движение отработано тысячами повторений, никто даже понять ничего не успеет, – и прострелить ей голову! Потом – ствол себе в рот…
Зачем жить??
Зачем жить, если всё кончено? Сколько можно терпеть, надеяться? Ведь всё кончено – неужели непонятно??
Она так и не поняла, что только мгновение отделяло её от небытия.
- Бать, пошли, а? Или я пойду – а ты дай мне свой ствол? Ну? На ночь – дай? Я тебе завтра верну… - канючил что-то почувствовавший Сергей.
Взгляд Олега упал на сына. Тот тоже что-то говорил, но слов не было слышно.
Нет. Рано ещё уходить. Впереди… Да. Семьи нет, будущего нет. Но есть интерес. Просто интерес – жить дальше, и смотреть – до чего же мы все, чёрт подери, докатимся? И это, чёрт подери, интересно! И потому…Потому можно и подождать. Куда спешить? Всегда успеем! Кто сказал, что будущего нет??
Кто сказал, что цели нет? А просто жить, - разве не цель?
Слегка пошатываясь, больше не сказав ничего, он пошёл спать.
***
- Лена, зачем ты так?.. – подсела к столу Люда, когда кроме них с Леной и Володи, убиравшего со стола, никого в комнате не осталось.
Лена только всхлипывала, уронив голову на стол. Люда стала гладить её по спине, успокаивая. Обернулась к Володе:
- Что ты? Ты не убирай, оставь, я сама сейчас помою, пока вода горячая.
- Я парафин пока потоплю. Свечки поделаю.
- Да что на ночь глядя-то? Горит, что ли?
- Так недолго ведь. Пусть застывает пока. Чтоб формы не простаивали…
Литьё свечей стало для Володи своего рода хобби в постБПшной Башне. Деятельная натура требовала дела. Он уже не мог позволить себе бегать, тренироваться на улице, и потому бегал, нарабатывая сбитые за время скитаний и голода, навыки, по этажам Башни. И весь день он был занят, упорно трудясь на большом хозяйстве Башни, а вечером, больше «для души», лил свечи.
Прочёсывая окрестности с мародёрскими целями, Олег, Толик и Сергей не миновали и 118-ю поликлинику, теперь – с выбитыми стёклами на первых-вторых этажах, с сорванными зачем-то входными дверями. Собственно, для мародёров там не было ничего интересного, - лекарственные лотки, процедурные и аптеку разорили гопники в поисках наркоты и спирта ещё в первые недели безвластия. Но Олег знал, что искать – в кладовой он обнаружил запасы медицинского розового парафина, применявшегося в процедурах. Его было много – порядка 20 килограмм в 500-граммовых кирпичиках, завёрнутых в пергаментную бумагу, и он был никому тогда не нужен… Сейчас Володя освоил из него производство свечей.
Технология была несложной, но не без хитростей: в конусного вида форму, склеенную из бумаги, натягивался вымоченный в растворе буры и высушенный хлопчатобумажный фитиль. Потом туда заливался расплавленный парафин.
Вообще с освещением было и так нормально, - раз в день на пару часов заводили один из генераторов, затащенный, для глушения звука, в находящийся в изоляции туалет одной из квартир; пока он охлаждал пару холодильников со скоропортящимися продуктами, заряжали аккумуляторы светильников и ноутбуков.
У Олега и без того были большие запасы уже готовых, фабричных свечей – как «длинных», так и «чайных», в алюминиевых чашечках; а в период всеобщего развала и мародёрства сувенирные самые разнообразные свечи в разбитых магазинах и ларьках просто валялись под ногами, никому не нужные. Олег с Крысом натаскали их запас не на один год; кроме того у Олега было запасено и несколько керосиновых ламп с запасом керосина – но их пока не зажигали во избежание керосиновой вони. Собственно, хватало и фонариков на аккумуляторах, и аккумуляторных светильников, свечи же по вечерам зажигали больше «для антуража»; Володя даже, сделав переучёт свечей, предлагал продавать их на рынке, поскольку после исчезновения электричества свечи неизмеримо выросли в цене; но Олег не одобрил:
- Чего ради? За что продавать? – за бумажки? Хватит уже верить бумажкам, пора это было уяснить ещё «в том» мире. Свечи – вещь нужная в новом мире, и дешевле они не станут. Пусть лежат…
Теперь Володя чисто для души каждый вечер лил свечи, подбирал состав, менял фитили, добиваясь ровного приятного глазу окраса и надёжного горения без копоти, что было не так и просто самоучке. Но дело раз за разом шло на лад, и он гордился шеренгами новых свечек, пополнявших кладовую Башни благодяря его усилиям.
Потом по вечерам, кроме свечек, он ещё занялся снаряжением патронов для всего гладкоствольного вооружения 12-го калибра: «помпы», обреза-вертикалки и «Мурки» Иванова. Вскрыли несколько машин во дворе, разбили аккумуляторы – конечно, орудовал Толик с устосовым «клевцом». Свинец промыли прямо на улице, сложили в таз, и утащили в Башню – лить из него картечь. Как это делается в наших, кустарных условиях – выяснили в батиных же компьютерных архивах. Оказалось – ничего сложного:
