маленькие, как спички, изображая из себя разгневанную грозную собаку… Он умудрялся состроить такую страшную морду, что батя потом, смеясь, говорил, что будь Граф раз в десять побольше, он не рискнул бы спать с ним в одной комнате – вдруг тому ночью придёт идея поквитаться… Каждый раз, когда Граф делал лужу не на поднос в туалете, а в комнатах, он получал взбучку, и всё равно через день-два, а то и на следующий день, это повторялось.
Батя выходил из себя, и грозился «выкинуть эту мелкую шкодливую рыжую тварь на балкон, а лучше – на помойку, чтобы он прочувствовал, как живут собаки на улице!», но ограничивался очередным «воспитанием». Мама в процесс «воспитания» не вмешивалась и не участвовала, напротив, возмущалась на батю, что он «жестоко поступает с бедной собачкой, которая просто не приучена к порядку»…
- Так приучай!! Или сама убирай за ним ссики и каки! Или не возникай, когда я его воспитываю! – выходил из себя батя, но всё оставалось по-прежнему: мама была «слишком занята», чтобы убирать за Графом или гулять с ним; но зато, чувствуя её поддержку, он именно её считал своей хозяйкой. Её он никогда не кусал; бате же, когда он его «воспитывал», норовил вцепиться в руку с таким остервенелым выражением морды, как будто не остановился бы и перед тем, чтобы откусить руку напрочь!
Но где ему! Рыжая пузатая мелочь; за всё время он, кажется, ни разу так и не смог никого укусить до крови, - он ведь маленький…
Несмотря на все «разногласия» с батей, Граф его по-своему любил, - потому что именно батя c ним гулял, потом дома мыл ему лапы, кормил вкусняшками. Мама запрещала давать ему колбасу или куриные косточки, потому что она прочитала в какой-то книге, что собаки должны кушать только «сбалансированный» корм; но Граф не любил «сбалансированный», он любил именно куриные косточки или колбасные очистки, которые ему потихоньку скармливал батя. Это была постоянная картина – батя обедал за столом, а Граф на задних лапах, опершись передними бате в колено, преданно смотрит ему в лицо и провожает скорбным взглядом каждый кусок, исчезающий у бати во рту. Мама рассказывала прочитанное, что чи-хуа-хуа постоянно живут с человеком, в его жилище, чутко улавливают интонации и имеют выразительную мимику. Это верно. Тут нужно было обладать каменным сердцем, чтобы вынести осуждающе-непонимающий собачий взгляд, как будто говорящий: «Я не представляю, как вы можете спокойно кушать, когда рядом стоит голодная, такая дорогая, за валюту приобретённая, собачка! Как вам не стыдно!»
Тут уж трудно было удержаться, чтобы не дать ему кусочек… А если долго не давали, то Граф требовательно скрёб лапами по колену и подскуливал, обращая на себя внимание. В общем, он был ужасный попрошайка и избалован до предела.
После каждого «графского автографа» не на месте батя ругал его на чём свет стоит; и вообще, называл его «графское отродье» и «дворянский подонок». Самое смешное, что Граф вскоре стал воспринимать «подонка» как своё второе имя, и на батино обращение типа «Ну что, подонок, пойдём гулять?» реагировал с полным пониманием и одобрением.
Батя, несмотря на всё его ворчание на Графа, видно было, что был к нему привязан. Я потом вычитал в книге – это называлось «сублимация», когда родительский инстинкт при уже выросших детях переключается на домашнее животное. Когда после отлучки в день-два или больше батя или, особенно, мама, возвращались домой, Граф впадал в буйное радостное неистовство – внезапно, на радостях забыв что он собака, вскакивал и начинал прыгать на задних лапах; да даже не прыгать – а ходить, подскакивая; и так долго, как будто ходить вертикально для него было нормой; радостно скулил, сопел, хватался передними лапами, как будто обнимал; потом вдруг начинал ни то хрипеть, ни то хрюкать от радости; как говорил батя «в зобу дыханье спёрло». Мама трепала его за холку и уговаривала успокоиться; батя сообщал ему, что «когда нибудь ты на радостях сдохнешь – и слава богу!»
В общем, за такое вот радостное восприятие членов своей «стаи» Графу многое и прощалось…
Со мной у Графа был «вооружённый нейтралитет». Если маму он считал хозяйкой, а с батей постоянно боролся за «статус в стае», то я для него был просто одним из членов «стаи», с которым, в общем, нечего делить. Время от времени, раз эдак в полгода, прокравшись ко мне в комнату, он делал лужу мне на постель или на подушку, - как понимаю, чисто для того, чтобы я не забывался…
В последнее время, в холода, он полюбил тусоваться «на кухне», как мы называли квартиру, где сложили большую печь; а ночевать приходил ко мне в палатку. Залезал ко мне под одеяло и грел ноги; сварливо урча и кусая меня за пятки, когда я переворачивался с боку на бок. Мою палатку, как и свой плюшевый домик, он вскоре стал считать своим законным жильём.
Толика он воспринимал настороженно, как чужака: поднимал дыбом шерсть на холке, и, приглушенно рыча, упячивался куда-нибудь в угол за диван. Толик с ним редко заигрывал, за собаку его не воспринимал; а однажды, при попытке облаить и куснуть за ногу, дал Графу пинка, чем вызвал сдержанное неодобрение бати и бурное возмущение мамы. Но после этого эпизода Толика Граф побаивался.
Белку, как и маму, он полюбил за постоянное с ним сюсюкание, почесывания и поглаживания.
Васильченков воспринимал как деталь интерьера – нейтрально.
Несмотря на свои мелкие размеры и, в общем, вопиющую трусость - он боялся всех собак во дворе, даже мельче чем он сам, и даже кошек, - он был по повадкам настоящей собакой: «метить углы», облаивать чужих, «защищать территорию», «бороться за статус»… Впрочем, сторож из него был никакой.
Был. Был. Потому что однажды он пропал.
Как это получилось, никто не уследил. Граф не любил вылазить на улицу – холодно; но иногда, когда кто-то шёл наружу, выбегал – чисто «пометить свой пенёк», - и сразу назад.
В этот день батя и Толик долго возились на улице, восстанавливая погнутую нападавшими дверь в первом подъезде; Белка на козырьке «пасла обстановку» с автоматом. Граф бегал туда-сюда из Башни, периодически «подписывая» деревья и заснеженные кустики во дворе. Как и где он пропал никто не заметил. Хватились его только вечером, когда он не явился на привычную кормёжку к ужину.
Мама устроила истерику со слезами. Обыскали всю Башню, во всяком случае проверили все его привычные «лёжки» - Графа не было…
***
Графа искали второй день. В Башне его не было, иначе обязательно проголодавшись нарисовался бы на кухне. Была ещё надежда, что потерялся, заблудился где-то в окрестных подвалах; хотя он никогда так далеко от Башни не отбегал. Довыделывался, нашёл себе приключений нак свою рыжую задницу…
Олег грустно сказал, что «этот подонок» мог сдуру увязаться за какой-нибудь течной сукой, а потом его сожрала стая бродячих собак, которых много развелось в брошенном городе. Лена ударилась в слёзы. Тем не менее облазили подъезды и подвалы ближайших домов. Нашли несколько старых трупов людей в брошенных квартирах, как говорится, «с признаками насильственной смерти». В подвалах первых двух домов обнаружили живых: в одном семью, в другом – троих баб. «Зачищали» мы подвалы грамотно, «по технологии», - Толик сказал, что раз уж шарохаемся по всяким закоулкам с такой никчёмной целью как поиск мелкой глупой псины, то давай уж заодно и боевое слаживание проводить… Втроём. Белка после нескольких нелестных высказываний от Толика в её адрес в процессе тренировки всерьёз обиделась и отпросилась обратно в Башню.
- Куда!! Куда ты, бл…, ствол из-за угла выставил! Ты чё, противника напугать решил, или просто выделываешься?? Ты же ничего в комнате ещё не видишь, стрелять не готов – а ствол высовываешь! Ты, наверное, хочешь, чтобы у тебя автомат тупо отобрали, так?.. Из-за угла схватили бы за ствол – и вырвали, тебе на кулачках способнее, так?!
Да, «проходить обучение» с Толиком было ещё то удовольствие… Я, было, попробовал прикалываться, но тут же получил от него чувствительный пинок:
- Прикалывацца с блядями будешь! Мы сейчас серьёзным делом заняты, называется – «отработка зачистки жилого помещения в составе группы». А ты пока сопляк, ничего не умеешь, и если будешь из серьёзного дела балаган устраивать, то и не научишься никогда, - и шлёпнут тебя как лоха позорного!
Я было обиделся на него, но потом «переосмыслил» - да чё там, прав, как ни крути. Надо учиться, пока есть возможность. Батя тоже не жужжал нифига, молча проглатывал все нелестные высказывания братца в адрес «лоховатых коммерсов, которым только хлопушки делать, больше ни на что не годны!»
- В сторону уходи! Реальная угроза – сразу присел и сместился в сторону, скользя, - сразу! – а не хвататься сперва за оружие. Можешь не успеть. Вот так вот – присел, скользнул в сторону – и одновременно готовишь автомат!
- Контролируй обстановку вокруг! Неизвестно, сколько оппонентов и где они – одного завалил, - второй, возможно, в это время тебе в спину целится! Попал, свалил – добавь контроль, - и не чапай к нему напрямую, лошок, смещайся по стеночке, по стеночке… Брателло, чёрта ли ты ствол опустил?? – страхуешь его, контролируешь обстановку!
Самоделковая дверь в одном из помещений подвала вылетает с одного мощного Толикова пинка, и мы врываемся в комнату, тут же «растекаясь» по стенам, чтобы за спиной не было открытого пространства, шаря перед собой стволами и налобными фонарями. В комнате и так довольно светло – через неумело застеклённое окошко под потолком пробивается дневной свет, да ещё отблески от открытой топящейся печки. Три пары испуганных женских глаз, три пары как в кино поднятых рук – «Сдаёмся!». Трое тёток разного возраста, одетых кто во что горазд.
- Не опускай ствол, чёрт тебя дери, сколько раз говорить! Что значит «неопасны?» Нейтральный присутствующий при перестрелке тоже может быть опасным! Чёрт знает что у него в голове? – может, он подельник, или просто заскок от стресса произойдёт – ты ствол опустил, боком повернулся, - а он тебя… - продолжает разоряться Толик, и женщинам:
- Вольно, дамы! Не по вашу душу. Учения группы антитеррора Новой Администрации! – это он туману напускает, на всякий случай, - думаю, «соседи» нас должны бы немного уже и знать, не так уж дофига народу в округе осталось, - Собачка здесь не пробегала, небольшая, домашняя, рыжая? За собачку – приз… Нет? Ну, пошли дальше…
И так помещение за помещением, подвал за подвалом.
- Не врывайся как Чапай на белогвардейские цепи, ты же сразу всё помещение не можешь взглядом охватить – тем более если барахла навалено. «Нарезай по секторам» - просмотрел сектор, - сместился, - следующий… Сам по вертикали меняй положение – выше-ниже, чтоб возможный противник не уловил…
- Так. Вводная. Только что кончился магазин – перезарядка, - время пошло! Оооо, ч-чёрт, сколько лишних движений-та! Не правой – левой магазин менять надо!! И затвор – тоже левой! Правая – постоянно в готовности стрелять. Подбивом меняй. Не умеешь… Ладно. Это дома нарабатывать будем. Дальше…
- По возможности считай выстрелы. Успокаивает, ага, хы... И полезно – знаешь на слух сколько «у него» примерно осталось, и у тебя. Предпоследний, за
